12 февраля на Берлинском кинофестивале состоится презентация фильма «Машина Джейн Мэнсфилд» Билли Боба Торнтона, спродюсированного Александром Роднянским. Это первый американский проект для его компании «A.R. Films». Сегодня продюсер и медиаменеджер рассказывает о своем опыте работы в Голливуде.
— Действие фильма происходит в Алабаме в конце шестидесятых. Кингсли Бедфорд приезжает из Англии с детьми в американскую глубинку, чтобы похоронить жену. Когда-то она оставила здесь прежнюю семью — супруга Джима Колдвелла и детей. Теперь трем поколениям семейств предстоит преодолеть вражду. Чем этот сценарий вас зацепил?
— Это большая литература для кино. Роман со сложными характерами о мучительной неспособности прийти к взаимопониманию. В нем отзвук европейской и русской классики. Речь идет о семьях, по-английски такие называют dysfunctional, — разломанных, состоящих из закомплексованных изолированных людей. Плюс конфликт культур. Европейская аристократическая сталкивается с южно-американской. Но настоящие реднеки (историческое название бедняков американского юга. — Ред.) показаны без клише, они — живые. Этот фильм и выражение любви к кинематографу 1960–1970-х. В сегодняшнем Голливуде все стремятся к недорогому жанровому кино, с точки зрения коммерции беспроигрышному. Но мне уже поздно смотреть на кино исключительно как на коммерческий механизм.
— В России укоренилось слово «продукт» — вместо слова «фильм». Расскажите о встрече с Торнтоном, актером, режиссером, сценаристом.
— У нас такие большие авторы — редкость. С одной стороны, честные работники (он зарабатывает деньги и репутацию актерским трудом в фильмах, как правило, далеко отстоящих от него самого). В то же время они, как и вся американская культура, идеалистичны. Как и многие другие, он пишет «заветное». Считай, в стол.
— А вот у нас традиция писания «в стол» почти утрачена. У Торнтона сценарий забрал 6 лет жизни.
— Это его авторский фильм — сочинен, режиссирован одним человеком, он и музыку написал. Знал все на съемочной площадке про каждый кадр.
— 1969-й, как и сегодня, эпоха турбулентности, в этом для вас актуальность истории?
— Конечно, это сегодняшняя история. Три поколения героев так или иначе соприкасаются с войной. У них комплекс войны. Если бы это кино было про Иран, Ирак, я бы не стал его делать. Здесь актуальность в том, что Торнтон сумел глобальные проблемы сконцентрировать в человеческих отношениях, вывести их на универсальный уровень вне времени и географии.
— То же самое могу сказать о вашей со Звягинцевым «Елене»* — локальном и универсальном кино.
— Конечно, это родственные фильмы, хотя здесь — и американский колорит, и иной черный юмор. У нас в кино есть боязнь прямых эмоций.
— А как же Андрей Смирнов?
— Поэтому «Белорусский вокзал» — любимый народом фильм, когда и смешно, и плакать хочется.
— Как вам пришла идея снимать кино в Америке?
— В результате несложных размышлений. Ты хочешь заниматься кино. Но не в модели попрошайничества у государства, в чем никогда не преуспевал. Могу проигрывать, но это мои ошибки и мои победы. К тому же российские фильмы не путешествуют. «Елена», которую купили 50 стран, скорее исключение. Американские фильмы покупают на стадии сценария. Сейчас у меня несколько американских проектов. Надеюсь, уже с Берлина они будут продаваться по всему миру.
— Так собираются бюджеты многих фильмов не только в Америке, но и в Европе.
— Нужно попытаться выйти на модель зрительского кино, особенно если ты ориентируешься на драмы. У нас для таких картин нет проката. Я начал смотреть американские сценарии. Торнтон, по счастью, был одним из первых.
— Ваша компания набирает обороты. Режиссером Ди Джеем Карузо («На крючке») уже снята экранизация популярного тинейджеровского романа «Козы», собирается целая «линейка» картин.
— Два фильма мы сделали меньше чем за год. Мы опубликовали информацию о создании Фонда для производства фильмов вместе с Гайером Косински, он менеджер Торнтона, Джоли, Кидман. С ним мы решили сделать еще шесть картин, в том же сегменте независимого, неглупого, содержательного кинематографа. Есть ряд других проектов.
— Вы погрузились в американскую киноиндустрию, что более всего удивило?
— Прежде всего несоответствие реальности нашим представлениям об отношении к кино.
— Например, мнению, что Голливуд — это прежде всего деньги и бизнес?
— Безусловно, есть продюсеры, гордящиеся тем, что делали всю жизнь бог знает что, зато ни разу не проиграли, как Ави Лернер («Неудержимые»). С другой стороны, есть Харви Вайнштейн с репутацией акулы капитализма. При этом за ним 50 лучших фильмов независимого кино. Бизнес — система координат, позволяющая выживать кинематографу. Но внутри «системы» — от режиссера до механиков — все говорят о сценариях, историях, о людях.
