Полемика с переходом на личности

Данные социологов постоянно дают пищу для недовольства. Самого разного свойства и в самых непохожих по своему внутреннему устройству странах. Потому что данные опросов — это попытка общества заглянуть в зеркало, а эта картинка не всегда приятна.

Особую нервозность вызывает электоральная социология, особенно накануне и сразу после судьбоносных избирательных кампаний. Социологов, публикующих предвыборные рейтинги партий или отдельных политиков, постоянно подозревают в мухляже, в заангажированности, в сознательном «подтягивании» данных опросов в отношении тех или иных партий или политиков — как это, например, происходит сейчас в ходе президентской кампании в демократической Франции. Или в пользу власти в целом – как это чаще всего происходит в авторитарной России.

В ходе нынешнего затянувшегося «спаренного» политического сезона в нашей стране тема недобросовестной социологии поднималась неоднократно. Как, впрочем, и в прошлые годы. Новизна в том, что, если раньше под раздачу попадали социологические службы, реально работающие на властные структуры или на их гранты, то на этот раз досталось и независимому «Левада-центру», который тоже был заподозрен в «работе на Кремль».

Известный эксперт и один из авторов «Новой» Георгий Сатаров дважды обрушился на левадовцев: один текст был опубликован в «ЕЖ», другой — прислан в «Новую газету», и мы его публикуем.

Естественно, что мы дали возможность высказаться и другому другу и автору «Новой» Льву Гудкову, возглавляющему «Левада-центр». В обширной статье известный социолог решил объясниться с общественностью, но не на языке примитивной скандальной полемики, а, пытаясь профессионально обосновать позицию его и его коллег, обозначить те проблемы, с которыми реально сталкивается современная электоральная социология в России, да и в других странах.

Новая Газета

Реквием по социологии

Георгий САТАРОВ

Моей стране, стране, которую я люблю, систематически не везет. То она преклоняется перед звероподобными безумцами вроде Ивана IV, Петра I или Сталина; то единодушно и безальтернативно голосует за бандитов; то почти безальтернативно поддерживает проходимцев и воров. Она унижает и прогоняет свои лучшие умы как 90 лет назад. Она уничтожает целые научные направления, как это случилось, например, с генетикой и кибернетикой 70 лет назад. Сейчас лучших не прогоняют; они уезжают сами, потому что в стране удушье и зловоние, нагнанные проходимцами и ворами. Еще больше проблем у тех, кто остается.

150 лет назад образовательные реформы Александра II позволили России стать одной из ведущих научных держав мира. В XX веке большевики не добрались до математики и физики. И это позволило СССР удержаться в ряду великих мировых держав. Я математик по образованию и социолог по призванию, несколько запоздавшему, но искреннему. Если мне случается общаться со студентами-социологами, я им говорю примерно так: «Как XX век был веком физики, так XXI век будет веком социологии». Моей стране не суждено стать страной XXI века. До сих пор она находилась просто на периферии социологии, а теперь скатывается в кювет. Необходимость создавать современное оружие спасало физику и математику в СССР. Стремление проходимцев и воров защищать свою власть губит социологию в России.

Некоторое время назад я разместил на сайте Ежедневного журнала и в сети Фейсбук статью, в которой рассказывал как ведущие социологические центры встраиваются в пропагандистские кампании власти на выборах. «Правильные» социологические прогнозы перед выборами подталкивают людей присоединяться к фальсифицированному большинству, а после выборов помогают убеждать всех в честности выборов и подсчета голосов. Приведенные мной расчеты и реконструкции были основаны на тех скудных сведениях, которые удалось получить о способах построения «правильных» прогнозов.

Статью вывесили в воскресенье 11-го марта, а в субботу первый канал объяснял стране и миру, что выборы у нас были честными, поскольку их результат совпал с прогнозами социологов. Тогда же в воскресенье я разместил эту статью на фейсбуке и тут же получил следующий комментарий от Фалька Бомсдорфа (перевод с немецкого, фрагмент): «Очень важная статья! В том числе и потому, что люди в Германии, интересующиеся событиями в России, довольно определенно рассматривают прогноз результатов выборов Левада-центром как обоснование того, что выборы были этичными и почти свободными от фальсификаций». Вот так это работает. Но что для немцев услада, русским – смерть. Они могут утешать себя честными выборами в России и продолжать греться путинским газом в условиях душевного комфорта, а нам жить дальше под властью воров и проходимцев.

Я не смею обвинять коллег из Левада-Центра и других социологических служб. Я не знаю, как повел бы себя сам, окажись я под давлением. Они прежде всего жертвы, причем жертвы не только проходимцев из Кремля. Они жертвы отсутствия в стране науки социологии. Ведь наука – это не только журналы и монографии, мероприятия под названием «исследования» или «конференции». Наука – это, прежде всего, люди, гордые своей профессией, отстаивающие ее честь. Нет таких людей в России. Если бы были, то коллеги из Левада-центра или, скажем, ФОМ не поддались бы давлению. Они ведь знали, что их некому защитить, что люди, называющие себя в России социологами, прячутся по своим утлым гнездам.

Любому профессионалу ясно, что честно и профессионально проведенный опрос не может предсказать фальсификации проходимцев и воров. Электоральная социология изучает избирателей, а не российский ЦИК или амбиции Путина. Избиратели, способные выражать общественное мнение, существуют в свободном обществе, вовлеченном в честную политическую конкуренцию со свободным и равноправным выбором. В России сейчас нет общественного мнения. Об этом также обязаны говорить обществу социологи, но молчат. Любому профессионалу ясно, что электоральная социология используется у нас властью как непотребная девка, прикрывающая срам их фальсификаций. Но молчат. Молчат основатели ВЦИОМа, еще того, нераздербаненного Кремлем; молчат основатели советской социологии. Молчит Юрий Александрович Левада – он умер. И это единственный российский социолог, молчание которого оправдано.

Я не хочу молчать. Наверное, потому что я самозванец. И я не хочу опускать руки. Может быть, за мое оставшееся время мне удастся научить чему-нибудь нескольких ребят и девушек. И, прежде всего, я постараюсь объяснить им, что профессию предавать нельзя.

А социологи могут молчать и дальше. Собственно, поздно поднимать голос. Грехопадение электоральной социологии уже произошло. А честных выборов мы добьемся и так, своими руками, без помощи социологических опросов. Это уже ясно.

Противно доказывать, что ты не верблюд

Лев ГУДКОВ

Социология сегодня на пороге кризиса доверия. «Не верьте социологам!» уговаривают вас не только политики-аутсайдеры, но и гламурные персонажи. Телевизионный повар спокойно заявляет: «Хуже [кулинарии как науки] только социология, которая даже не ложь и не наглая ложь, а что-то гораздо бесцеремоннее»1Зимин А. «Животный интерес», Коммерсантъ-weekend от 7 марта 2012 №8 c.43.

Дело, конечно, не в самой социологии, ее анализ и интерпретация социальных событий и процессов в стране по прежнему мало кого интересуют. Дело в растерянности общества, лишившегося подтверждения своим ощущениям. Редактор отдела науки «Русского репортера» пишет: «Когда я просматриваю какой-нибудь отчет о [социологическом] исследовании или научную статью, то первым делом ищу самую главную цифру, которую получили ученые. Если этой цифры нет, а есть много-много слов, то начинаю нервничать и много курить»2Тарасевич Г. «Давайте ничего не понимать». Повторяется ситуация из басни «Мартышка и очки» («.. то их понюхает, то их полижет…»). За недоверием к социологам (вчера – это был Кремль и чиновники, сегодня - часть общества, настроенная против путинского режима) скрывается дефицит авторитетных представлений о реальности, разрыв между уже принятыми стереотипами и оценками происходящего («на выборах имели место колоссальные фальсификации») и выводами социологов, которые говорят о гораздо более сложной и неоднозначной картине поведения избирателей, чем это представляется оппозиции. Подозрение и возмущение вызывают близость чуровских данных и результатов электоральных социологических опросов, которые, по их представлению, должны были бы существенно отличаться.

Ситуации, когда данные, предоставляемые социологами, резко расходятся с ожиданиями каких-то групп, вообще говоря, не такая уж редкость, но особой ожесточенности споры в этом роде достигают в выборные периоды, когда политические и научные интересы сталкиваются между собой, как это было, например, на Украине во время оранжевой революции. Сама принадлежность к либералам или демократам автоматически еще не гарантирует свободу от ошибок, ложных посылок, тем более от глупости и непорядочности. Как и любая пристрастность, политические интересы способны влиять на ход рассуждения и приводить к определенным искажениям выводов и заключений. В западных странах, где очень высок авторитет профессиональной группы, публичная рефлексия чаще принимает во внимание аргументы и суждения исследователей. У нас, где таких групп нет, публика, как правило, стремится отвергнуть выводы специалистов, дисквалифицировав их по каким-то основаниям. В России авторитет социологов, очевидно, достаточно низкий, поскольку независимой от власти социологии почти нет, если не считать Левада-центра и немногих подобных ему исследовательских коллективов. И именно поэтому к нам, прежде всего, и предъявляются претензии.

