СюжетыКультура

Александр Роднянский: «В Америке в кино не врут»

Продюсер представляет фильм Билли Боба Торнтона — первый из целой линейки картин для западного рынка — и раскрывает главный недостаток российского кино

Этот материал вышел в номере № 14 от 10 февраля 2012
Читать
Продюсер представляет фильм Билли Боба Торнтона — первый из целой линейки картин для западного рынка — и раскрывает главный недостаток российского кино
Изображение

12 февраля на Берлинском кинофестивале состоится презентация фильма «Машина Джейн Мэнсфилд» Билли Боба Торнтона, спродюсированного Александром Роднянским. Это первый американский проект для его компании «A.R. Films». Сегодня продюсер и медиаменеджер рассказывает о своем опыте работы в Голливуде.

— Действие фильма происходит в Алабаме в конце шестидесятых. Кингсли Бедфорд приезжает из Англии с детьми в американскую глубинку, чтобы похоронить жену. Когда-то она оставила здесь прежнюю семью — супруга Джима Колдвелла и детей. Теперь трем поколениям семейств предстоит преодолеть вражду. Чем этот сценарий вас зацепил?

— Это большая литература для кино. Роман со сложными характерами о мучительной неспособности прийти к взаимопониманию. В нем отзвук европейской и русской классики. Речь идет о семьях, по-английски такие называют dysfunctional, — разломанных, состоящих из закомплексованных изолированных людей. Плюс конфликт культур. Европейская аристократическая сталкивается с южно-американской. Но настоящие реднеки (историческое название бедняков американского юга.Ред.) показаны без клише, они — живые. Этот фильм и выражение любви к кинематографу 1960–1970-х. В сегодняшнем Голливуде все стремятся к недорогому жанровому кино, с точки зрения коммерции беспроигрышному. Но мне уже поздно смотреть на кино исключительно как на коммерческий механизм.

— В России укоренилось слово «продукт» — вместо слова «фильм». Расскажите о встрече с Торнтоном, актером, режиссером, сценаристом.

— У нас такие большие авторы — редкость. С одной стороны, честные работники (он зарабатывает деньги и репутацию актерским трудом в фильмах, как правило, далеко отстоящих от него самого). В то же время они, как и вся американская культура, идеалистичны. Как и многие другие, он пишет «заветное». Считай, в стол.

— А вот у нас традиция писания «в стол» почти утрачена. У Торнтона сценарий забрал 6 лет жизни.

— Это его авторский фильм — сочинен, режиссирован одним человеком, он и музыку написал. Знал все на съемочной площадке про каждый кадр.

— 1969-й, как и сегодня, эпоха турбулентности, в этом для вас актуальность истории?

— Конечно, это сегодняшняя история. Три поколения героев так или иначе соприкасаются с войной. У них комплекс войны. Если бы это кино было про Иран, Ирак, я бы не стал его делать. Здесь актуальность в том, что Торнтон сумел глобальные проблемы сконцентрировать в человеческих отношениях, вывести их на универсальный уровень вне времени и географии.

— То же самое могу сказать о вашей со Звягинцевым «Елене»* — локальном и универсальном кино.

— Конечно, это родственные фильмы, хотя здесь — и американский колорит, и иной черный юмор. У нас в кино есть боязнь прямых эмоций.

— А как же Андрей Смирнов?

— Поэтому «Белорусский вокзал» — любимый народом фильм, когда и смешно, и плакать хочется.

— Как вам пришла идея снимать кино в Америке?

— В результате несложных размышлений. Ты хочешь заниматься кино. Но не в модели попрошайничества у государства, в чем никогда не преуспевал. Могу проигрывать, но это мои ошибки и мои победы. К тому же российские фильмы не путешествуют. «Елена», которую купили 50 стран, скорее исключение. Американские фильмы покупают на стадии сценария. Сейчас у меня несколько американских проектов. Надеюсь, уже с Берлина они будут продаваться по всему миру.

— Так собираются бюджеты многих фильмов не только в Америке, но и в Европе.

— Нужно попытаться выйти на модель зрительского кино, особенно если ты ориентируешься на драмы. У нас для таких картин нет проката. Я начал смотреть американские сценарии. Торнтон, по счастью, был одним из первых.

— Ваша компания набирает обороты. Режиссером Ди Джеем Карузо («На крючке») уже снята экранизация популярного тинейджеровского романа «Козы», собирается целая «линейка» картин.

— Два фильма мы сделали меньше чем за год. Мы опубликовали информацию о создании Фонда для производства фильмов вместе с Гайером Косински, он менеджер Торнтона, Джоли, Кидман. С ним мы решили сделать еще шесть картин, в том же сегменте независимого, неглупого, содержательного кинематографа. Есть ряд других проектов.

— Вы погрузились в американскую киноиндустрию, что более всего удивило?

— Прежде всего несоответствие реальности нашим представлениям об отношении к кино.

— Например, мнению, что Голливуд — это прежде всего деньги и бизнес?