— Но и кинематограф в жизни общества, государства играет значительную роль.
— Люди ходят в кино один-два раза в неделю. Нет чудовищного расслоения публики. У нас любители авторского кино презрительно относятся к кинематографу жанровому, коммерческому. И наоборот, интернет-среда полна презрения к арт-хаусу. Там «Черный лебедь», «Миллионер из трущоб», «Маленькая мисс счастье» — столь же коммерческие картины, как «Аватар», просто они для другой аудитории. Аудитория отлично знает авторов кино, в том числе режиссеров. Те, кто делает кино, прежде всего думает про историю, которая тронет людей. И, наконец, немыслимая роль продюсеров. Даже если у режиссера есть право на «последнюю монтажную склейку».
— Торнтон им воспользовался?
— Это был диалог. В результате удалось завершить картину в том виде, который нас обоих устраивает.
— Почему именно к продюсеру такое отношение?
— У нас продюсер — посредник между источниками денег и проектами. Там продюсер — посредник между проектом и зрителями. Берешь на себя ответственность: выбираешь сценарий, уговариваешь режиссера, договариваешься с артистами. Ужасно хочешь сделать хороший фильм. Все остальное не имеет значения. Сохранилось идеалистическое отношение к кино, которое я еще застал у нас в семидесятые…
— По вашему мнению, у фильмов есть национальность?
— У режиссеров она должна быть. Знать детально, лично людей, о которых рассказывают. Я верю в кино как культурный мост. Порой только через кино я могу понять про жизнь людей в Иране, и «Развод» мне больше рассказывает про Иран, чем любые новости. С другой стороны, нынешнее кино — единое пространство, в рамках которого никакой географической границы не существует. Существует горизонталь аудитории, читающей один и те же книжки, слушающей одну и ту же музыку. Это касается и кино.
— Боюсь, что по этому критерию, наша страна становится все более отсталой.
— Во Франции к кинематографу относятся как к обязательной школьной дисциплине, поэтому драмы там собирают миллионные аудитории.
— Что сделать, чтобы и у нас уважали свое кино?
— У нас не уважают кино в целом. Я критикам русского кино не верю ни на грош по одной причине: они не являются зрителями хорошего «нерусского кино». Не смотрят «Белую ленту», «Пророка». Исчезла культура понимания того, что кинематограф — не только ласковый массаж. Это и вопрос, в каком мире мы живем, и кино морального беспокойства, и поиски самоидентификации, и художественные эксперименты, и отклики на обстоятельства окружающей жизни. У кинематографа должна быть ответственность, обязанность формулировать мысли в увлекательных историях с неплоскими персонажами. Конечно, фильм — эмоциональное путешествие, но не обязательно туристический буклет. Базово все это связано с культурным состоянием общества. В Америке прослойка «культурных» зрителей существует, и она велика.
— В России продолжается работа над крупнобюджетным «Сталинградом» режиссера Бондарчука, вы рассчитываете на международный прокат?
— Только успех такого рода кино дома может привлечь внимание иностранных дистрибьюторов. Начинаем новый проект со Звягинцевым. Запускаем неожиданный псевдодокументальный фильм с американским режиссером и русской группой.
— Какая тема вам представляется актуальной для российского кино? В обществе происходят изменения, может ли экран их отрефлексировать?
— Конечно, кинематограф у нас традиционно не поспевает. Для меня интересно все, что происходит с людьми. «Елена» — очерк нравов о том, что случилось в «нулевые». Для меня это кино о крахе морали, вершащемся на голубом глазу при полной уверенности, что все правильно. Если надо для дела, почему не «пришить», убрать преграду. Мы еще не описали изменений с людьми. В телевизор забрались некие виртуальные персонажи — не советские люди, не «новые российские». Бандиты не похожи на бандитов, чиновники на чиновников. Те же проблемы в кино. Оно отчасти и сделано неплохо, но никак не соотносится с реалиями. В Америке в кино не врут. Ты видишь тех же персонажей на улице, в кафе, в офисах. Люди в нашем кино не похожи ни на кого из тех, кого мы знаем. У нас нет желания или умения помещать живых людей в предлагаемые обстоятельства. Даже если персонаж оказывается на Марсе, он должен оставаться опознаваемым. Тогда ему сопереживают. Важно отвечать на вызовы времени. Не имею в виду политический контекст. Люди вышли на улицу прежде всего по причине, как говорил Синявский, стилистических разногласий с властью. Работать в тех офисах, в которых они работают, есть ту еду, путешествовать, разговаривать о том, о чем разговаривают, а потом смотреть допотопный телик, слышать глупости политиков — невозможно. И кино в происходящем обязано разбираться. Это ведь главное преимущество кино, почему же им не воспользоваться?
* «Состояние Елена»: масштабное интервью с Андреем ЗВЯГИНЦЕВЫМ читайте в «Новой» в следующую пятницу, 17 февраля