В случаях диссонанса определений реальности наше общественное мнение обычно стремится к самому простому решению. Когда данные не нравятся, то подрыв доверия к ним идет за счет сомнений в их качестве или процедуре получения («…не та выборка, не та методика, не тех опросили» и т.п.). Полное отвержение идет уже либо по политическим соображениям, либо по приписываемым социальным или моральным качествам самих исследователей (продажные кремлевские социологи, надули рейтинг ЕР, Путина, растлевают публику и т.п.).

Причем, никакой разницы между обвинениями демонстрантов с Болотной площади в том, что они проплачены Госдепом, и теми, кто обвиняет Левада-центр в продажности, нет. Один тип сознания и аргументации. Слабое место в такой конструкции реальности – скрытая или негативная зависимость от власти, склонность к самым примитивным объяснениям, к упрощению реальности, а уже из этой бедности интерпретационного инструментария следует манихейское деление на своих и чужих. Дискуссии в связи с противоречивыми данными электоральных опросов случаются и в Германии или США, но там публика не опускаются до нашего скандального уровня и разговоров о подкупе социологов.

Сознаюсь, мне очень не хотелось писать эту статью. Я полагал, что неуместно во время митингов протеста, вызванных ростом недоверия к действующему режиму, спорить с теми, для кого сам факт фальсификаций на выборах стал триггером для преодоления привычного страха и апатии. Позже – уже по другим причинам: стало просто противно доказывать, что ты не верблюд. Кроме того, я считаю, что газета – не то место, где можно обсуждать технические вопросы качества получения социологической информации и организации исследования, это должны делать профессионалы в своих изданиях.

Но… академическая среда молчит, а недоумение у той публики, которая искренне хочет разобраться в том, почему социологические опросы расходятся с их выводами, не только остается, но и усиливается. Меня все чаще и чаще просят объяснить, в чем же здесь дело.

Нет сомнения в том, что часть голосов избирателей были отняты у оппозиционных «Единой России» партий или у кандидатов, противостоящих Путину. Вопрос: какова величина этих фальсификаций? Наблюдатели из «Голоса» или «Лиги избирателей» считают, что сфальсифицированы от 7 до 13 млн. голосов (от 10 до 17% от проголосовавших) или еще больше. По расчетам Левада-Центра они составляют порядка 3.5-4.5 млн. голосов (4-6% в зависимости от предполагаемого числа «реальных» избирателей).

На наш взгляд, те, кто, суммируя различные факты наблюдений, вбросов, каруселей, подлога протоколов избирательных комиссий, напрямую соединяют их со «статистическими аномалиями», отчетливо проступающими в ходе анализа выборной статистики, ошибаются, отождествляя их с фальсификациями воли избирателей. Тем самым всему массиву избирателей вменяется один и тот же тип избирательного поведения, что социологически просто неверно, поскольку предельно упрощает картину мотивации избирателей в условиях авторитарного режима. Надо разделять «нечестность выборов», то есть несоответствие их демократическим стандартам, обусловленные авторитарным характером политической системы (использованием административного ресурса, гибкостью в применении избирательных законов, произволом суда и проч.), и прямые подлоги и фальсификации результатов голосования (вбросы бюллетеней, переписывание протоколов и т.п. искажения данных о голосовании избирателей). Прямая аналогия - это поведение покупателя в супермаркете: вы можете купить товар такого вида по подходящей вам цене и качеству или совершенно другой товар, соответственно, по другим ценовым параметрам и характеристикам, или вообще отказаться от покупки, отложив ее либо экономя деньги. Но вы свободны в своем решении.Противоположный этому тип поведения будет представлять собой поведение больного в советской районной больнице («ешь то, что дают»), призывника в казарме и т.п., где жесткость контроля сводит варианты действия до предписанных.