— Безусловно, есть продюсеры, гордящиеся тем, что делали всю жизнь бог знает что, зато ни разу не проиграли, как Ави Лернер («Неудержимые»). С другой стороны, есть Харви Вайнштейн с репутацией акулы капитализма. При этом за ним 50 лучших фильмов независимого кино. Бизнес — система координат, позволяющая выживать кинематографу. Но внутри «системы» — от режиссера до механиков — все говорят о сценариях, историях, о людях.

— Но и кинематограф в жизни общества, государства играет значительную роль.

— Люди ходят в кино один-два раза в неделю. Нет чудовищного расслоения публики. У нас любители авторского кино презрительно относятся к кинематографу жанровому, коммерческому. И наоборот, интернет-среда полна презрения к арт-хаусу. Там «Черный лебедь», «Миллионер из трущоб», «Маленькая мисс счастье» — столь же коммерческие картины, как «Аватар», просто они для другой аудитории. Аудитория отлично знает авторов кино, в том числе режиссеров. Те, кто делает кино, прежде всего думает про историю, которая тронет людей. И, наконец, немыслимая роль продюсеров. Даже если у режиссера есть право на «последнюю монтажную склейку».

— Торнтон им воспользовался?

— Это был диалог. В результате удалось завершить картину в том виде, который нас обоих устраивает.

— Почему именно к продюсеру такое отношение?

— У нас продюсер — посредник между источниками денег и проектами. Там продюсер — посредник между проектом и зрителями. Берешь на себя ответственность: выбираешь сценарий, уговариваешь режиссера, договариваешься с артистами. Ужасно хочешь сделать хороший фильм. Все остальное не имеет значения. Сохранилось идеалистическое отношение к кино, которое я еще застал у нас в семидесятые…

— По вашему мнению, у фильмов есть национальность?

— У режиссеров она должна быть. Знать детально, лично людей, о которых рассказывают. Я верю в кино как культурный мост. Порой только через кино я могу понять про жизнь людей в Иране, и «Развод» мне больше рассказывает про Иран, чем любые новости. С другой стороны, нынешнее кино — единое пространство, в рамках которого никакой географической границы не существует. Существует горизонталь аудитории, читающей один и те же книжки, слушающей одну и ту же музыку. Это касается и кино.

— Боюсь, что по этому критерию, наша страна становится все более отсталой.

— Во Франции к кинематографу относятся как к обязательной школьной дисциплине, поэтому драмы там собирают миллионные аудитории.

— Что сделать, чтобы и у нас уважали свое кино?

— У нас не уважают кино в целом. Я критикам русского кино не верю ни на грош по одной причине: они не являются зрителями хорошего «нерусского кино». Не смотрят «Белую ленту», «Пророка». Исчезла культура понимания того, что кинематограф — не только ласковый массаж. Это и вопрос, в каком мире мы живем, и кино морального беспокойства, и поиски самоидентификации, и художественные эксперименты, и отклики на обстоятельства окружающей жизни. У кинематографа должна быть ответственность, обязанность формулировать мысли в увлекательных историях с неплоскими персонажами. Конечно, фильм — эмоциональное путешествие, но не обязательно туристический буклет. Базово все это связано с культурным состоянием общества. В Америке прослойка «культурных» зрителей существует, и она велика.

— В России продолжается работа над крупнобюджетным «Сталинградом» режиссера Бондарчука, вы рассчитываете на международный прокат?

— Только успех такого рода кино дома может привлечь внимание иностранных дистрибьюторов. Начинаем новый проект со Звягинцевым. Запускаем неожиданный псевдодокументальный фильм с американским режиссером и русской группой.

— Какая тема вам представляется актуальной для российского кино? В обществе происходят изменения, может ли экран их отрефлексировать?

— Конечно, кинематограф у нас традиционно не поспевает. Для меня интересно все, что происходит с людьми. «Елена» — очерк нравов о том, что случилось в «нулевые». Для меня это кино о крахе морали, вершащемся на голубом глазу при полной уверенности, что все правильно. Если надо для дела, почему не «пришить», убрать преграду. Мы еще не описали изменений с людьми. В телевизор забрались некие виртуальные персонажи — не советские люди, не «новые российские». Бандиты не похожи на бандитов, чиновники на чиновников. Те же проблемы в кино. Оно отчасти и сделано неплохо, но никак не соотносится с реалиями. В Америке в кино не врут. Ты видишь тех же персонажей на улице, в кафе, в офисах. Люди в нашем кино не похожи ни на кого из тех, кого мы знаем. У нас нет желания или умения помещать живых людей в предлагаемые обстоятельства. Даже если персонаж оказывается на Марсе, он должен оставаться опознаваемым. Тогда ему сопереживают. Важно отвечать на вызовы времени. Не имею в виду политический контекст. Люди вышли на улицу прежде всего по причине, как говорил Синявский, стилистических разногласий с властью. Работать в тех офисах, в которых они работают, есть ту еду, путешествовать, разговаривать о том, о чем разговаривают, а потом смотреть допотопный телик, слышать глупости политиков — невозможно. И кино в происходящем обязано разбираться. Это ведь главное преимущество кино, почему же им не воспользоваться?

* «Состояние Елена»: масштабное интервью с Андреем ЗВЯГИНЦЕВЫМ читайте в «Новой» в следующую пятницу, 17 февраля

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow