Старая поговорка «что русскому хорошо, немцу — смерть» отчасти опровергается «Берлинале». Киножурналисты разных стран примерно одинаково реагируют на конкурсные картины. Дружно аплодируют или шикают, что впрочем никак не отразится на вердикте жюри. Одни фильмы вызывают одобрение, другие — недоумение. Последнего явно больше.
К примеру, дебют испанца Антонио Чаварриаса «Диктовка» навел на размышления о критериях отбора в конкурс. Ведь были же какие-то основания взять этот триллер? Семейная папа удочеряет маленькую Юлию, папа которой покончил самоубийством. Действие прослаивается неубедительными флэшбэками, из которых узнаем, что новоявленный отчим Юлии в детстве со своим сводным братом закопали заживо сестренку Клару. Натурально в могилу. И Юлия всерьез напоминает о преступлении «папе». Мало того, отзывается на имя «Клара» и знает, что ее отчим — монстр. Поневоле вспомнишь ироническое стихотворение Игоря Иртеньева про Жанну с платформы Сходня, которую люди звали Анжелой.
Музыка пугает так… что фильм превращается в самопародию, жаль, этого не заметили отборщики.
А вот престарелые братья Тавиани сняли вполне живую картину. От них давно подобного не ждали. Ведь Паоло — 83, а Витторио — 81. «Цезарь должен умереть» , безусловно не отличается ни сюжетной, ни формальной новизной. Прием совмещения действительности и художественного действа (спектакля, фильма), перетекание одного в другое — старо, как сам кинематограф. В римской тюрьмы Rebibbia в рамках соцпроекта ставят шекспировскую трагедию «Юлий Цезарь». Режиссер настоящий, актеры — убийцы, наркоторговцы, грабители. На пробах они должны рассказать о себе в двух интонациях — жалостной и агрессивной. Этот эпизод, пожалуй, лучший в фильме. Сразу вспоминаешь, отчего классики неореализма вдохновенно призывали на экран натурщиков, людей с улицы. Какие характеры, темперамент, сколько игры и искреннего горя, мгновенно превращающегося в фиглярство. На тюремном дворе раздаются крики о свободе, призывы к убийству. Бутафорские мечи обагряются кровью — репетируется сцена заговора против императора. Но Брут медлит, соглашаясь на убийство лишь ради борьбы с тиранией: «Мы против духа Цезаря восстали, а в духе человеческом нет крови. О, если без убийства мы могли бы Дух Цезаря сломить!» Ночью из одиночных камер слышен шепот, стоны и… шекспировский текст, взывающий к свободе. «Актеры» рьяно репетируют, охрана, сопереживая событиям отечественной древности, не спешит разводить их по камерам. Во время спектакля на экран приходит цвет. Но Цезарь умрет, публика, аплодируя покинет своды казематов, актеров разведут по камерам, и жизнь в тюрьме настанет черно-белой. «Не тратьте зря время, — призывает во время репетиций режиссер, — «актеры» горько усмехаются. Пожизненное заключение меняет ход времени.
Одной из самых востребованных тем, которые интересуют сегодня художников становится тема «черты», невидимой границы между волей и несвободой, жизнью и смертью, адом и раем.
Дебютная «Метеора» греческого режиссера Спироса Статхулопулоса завораживает изображением. Древний монастырь, словно с небес спустившийся на скалу. Meteoros в переводе значит «парящий в воздухе». Провизию, да и самих монахинь в специальных сетках поднимают на вершину. Эпическая лав-стори между монахиней Уранией и монахом Теодоросом оборачивается борьбой с искушением. Но можно сколь угодно жечь собственную плоть огнем, а мысленно спускаться в ад… Жизнь сильнее аскезы. Урания обучает грека русским словам: «Отчаяние» и «Свобода». В них нерасторжимость человеческого бытия.
В «Сегодня» сенегальца Алэна Гомиса крепкий здоровый мужчина оказывается на пороге смерти. В первом же эпизоде видим натуральные поминки. Родственники прощаются с ним, живехоньким. «На кого ты наш покидаешь родимый!» Он, как Цезарь, сегодня должен умереть. Весь фильм — последний день в жизни человека. Его прощание с близкими, детьми, мысли о жизни и смерти. Мудрец, который будет омывать его тело, говорит, что смерть столь же обыденное явление, как день и ночь: «Все спрашивают: Отчего именно я? Я же ничего не успел! Надо раньше приучать себя к мысли о смерти». Начало притягательно, потом действие сбоит, словно не решив: куда ж ему направиться?
В «Барбаре» известный немецкий режиссер Кристиан Петцольд скрещивает мелодраму с политическим фильмом. Героиня Нины Хосс — опытный врач. Ее сослали в провинцию из восточного Берлина, видимо, за связь с немцем из ФРГ. Но Штази продолжает прессовать слежками и унизительными обысками. К тому же по соседству с городком находится варварская исправительная колония для несовершенолетних. Барбара готова к побегу, но шанс на спасение дарит девочке, искалеченной в подростковом концлагере. Кино бесхитростное, зато качественное, воссоздающее душную атмосферу гэдээровских 1970-х.
Впрочем, всегда в программе есть фильмы, раскалывающие профессиональное сообщество и публику. Таков «Конвой» Алексея Мизгирева. Национальность зрителя не играет здесь никакой роли. Мизгирев снял шокирующую жестокостью и насилием экзистенциальную драму выживания человека в нечеловеческой среде. Игнат, офицер, получивший задание отловить и вернуть без огласки в часть сбежавшего первогодка — «духа». С ним едет сержант. Задание они в общем, выполнят. Цена? Кино о цене. В фильме есть и преступная безнадега армии, калечащей мальчиков, стирающей в пыль людей с погонами. Есть мерзость разложившихся «мусоров» — мизерных феодалов, надсмотрщиков над армией рабов-нелегалов. Есть «гостеприимная» Москва — черная воронка, где люди пропадают бесследно. Но все это «конвой» к основной интриге, которая разворачивается на поле взаимоотношений трех героев. Поле это заминировано, вот-вот взорвется. Капитан Игнат — на всю голову контуженный приступами мигрени — железобетонный Буратино, настоящий бычий глаз: «Сказал — сделал», «прощения просить не буду», «мусор мне не братан». Чуть что — руку в кипяток. Капитан болью психическую травму изживает — вину за гибель дочери. Ему с болью может легче. Сержант — ртутный, готовый и служить и предать, и помочь и продать.
Когда в финале вновь красные мухи боли замелькают перед глазами капитана, и подлость мира рвотная накроет — Игнат закричит вороном. Может, «дух» правду говорил: «Ворон на себя горе берет»? Фильм не идеален, местами хромает драматургия. Но оставляет впечатление сильного, честного кино. С точки зрения режиссуры, ритма, драйва. Стиль Мизгирева близок стилю Балабанову.
После показа на обсуждении иностранцы спрашивали Алексея и его продюсера Павла Лунгина:
Лунгин, понимая, что фильму прокат практически не «светит», отвечал, что «начальство картину еще не видело». Да не про корупцию она. Про то, как остаться человеком. Про мировосприятие. Про коррозию души. Это все объяснял Лунгин. Громоздкий в тесном костюме сибирский парень Алексей больше отмалчивался. Хорошо еще, вороном не закричал.