Попытки опротестовывать данные голосования в аномальных зонах строятся на ложной посылке, что избиратель в России свободен рационально взвешивать достоинства кандидатов и партий, готов выбирать «лучший» или «оптимальный» вариант для того, чтобы поддержать тех, кого он считает нужным поддерживать. Эта посылка не всегда верна даже в условиях подлинной демократии в западных странах и абсолютно неадекватна в силу предельного идеологического упрощения поведения масс в условиях авторитарного режима, наследующего советскому тоталитаризму, инерции массового конформизма и общей пассивности, отвращения от политики и незаинтересованности в ней. Поэтому анализ избирательного поведения должен строиться на учете разных мотивов участия (или неучастия) в выборах и голосования за разные партии, в первую очередь – на различении голосования за партию власти и оппозиционные партии. Сам акт опускания бюллетеня для голосования в урну для оппозиции имеет совершенно другой смысл и значение, чем для рутинного голосования человека, мало интересующегося результатами выборов и не ждущего от них каких-либо последствий для себя или жизни своей семьи. Этот человек «выполняет свой гражданский долг», не задумываясь о том, что это значит, он ведет себя так, как «всегда полагается вести в таких случаях». Напротив, для оппозиции или оппонентов власти их собственные действия оказываются в совершенно ином смысловом и моральном общественном и политическом контексте, это сознательный и в какой-то степени ответственный индивидуальный выбор, учитывая предполагаемые последствия и солидарные действия других таких же людей. В Чечне или в Татарстане (возьмем чистый пример) для избирателя нет выбора, поэтому там бессмысленно говорить о фальсификациях. Здесь и сознание, и поведение подчинено правилам управляемой демократии. Там не выборы, а ритуал демонстрации лояльности режиму, церемониал «аккламации» власти. Именно поэтому при таком грубом отождествлении всех аномалий с «фальсификациями» (вбросами, подлогами избирательных протоколов, каруселями и проч.) теряется сама суть социального конформизма и массового поведения в условиях авторитарного режима. Фальсификации - слишком простое объяснение, удобное для политических деклараций, но абсолютно не адекватное задачам научной или аналитической работы и изучения массовой природы тоталитарных и авторитарных режимов.

С этим же связано и второе соображение, касающееся завышения оппозицией общей доли фальсификаций. Оно относится к ошибкам генерализации наблюдений, полученных преимущественно на городских участках (где собственно и были волонтеры-наблюдатели, где есть интернет, которым пользуются «все», и резонирующее на факты подлогов развитое сетевое сообщество3Недовольство выборами в Москве выражено почти вдвое сильнее чем в средних и малых городах, поддерживают требование об отмене выборов здесь 52-53%, в средних и малых городах - 28-29% (март 2012). ) и переносе этих выводов на всю массу малогородского и сельского населения. Другими словами, речь идет о нерепрезентативности всей картины наблюдений и фиксаций нарушений, перекосе наблюдений в сторону крупных городов, где оппозиционные настроения очень сильны.

Непонимание этих аспектов проблемы или некомпетентность оборачивается желанием дискредитировать сам источник раздражения. Наиболее ярко это представлено в статьях Г.Сатарова - в «ЕЖ» от 11 марта и в настоящей публикации. (Я оставляю за скобками его тон и остановлюсь только на нескольких моментах в его обвинениях). Цитирую: «Вот что мы узнали. Респонденты, дескать, не совсем искренне рассказывают социологам о своих намерениях на выборах. Поэтому приходится вводить поправочные коэффициенты. Делается это просто. Смотрим на предыдущие выборы и сопоставляем частоты, получаемые с помощью опросов, и итоговые результаты голосования. Различие между одним и другим определяет поправочный коэффициент, который можно применить для получения правильного результата и который можно потом использовать на следующих выборах…. По причине стеснительности граждан (по версии социологов) и всесилия Чурова (по версии нашей) коэффициент k превосходит единицу и показывает, во сколько раз результат партии власти на выборах превосходит робкие признания граждан при опросах».

Объяснять элементарные вещи из учебника по социологии надо не этому «социологу по призванию», как он себя аттестует, а публике. Дело не в «неискренности» и не в том, что «респонденты врут социологам», а в механизмах функционирования общественного мнения, описанных лет сорок назад немецким социологом Э.Ноэлль-Нойман4«Общественное мнение. Открытие спирали молчания». У нас эта книга опубликована в 1996 году. Иногда для описания конформистского поведения при авторитарных режимах она использует русскую поговорку: «с волками жить, по волчьи выть».. Социологи в своих опросах получают не сумму индивидуальных мнений, а замеряют силу коллективных представлений, «общих мнений». Общее мнение отличается от частного тем, что это - мнение предполагаемого «большинства», а, стало быть, оно обладает принудительной силой для отдельных лиц. Отказ от него, как пишет Ноэлль-Нойман, вызывает у «лиц со слабым самосознанием и ограниченной заинтересованностью в политике» … склонность к конформизму и «страх оказаться в изоляции» от своего окружения (Указ.соч., с.36) . При голосовании такой индивид, индифферентный к политическим баталиям и склокам, долго медлит со своим выборам, а потом, часто в последний момент (так называемый «the last minute swing»), принимает решение голосовать за тех, за кого «большинство», за предполагаемого победителя. Этот эффект («спираль молчания»), подтвержденный позднее во всех западных демократических странах5Совсем недавно об этом же феномене в проходящих сейчас выборах в разных штатах говорил во время интернет-конференции «Роль общественного мнения в политическом процессе – взгляд из США и из России» Бернард Уитмен, один из ведущих электоральных социологов в США, работавший еще в команде Билла Клинтона во время его выборов (см: http://connect1.webinar.ru/play/[email protected]/5857-polling-webinar).Совсем недавно об этом же феномене в проходящих сейчас выборах в разных штатах говорил во время интернет-конференции «Роль общественного мнения в политическом процессе – взгляд из США и из России» Бернард Уитмен, один из ведущих электоральных социологов в США, работавший еще в команде Билла Клинтона во время его выборов (см: http://connect1.webinar.ru/play/[email protected]/5857-polling-webinar), Ноэлль-Нойман оценивала в 1970 годы в Германии в 4-6% всех голосов (то есть примерно в 1/10 часть партийного электората). Но в условиях авторитарного режима значимость этого фактора неизмеримо выше, поскольку мы имеем дело с несвободными СМИ или с подавленной конкуренцией политических партий, с «управляемой демократией» со всеми присущими ей прелестями.

Судя по нашим опросам, какой-то интерес к политике проявляют от силы 25-30% населения (всерьез – лишь 7%), 60% и более говорят, что политика их не интересует, что разговоры на эти темы наводят на них тоску, участвовать в политике они не хотят, даже если бы им предоставилась такая возможность, но и отвечать за действия политиков и руководства страны абсолютное большинство (80-85%) тоже не хотят и не могут. 44% в феврале утверждали, что «выборы президента 4 марта – это имитация борьбы, а распределение голосов на выборах будет производиться по решению властей». Предопределенность исхода выборов у нас настолько же выше, чем в западных странах, насколько наши выборы не соответствуют западным стандартам. Во время последней президентской кампании 78-80% были уверены, что, несмотря ни на что, победит Путин (на предыдущих парламентских выборах – больше половины говорили тоже самое о ЕР). Влияние таких факторов, как апатия, неинформированность, равнодушие, не говоря уже об административном давлении на избирателя или подкупе, шантаже, сказывается в том, что основная масса населения настроена вполне конформистски и не задается вопросом, зачем ей ходить на выборы.

Второе обстоятельство связано с техникой социологического измерения. На достоверность получаемых первичных данных (и, соответственно, точность измерения социальных явлений) влияют целый ряд факторов:

1) качество нашей государственной статистики (полнота переписи, задержки с публикациями новых данных последней переписи, разночтения в списках и численности избирателей), ошибки или лакуны в адресных книгах, расхождения между наличным и регистрируемым составом населения и прочие дефекты официальной статистики, на основе которой строятся модели выборки;

2) технология и организация проведения эмпирического опроса;

3) состояние самого общества, выражающееся в том, что американцы, в частности, называют «готовностью к сотрудничеству», и в более общем виде - проблема «достижимости» респондента, то есть возможность взять интервью именно у того респондента, который должен быть опрошен в соответствии с выборкой и принципами случайного отбора, и его согласие на опрос.

Уровень готовности опрошенных отвечать - вообще довольно деликатный вопрос, о котором социологи меньше всего хотели бы говорить. Этот показатель падает во всем мире, но особенно – в восточноевропейских странах. В конце 1980-начале 1990-х годов он составлял у нас (в старом ВЦИОМе) 85-90%, сейчас у нас – примерно 35% (по одной технологии опроса, при одном посещении респондента) или 45-46% и иногда выше, при трехкратном посещении). В крупных городах он ниже, в селе и малых городах – выше. На Украине, как говорили киевские коллеги на недавней конференции, посвященной этой проблеме, «response rate» составляет в среднем 45-50%, в Киеве – 33-35%. Любительское объединение социологов «Открытое мнение», проводившее телефонные опросы на последних выборах, получило 28%, и это обстоятельство так удивило молодого преподавателя из Высшей школы экономики Григория Юдина, что он назвал его «самым важным их открытием» («синдром первокурсника»)6«Технология власти: опросы вместо вбросов» // Ведомости, 2012, 14.03. .

В результате социологи получают массив, несколько смещенный в сторону более доступных респондентов, то есть таких, кого легче застать дома, с кем легче говорить, а значит и тех, чье мнение ближе к среднему (чаще это – женщины, пожилые люди, а их мнение менее вариативно и более консервативно). Относительно меньше представлены самые обеспеченные или самые активные группы (среди них чаще можно встретить людей, настроенных скорее негативно по отношению к власти), а также – социальное дно, маргиналы и т.п. Такое ненамеренное и несознаваемое интервьюером отклонение (в многоэтажных кварталах легче найти замену респонденту по тем же параметрам, чем в элитных домах с консьержкой при входе или в частном секторе с собакой на цепи, легче контактировать с трезвой женщиной с университетским образованием, чем с вечно пьяным слесарем) обычно не бывает значительным. Это смещение фиксируется в любых опросах, проводимых во всех странах.

Во всем мире оно компенсируется контрольными процедурами на соответствие полученного полевого материала с исходными параметрами. На социологическом языке эта статистическая процедура называется «взвешивание». После успеха Жириновского в 1993 году, наш коллега С.Новиков, разработал статистическую программу взвешивания, которая расширила число характеристик для контроля, и, начиная с 1994 года, у нас, помимо обычных социально-демографических характеристик (пол, возраст, образование, тип поселения и проч.), всегда проводится и взвешивание по «партийному голосованию». Суть его сводится к тому, чтобы определить вероятную долю «неголосующих», поскольку именно этот показатель служит основой для фильтрации завышенных ответов в пользу власти. В сыром, не взвешенном массиве полученных в поле данных процент респондентов, заявляющих о том, что они голосовали за «Наш дом-Россия», ЕР, Путина и т.п. существенно выше, чем даже по официальным данным ЦИК. Поэтому необходимо снять этот эффект декларативных заявлений, что он/она вели себя «как все», как надо. Основой для отсекающего контроля в данном случае служит доля тех, кто не пришел на избирательные участки, кто не голосовал по каким-то там причинам, не хотел или не смог. ЦИКовский показатель неучастия играет роль негативного предела «реальности» или границы отсечения. Приведу в качестве примера один из протоколов такого взвешивания:

Таблица 1

Качество коррекции, опрос 24.0-1.03. 2012, N=1600 (%%)

Как видим, после взвешивания уменьшается доля женщин и, соответственно, увеличивается удельный вес мужчин, уменьшается число людей с высшим образованием, увеличиваются средние возраста и т.п.; в электоральном плане увеличивается доля неголосовавших (на 6.5 процентных пункта) и одновременно – уменьшается доля голосовавших за предполагаемого победителя, за ЕР (- 7.6 процентных пункта), чуть увеличивается доля СР и т.п.

У нас, как и наблюдателей на выборах, нет полной информации о всех нарушениях и их вкладе в конечные результаты голосования. Мы не могли репрезентировать отдельно каждый регион России. Исключением была Москва, где мы проводили многократные замеры в ходе электорального мониторинга. Благодаря более высокой степени репрезентативности выборки, мы здесь смогли более адекватно оценить характер отклонений между данными наших опросов и официальными цифрами.

На выборах в московскую Думу в 2009 году расхождения между данными о том, как люди собирались проголосовать и как они проголосовали, с одной стороны, и данными избирательной комиссии, составило более 12% (в пользу «Единой России»), в 2011 году на парламентских выборах такие расхождения составили 14%. Это позволяет говорить, что сфальсифицированными, по всей вероятности, оказались голоса сотен тысяч избирателей (в первом случае порядка 420-450 тысяч, во втором – 600-650 тысяч голосов). Однако 14% по Москве эквивалентны 1% в целом по России. А это, учитывая точность наших измерений (номинально расчетный показатель 3.4% при вероятности 95%), слабо влияет на общее распределение электоральных мнений.7Э. Ноэлль-Нойман отмечает, что сразу после выборов опросы обычно показывают либо завышенные, либо заниженные показатели голосования в зависимости от интриги на выборах. На наших выборах этот эффект тоже проявляется, скажем, опросы в декабре прошлого года после выборов на фоне массовых протестов дали «снижение» голосующих за ЕР, а затем - незначительное повышение.

Зафиксированные независимыми наблюдателями серьезные нарушения на выборах, равно как выборочный контроль наблюдателей «Яблока» и «Голоса», отмечены в среднем на 15-18% избирательных участков (почти все они - в больших и средних городах; в селе и малых городах контроля не было). Все приписки или отклонения от «нормального» голосования, общий объем которых оценивается наблюдателями в 25-30%, сделаны в пользу «Единой России». Но по отношению к общей численности избирателей, пришедших на избирательные участки и принявших участие в голосовании, это дает перераспределение конечных результатов выборов в 3-6%.

Примерно о таких же пределах фальсификаций результатов президентских выборов говорят и данные наших исследований. Согласно последнему регулярному опросу перед выборами 4 марта, взвешенного по данным голосования в Думу, опубликованным ЦИК (в какой-то степени сфальсифицированным), доля респондентов, намеревавшихся голосовать за Путина (из числа собиравшихся голосовать и определившихся с выбором) составляла 65%. Наш прогноз по Путину от 2 марта – 61.5%.

Мы не можем в наших исследованиях убрать влияние «грязи» или дефекты в переписи, поскольку мы взвешиванием и выравниваем полученные данные именно по этим показателям. Точно также мы не можем убрать само присутствие фальсификаций из ЦИКовских данных о голосовании, по которым мы перевзвешиваем полученные в поле данные. Но, используя, за неимением других инструментов, данные ЦИК в своих расчетах, мы убираем «навес» декларативных ответов респондентов, присоединяющихся к «победителю», то есть устраняем до какой-то степени «излишек» аккламационного голосования. Мы не можем точно сказать, в какой именно степени убирается это влияние, поскольку мы, как и никто другой, не знаем реальных цифр фальсификаций по всей стране. Но мы можем попробовать смоделировать саму ситуацию фальсификаций разного типа и масштаба, тем самым снизив в данных большую представленность в выборке пассивных и лояльно настроенных по отношению к власти слоев населения и уменьшив долю лояльных по отношению к власти респондентов. Логично предположить, что голосование этой части электората на выборах в думу подобно голосованию их же на выборах президента.

Приведем перевзвешенные данные для двух возможных типов фальсификаций (которые в реальности соединяются) разных масштабов: вбрасывание или приписывание голосов "Единой России", либо «переписывание" голосов от других партий "Единой России" (от 5 до 20%, то есть прибавки ЕР от 10 до 40%)..

Таблица 2

Вариант 1. Вбрасывание/приписывание голосов Единой России

Вопрос: ПРИШЛИ БЫ ВЫ НА ВЫБОРЫ ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ, И ЕСЛИ ДА - ЗА КОГО БЫ ВЫ ПРОГОЛОСОВАЛИ, ЕСЛИ БЫ В СПИСКЕ КАНДИДАТОВ БЫЛИ СЛЕДУЮЩИЕ ПОЛИТИКИ?

(Опрос по репрезентативной выборке населения России, 1601 человек в возрасте 18 лет и старше, проведен 24-27 февраля 2012 года; (в %% от числа тех, кто "скорее придет на выборы" или "совершенно точно придет на выборы" и определился с выбором кандидата)

Таблица 2

Вариант 2. Переписывание голосов от других партий Единой России при явке 60%

Вопрос: ПРИШЛИ БЫ ВЫ НА ВЫБОРЫ ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ, И ЕСЛИ ДА - ЗА КОГО БЫ ВЫ ПРОГОЛОСОВАЛИ, ЕСЛИ БЫ В СПИСКЕ КАНДИДАТОВ БЫЛИ СЛЕДУЮЩИЕ ПОЛИТИКИ?

(Опрос по репрезентативной выборке населения России, 1601 человек в возрасте 18 лет и старше, проведен 24-27 февраля 2012 года; (в %% от числа тех, кто "скорее придет на выборы" или "совершенно точно придет на выборы" и определился с выбором кандидата)

"Переписывание" голосов в пользу Единой России гораздо больше искажает реальные результаты выборов в пользу "Единой России", чем простое "вбрасывание/приписывание" голосов в ее пользу (и, соответственно, при взвешивании с учетом сценария "переписывания голосов" снижение ожидавшегося уровня голосования за Путина будет более радикальным, чем при сценарии "вбрасывания/приписывания"). Реальный сценарий фальсификации результатов выборов в Думу был, вероятно, комбинированным, включавшим и "приписывание", и переписывание (а соответственно, оценки ожидавшегося уровня голосования за Путина при комбинированном сценарии лежат где-то посредине).

Вместе с тем, даже если предположить, что фальсификации в пользу "Единой России" составили 40%от числа голосов,насчитанных ей ЦИК(крайне правый столбец табл.3), результаты нашего анализа свидетельствуют о том, что за В.Путина на мартовских выборах собиралось проголосовать более половины избирателей из тех, кто намеревалсяпринять участие в выборах. Понятно, что намерение принять участие в выборах и проголосовать за Путина, далеко не всегда было добровольным. Напротив – многие респонденты в наших опросах и до, и после выборов говорили о том, что испытывают давление средств массовой информации, начальства на работе, местных властей, направленного на то, чтобы заставить их придти и проголосовать за Путина. Но объяснить преодоление Путиным 50% уровня голосования на президентских выборах только "вбросами", "приписыванием" и "переписыванием" голосов в его пользу невозможно. Основная масса населения (не менее 45%) не связывает легитимность власти с выборами. Нынешний режим держится на смеси традиционализма и постсоветского патернализма. Именно объяснения подобных механизмов господства и опирающихся на них технологии власти должно было бы требовать общество у социологов, а не подтверждения той или иной цифры. Но, вместо запроса на компетентную интерпертацию, мы получают разговоры о том, что единороссам или Путину «накручивают» голоса. Это не бедность социологии, а примитивность нашего образованного общества, отторгающего любое сложное знание о самом себе и других, непохожих на него.

