В 1970-х всё было просто: занимаешься серьезной музыкой? Обречен на бедность! Но была и альтернатива: пойти работать в кабак. Вот там музыканты прекрасно зарабатывали. У них были отличные инструменты, студии, синтезаторы — лучшие по тем временам. Все возможности!

Но люди прекрасно знали: все возможности кончаются тем, что каждый вечер они выходят в зал играть «Мурку».

А теперь вдруг оказалось, что возможности решают всё. Они и есть единственная ценность. Они самодостаточны. В известном смысле кабак победил. Нас. C нашим поколением это случилось.

В стране изменился состав воздуха, и мы к этому причастны. Иногда кажется, что воздуха совсем не осталось и искусству нечем дышать. Сущностные реакции искусства, попытка оценить время и отозваться ему — в России это было всегда. Было — и вдруг ушло. Сейчас говорят о кризисе русского традиционного театра-дома. Ищут молодых лидеров, способных возродить эту традицию. Боюсь, что дело не в дефиците лидеров, а в дефиците художественных идей. Это только кажется, что они живут в головах гениев. Но их порождает воздух времени. Они носятся в воздухе. Или не носятся.

Это трудно формулируемые вещи.

Я работаю сейчас над спектаклем о Марке Шагале с американским режиссером Стэйси Клейн и ее труппой. Театр Double Edge живет на старой ферме в Массачусетсе. Там делают спектакли — потом катают по всему миру.

И какие в этой труппе разные люди! Этнические ирландцы, англичане, аргентинцы, одна девочка из Болгарии. Люди разных профессий: есть танцовщица, есть циркачка — воздушная гимнастка. Но с каким фантастическим единством они ушли в мир Шагала, в визуально-музыкальный театр (почти без слов), построенный на его полотнах.

В этом странном мире с актерами стали происходить странные вещи.

Вдруг выяснилось, что у воздушной гимнастки открылся замечательный голос, колоратура. После двух недель занятий девочка осваивает сложнейшие вещи. При этом поет-то она, летая на трапеции под потолком.

Другая девочка, танцовщица, освоила фольклорную восточную манеру пения.

Эти американские ребята 25—26 лет хотят что-то узнать о себе и о жизни. И тут не фокус: вот я буду летать под куполом и петь. Тут то, о чем Пина Бауш говорила: «Не важно, как человек танцует. Важно — почему». Вот это почему у них присутствует. А у нас утеряно.

Мы потеряли свое почему. Все заточено на как. в нашем театре — много изобретательности. Попыток развлечь зрителя. Эпатировать его (хотя эпатировать уже нечем: всё перепробовали). Кажется, это и есть обновление?

Но это подмена. Никто давно не задает вопросов. Ни себе, ни жизни.

У меня крепнет ощущение: радостно выбрасывая идеалы 1970-х — мы выбросили все идеалы. И я чувствую вину. Общую вину нас, старших. Мы это допустили.

Мы свои идеалы, которые так пестовали в 1970-х, спокойно предали в 1990-х.

И вспомните, как всё мягко менялось… Ну так хотелось, чтобы коммунистов не стало, — что, какие там честные выборы, о чем вы говорите?! Ворюга же милее, чем кровопийца, правда? Мы же это как заклинание повторяли!

И шли на контакт с ворюгами. И легализовали блатной язык. А вместе с ним и блатную этику. Слово «лох» стало общеупотребительным. А ворюга — как в 1918 году — признан классово близким.

Мы были бессребрениками, пока это было модно. И хвастались: «Да у нас ничего нет! Только книжки!» Cтало модно хвастаться имуществом — приняли игру.

Не Россия, а класс ее, именуемый интеллигенцией, одурел в 1990-х.

Мы потеряли ценности. Кто участием, кто неучастием — но виноваты все. Включая тех, кто отворачивался, когда следовало… что? Наверное, орать.

Мы важно повторяли: «Евроремонт!» Мы учились тратить деньги. Нашими кумирами стали те, кто с размахом тратит, — а не те, кто умеет зарабатывать.

И всюду видишь: «творческий класс» в Америке, Германии, где угодно — куда ближе к интеллигентам эпохи массовой любви к «Мастеру и Маргарите», чем к нам сегодняшним.

Молодая американская труппа, с которой я работаю, живет по законам, по каким мы жили когда-то. Самореализация для них — дороже всех денег.

…Кстати: это (или что-то очень близкое) позволяет им не бояться кризиса. И знаете, чем аргументируют? «У нас есть Гарвард. Есть Массачусетский технологический. Есть Силиконовая долина. Там сидят люди, которые постоянно что-то придумывают. И они придумают что-то, что вытянет экономику».

Во что мы можем так твердо верить сегодня? В симулякр Сколкова?

А у нас появился класс рантье. И это не только те, кто сдает квартиры, но и те, кто торгует итальянской мебелью и тайваньскими лэп-топами. Всем, что не мы изобрели, не мы сделали. Зато у нас всё это можно перепродать втридорога.

Мы стали нацией тестеров. Кто-то изобретает, кто-то производит — а мы тестируем. Возникла масса успешных автомобильных, телефонных аналитиков, которые не умеют сами придумать вещь, — но умеют описывать ее потребительские свойства. Теперь это профессия.

И мы все верим, что можно поменять политические фигуры, — и всё будет иначе. Да не будет иначе! Потому что рантье не могут строить государство. Они ничего не могут строить — как бы ни одевались.

Нужно менять ценности. Менять самих себя. Иначе — что бы мы ни купили за границей, чего бы ни навезли — страна все равно будет разваливаться. Потому что ничто не удерживает нас вместе.

Кто лучше: Путин или Прохоров? Да никто не будет лучше, пока мы — хуже. Хуже, чем мы были. И чем должны бы быть. Правители наши — такие же, как мы. Это нужно четко понять. Они — наше зеркало. И неча на зеркало пенять. Надо каждый день по капле выдавливать из себя рантье.

С чего начать? Наверное: перестать врать самим себе. Не восхищаться успешностью казнокрадов. Искать других героев. Иметь вопросы к жизни: они у нас были! Учиться часов по двенадцать в день, как сейчас учатся китайцы.

Это не легче, чем выйти на площадь.