Мария Гайдар и Мария Снеговой опубликовали очень интересную статью о причинах масштабной разницы протестной активности Москвы и Петербурга («Ведомости», 3.02.2012). Авторы исходят из качественного различия в уровне экономического развития двух столиц. На данный момент это, пожалуй, наиболее серьезное объяснение данной проблемы, хотя, как показала минувшая суббота, протестная активность постепенно нарастает и в Питере. Глубинные корни действительно следует искать в экономике. Тем не менее, мне хотелось бы предложить несколько иную трактовку.
М. Гайдар и М. Снеговая опираются на концепцию С. Липсета, согласно которой демократия формируется при достижении определенного уровня ВВП на душу населения ($6000 по паритету покупательной способности 1985 г.). В целом это правильно. Но мы ведь сейчас оцениваем не демократизацию общества, а масштабность протеста. Это – не одно и то же. Масштабный протест может приводить не только к реальной демократизации, а к смене одного диктатора другим, более популярным. Кроме того, не секрет, что на площадях ныне находится множество людей, для которых национализм или экспроприация экспроприаторов предпочтительнее демократизации.
Практически тот же центростремительный сценарий, по которому сегодня развивается протест в России, имел место в различных государствах Европы задолго до того, как ВВП достиг уровня, соответствующего концепции Липсета. Давайте взглянем на историю крупнейших революций.
Английская революция середины XVII века развивалась в Лондоне при относительной пассивности провинции. Пытаясь сопротивляться революционному движению, король вынужден был бежать на север, где стал формировать армию.
Великая французская революция конца XVIII столетия произошла в Париже. Провинция же (например, Вандея) стала оплотом реакции. При этом нельзя сказать, чтобы провинциальные интеллектуалы все были сплошь консерваторами. Но стать крупными революционерами они могли, лишь закрепившись в столице, где творилась история.
Примерно по такому же сценарию происходили крупные французские революции XIX века. Именно Париж обрастал баррикадами в 1830 г. Именно Париж бурлил в 1848 г. Именно в Париже сформировалась знаменитая коммуна в 1871 г.
О русской революции 1917 г. я уж не говорю. Особая роль Петрограда известна.
С чем связана эта особая бунтарская природа столиц? По большому счету с экономикой. С тем, что в Англии, Франции и России именно богатые столицы являлись местом притяжения интеллектуалов, в том числе тех, которые специализировались на политической деятельности. В Лондоне центром протеста стал парламент. В Париже играли роль, с одной стороны, знаменитые кафе, где задолго до революции формировались взгляды элиты, а с другой – Генеральные штаты, которые король собрал в Версале – неподалеку от главного города страны. В Петербурге интеллектуальная жизнь на протяжении XIX века становилась постепенно более интенсивной, чем в Москве, а формирование Государственной Думы в начале ХХ столетия окончательно расставило точки над i.
Замечу для сравнения, что в США, Германии и Италии – государствах с иной историей, с не столь центростремительным экономическим устройством – протест не был сильно привязан к столицам, и революции протекали по-иному, нежели в Англии, Франции и России.
Теперь о нашей новейшей истории. Слова будто Петербург – вторая столица, давно уже являются пустой болтовней, предназначенной для того, чтобы потешить самолюбие моих земляков. Мне представляется, что примерно на протяжении жизни двух поколений с момента переезда большевистского правительства в Москву, Ленинград еще удерживал паритет, но затем концентрация интеллектуальной жизни в столице стала заметно выше.
Уравниловка в зарплате, отсутствие рынка жилья и институт прописки в какой-то мере удерживали позиции Ленинграда до начала 90-х, но затем отрыв Москвы стал нарастать бешеными темпами. Как человек, живущий всю жизнь в Петербурге, но поддерживающий постоянные связи с московской интеллектуальной средой, я вижу это практически постоянно.
Экономика формирует в Москве особые условия, но если вдруг цена на нефть упадет в пять раз и соответственно снизится российский ВВП на душу населения, исключительные интеллектуальные позиции столицы не будут поколеблены. Все равно протест станет формироваться именно там, где концентрируется политическая власть, где находится основной бизнес, где расположены самые авторитетные университеты и институты.
А вот станет ли этот протест инструментом реальной демократизации общества, мы пока не знаем. М. Гайдар и М. Снеговая справедливо отмечают, что в странах с высокой нефтяной рентой «порог демократии» может быть выше, чем в иных. Соответственно, власть может довольно долго игнорировать протест интеллектуальной элиты общества.
Правителям всегда трудно не замечать протест основного налогоплательщика. В этом, как мне представляется, главная причина формирования демократии в странах с высоким ВВП, создаваемым элитой. Но если основным налогоплательщиком являются «Газпром», «Роснефть» и т.д., элиту можно хоть на Болотную выпускать, хоть в Лондон отправлять. Денежки-то из трубы все равно капают.