Столь же безосновательны и другие утверждения Сатарова. «Социологам («в первую очередь это касается социологов, получающих государственные заказы. Вольно им обманывать нас за наши денежки!») можно снова начать верить только тогда, когда, касаясь общественно-важных проблем, они начнут придерживаться набора простых правил»: 1. «публиковать и исходные проценты, и прогноз; раскрывать методы прогнозирования», 2 «Делать доступными исходные базы данных с ответами респондентов».

Во-первых, за 10 лет, с 2002 года (после рейдерского захвата ВЦИОМ и образования в 2003 году Левада-центра), мы не получали никаких государственных заказов на электоральные или политические исследования, и, стало быть, вся авторская филиппика ничего не стоит. (Исключение составлял один пробный небольшой опрос москвичей и питерцев, предназначенный, как мне показалось, скорее для проверки качества работы опросных служб, связанных с Кремлем). Все тематические опросы подобного рода (а это более 350 проектов) проводились либо благодаря научным грантам, либо по договорам с неправительственными организациями, либо за счет наших внутренних средств.

Во-вторых, в наших собственных публикациях делается и то, и другое, хотя в широкой прессе эти условия иногда не выдерживаются из-за неряшливости журналистов или непонимании ими важности этих деталей.

В-третьих. Обязанность открывать базы данных - совершенно несуразное требование для негосударственных исследовательских центров, и этого в мире практически никто не делает. Попробуйте получить базы данных в Институте демоскопии в Алленсбахе - там лишь пожмут плечами. Но мы, как и некоторые другие социологические компании в России, это делаем. Все наши основные исследования, не имеющие коммерческого или маркетингового характера, то есть такие, на которые заказчик не накладывает запрета на публикацию по каким-то своим причинам, – давно открыты для свободного доступа, поскольку мы регулярно и на безвозмездной основе передаем их в «Единый архив социальных данных», существующий ныне в рамках НИУ ВШЭ. Архив создан еще в 2000 году по инициативе Ю.А.Левады и Т.И.Заславской для ознакомления исследователей (особенно – из провинции, ограниченных в средствах) на основе нашего «Мониторинга экономических и социальных перемен» (начатого в еще старом ВЦИОМ) и исследований других центров изучения общественного мнения. Коллекции социологических данных ЕАСД представлены в сети (http://sophist.hse.ru/db), что обеспечивает свободный доступ к данным более 5000 зарегистрированных специалистов, каждый десятый пользователь – зарубежный исследователь (сайт - на русском и английском языке). Сказать, что Сатаров не знает об этом? Может быть и так, хотя ИНДЕМ передал туда свои исследования по коррупции. Поэтому остается только два объяснение: профессиональная некомпетентность и недобросовестность. Думаю, и то, и другое.

Лицемерное напоминание о Ю.А.Леваде – здесь не просто неуместно, но и оскорбительно для его памяти. Напомню, что Ю.А. в ситуации, когда внутренние интриги путинского окружения подняли шум о падении рейтинга Путина с целью вынудить последнего к жестким мерам, он был единственным, кто выступил с опровержением, говоря, что никакого снижения Левада-центр не фиксирует.

Подытоживая, вынужден сказать, что когда от лица общественного мнения громче всех выступает человек профессионально незнакомый ни с практикой эмпирических исследований, ни с теорией социологии, дело плохо. Вопросы точности социологического измерения, несомненно, должны обсуждаться, в том числе – и в публичном поле. Беда только, если вся социология сводится к дискуссиям о том, как вы или они проголосовали. Из всей теоретической и аналитической работы нашего центра, ведущейся уже более двадцати лет, включающей и исследования по «советскому человеку», и по антропологии власти, и трансформации институциональной системы, и многому другому, публика в состоянии принять лишь этот сегмент. Нынешний спад протестной активности связан, среди прочего, с отсутствием ясных перспектив политической жизни, отсутствием понимания, где и откуда могут взяться силы изменения и общества и режима, с интеллектуальной слабостью формирующейся российской публичности. Склонность к простым ответам на вопросы, оказывающиеся слишком сложными для нашей плохо образованной (в сравнении с ее амбициями) и ангажированной публики, опасный симптом. Неспособность видеть и понимать других, в том числе и другую часть общества, которая может не нравиться или вызывать самые негативные чувства и отношения, может служить признаком инерции советского человека. Как было сказано когда-то, «социология рождается из духа общества». Читайте Леваду.