Александр БОРИН
6 августа 1940 года, в семь часов, от общежития Черновицкого университета в Карпаты отправились две машины. В одной ехали Николай Иванович Вавилов, в другой — заместитель Вавилова Вадим Степанович Лехнович.
Если бы у этой второй машины покрышки были целые, а не лысые, сплошь прохудившиеся, и если бы в густой пыли той проселочной дороги не валялось так много острых гвоздей от лошадиных подков, мы бы, возможно, знали о подробностях ареста Николая Ивановича гораздо больше. Но и то, что сумел увидеть, услышать и запомнить Лехнович, позволяет хотя бы отчасти, хотя бы бегло, восстановить детали того проклятого дня.
Рассказ Вадима Степановича записан у меня на кассете, документ этот я бережно храню.
Вот он, слово в слово с небольшими купюрами:
«За пять дней до отправки экспедиции из Ленинграда Николай Иванович послал меня во Львов, подготовить все необходимое. Западная Украина совсем недавно стала советской, и первым делом нам требовалось достать подробные трехкилометровые карты, иначе как работать? Их я с огромным трудом получил в штабе Киевского военного округа, а оказалось, что во Львове они продаются для туристов во всех магазинах.
Через пять дней приехал Вавилов с еще одним сотрудником нашего Института растениеводства, и все мы поселились в гостинице, в одной комнате. Ложились поздно, не раньше часа, а вставали в шесть утра. Но Николай Иванович просыпался еще раньше, в пять, наверное, — мы открываем глаза, а он уже сидит за столом и записывает свои вчерашние впечатления. Это у него было железным правилом. <…>
Поездив вокруг Львова, мы отправились в Черновицы*, дали нам комнату в университетском общежитии. А 6 августа 1940 года на двух машинах мы выехали в Карпаты. Первая машина, где ехал Николай Иванович, была исправная, а у нашей — покрышки совершенно лысые. Изучив карту, я доложил Николаю Ивановичу, что проехать нам придется около 180 километров. Однако, проехав километров десять, наше колесо напоролось на какой-то гвоздь. Остановились. Шофер стал ставить запаску. Вавилов в передней машине тоже остановился, подождал нас. Проехали еще немного, и снова прокол. Николай Иванович говорит: «Нет, так не пойдет, мы не выполним задание. Я поеду вперед, а вы езжайте за мной, маршрут вы знаете». И уехал… Знать бы, что прощаемся навсегда, что никогда больше я его не увижу, что он торопится на свою погибель… Ну ладно…
Километров через пятьдесят у нас новый прокол, уже третий. Шофер объясняет, что дальше ехать нельзя, камер у него больше нет, заклеит эту, и надо возвращаться. Делать нечего. Я об одном только тогда думал: Николай Иванович поймет, конечно, что у нас что-то приключилось, будет волноваться. Ладно, возвращаемся назад. И тут навстречу нам — шикарная «эмка», а в ней трое в очень хороших, дорогих костюмах. Встала поперек дороги, остановила нас. Один из них спрашивает: «Где Вавилов?» Говорю: «Сейчас, вероятно, уже километрах в ста сорока — ста восьмидесяти отсюда». Он мне: «Не болтайте вздора, тут нет таких расстояний». «Есть, — отвечаю, — я по карте мерил, а зачем вам Николай Иванович?» Пробурчал что-то про какие-то документы об экспорте хлеба, которые Вавилов, дескать, увез с собой, и их машина умчалась дальше.
Не понравились мне они, но ничего особенного я тогда еще не заподозрил, мало ли гавриков ездит в хороших машинах. Николая Ивановича, по всей видимости, они не нашли, там много проселочных дорог, легко запутаться. Во всяком случае, многочисленные рассказы о том, что Вавилова якобы арестовали прямо в поле, — неправда, я это точно знаю. Вот слушайте…
Приехав в Черновицы, Николая Ивановича в гостинице мы не застали, подумали, где-то задержался. Я знал, что он всех всегда ведет ужинать, и как его заместитель я должен был сделать то же самое. Пошли поужинали. Возвращаемся, и привратник внизу говорит: «Только что был ваш начальник, оставил свой рюкзак и пошел куда-то срочно звонить». Ладно, ждем. Вот тут на душе у меня стало неспокойно. Куда звонить? Почему так срочно? Но во всяком случае, я знал хотя бы, что из поездки он вернулся, в общежитии уже побывал.
Опять ждем. Уже поздний вечер, а мы спать все не ложимся, ждем. И тут входят два молодых человека, спрашивают, кто здесь Лехнович, и протягивают мне записку от Николая Ивановича: «Дорогой Вадим Степанович, выдайте подателям сего мои вещи в связи с вызовом в Москву». Помечена записка: «23 часа 15 минут». Вижу: гаврики эти за мной пристально следят, глаз не отводят. И я все понял: они же из ГПУ. И та машина на дороге была оттуда же. Плохо так мне стало, совсем плохо…
Я отдал им рюкзак Николая Ивановича, его мыльницу и полотенце. И уже чисто механически достал из-под кровати его портфель. В нем было пять тысяч рублей, все наши экспедиционные деньги. Он держал их под кроватью в открытом портфеле. Я как-то ему сказал: «Николай Иванович, не было бы убыли». Он мне ответил: «Да кто же их возьмет, Вадим Степанович?» Этот портфель я тоже, не подумав, отдал, и мы остались совсем без экспедиционных денег. Хорошо, что у меня было своих что-то около двухсот или трехсот.
Через два дня мы вернулись во Львов, директор гостиницы встретил нас как родных: «А я думал, вы уже в Сибири». Рассказал, что 6 августа к нему нагрянули люди из ГПУ, потребовали чемоданы Вавилова. А мы, отправляясь в Черновицы, все наши чемоданы свалили в общую кучу в каморке под лестницей, каждый знал, где его вещи, а директор — откуда? Когда гэпэушники услышали, что директор не может показать чемоданы Вавилова, разозлились, стали кричать на него, пригрозили, что сейчас его заберут. Стали перебирать и открывать все подряд чемоданы, у них какие-то ключи с собой были.
В одном нашли целую библиотеку по трипольской культуре — кто же еще, кроме Николая Ивановича, будет таскать с собой такие книги? А в другом чемодане лежали словари, русско-немецкий и русско-польский, и его тоже забрали. А на самом деле это был мой чемодан. Зачем Николаю Ивановичу словари? Он в совершенстве знал английский, немецкий, французский, испанский, португальский, арабский. <…>».
Позже, через много лет, когда появился доступ к делам реабилитированных, дотошный Лехнович выяснил, как все происходило. Постановление об аресте Николая Ивановича подписал начальник Главного экономического управления НКВД Кобулов, и 6 августа 1940 года утвердил Берия. В тот же день, поздно вечером, Вавилова самолетом доставили в Москву. Ему сообщили, что он вызывается «для срочных переговоров», однако прямо из аэропорта его доставили во внутреннюю тюрьму НКВД как «участника антисоветской организации правых, существовавшей в Наркомземе».
Всего за 11 месяцев следствия Николай Иванович выдержал около 400 допросов общей продолжительностью 1700 часов. С сентября 1940-го по март 1941-го допросы не велись, и за это время он успел написать в тюрьме книгу «Мировые ресурсы земледелия и их использование». Но по постановлению следователя, рукопись книги уничтожили «как не имеющую ценности».
9 июля 1941 года Верховный суд приговорил Вавилова к расстрелу, и 26 июля его перевели в Бутырку для исполнения приговора. 82 дня, каждый день, он ждал расстрела. Но 16 октября 1941 года немцы уже были у порога, и его этапом отправили в Саратов, расстрел заменили двадцатью годами заключения.
Умер Николай Иванович от тяжелой формы дистрофии в Саратовской тюрьме утром 26 января 1943 года. Человек, накормивший всю планету, умер от голодного истощения. Реабилитировали его 20 августа 1955 года.
Мой разговор с Лехновичем состоялся в 1976 году. Я приехал тогда в Ленинград, в Институт растениеводства, чтобы постараться понять то, что понять, кажется, было невозможно: как во время Ленинградской блокады, умирая от голода, люди, коллеги и ученики Вавилова, смогли не притронуться к десяткам тонн зерна и тоннам картофеля, хранящимся в институте… Но об этом — в другом материале.
* Прежнее (до 1944 г.) название города Черновцы.
