12 января в Москве было совершено покушение на таджикского оппозиционного журналиста Дододжона Атовуллоева. Сомнений в том, что за этим преступлением стоит официальный Душанбе, нет ни у кого. Двадцатилетняя вражда президента Таджикистана Рахмона и издателя газеты «Чароги Руз» Атовуллоева должна была завершиться в канун Старого Нового года. Но Додо выжил. За что его хотели убить? Почему именно сейчас?

Он лежал на кровати и, когда я зашел, откинул одеяло — я увидел не рану, а скорее разрез, который чуть не разделил его на две половины. Как, впрочем, и жизнь.

Теперь есть Додо — ДО и Додо — ПОСЛЕ.

Эти подробности для тех людей в Душанбе, которые сегодня говорят, что покушение — трюк, рекламный ролик. Покушение действительно стало информационным взрывом первой величины даже в Москве. В Душанбе же вообще материалов о раненом журналисте появилось множество. Страна говорит только о нем.

Только вот есть одна деталь, которая опровергает любые домыслы о «постановочном характере убийстве», — нож прошел в 1 см от сердца. Но первый мой вопрос был не о ране.

— Мама знает?

— Нет, — он как-то даже торжествующе улыбнулся. — Удалось скрыть.

Ей 83. Жена и дети в Германии, а она там, на «захваченной территории», и, зная садистский характер тирана, вполне можно было предположить, что ей все-таки донесли, что сын…

Причины

Мне не нравится, когда журналист уходит куда-либо. В политику, например. Думаю, что главные кадры человека, владеющего пером, — буквы. Самые громкие указы — заголовки. Самые нужные постановления — правда. Но сказуемые и подлежащие прекратили свое существование в режиме Рахмона. И Атовуллоев ушел в политику. Создал движение «Ватандор», которое главной своей целью поставило задачу — свержение режима президента Рахмона.

Список членов «Ватандор», естественно, не разглашался. Но недавно спецслужбам Таджикистана всё же удалось выяснить, кто же входит в это движение. И оказалось, что в него вошли люди, из которых вполне можно собрать не один кабинет министров. А рейтинг популярности некоторых не сравним даже с президентским. И тут власть поняла, что враг — смертельный.

— Списочный состав и привел в действие механизм покушения?

— Не только. Ведь это я первым озвучил версию, что арест в Таджикистане российских летчиков связан с делом Рустама Хукумова, сына главы

Таджикской железной дороги, человека очень близкого к президенту Рахмону. Сыночек этот попался при транспортировке 10 кг героина (детский вес, кстати, для такого ранга наркокурьера) и получил за это девять лет. И вот кто-то надоумил президента Рахмона обменять летчиков на наркокурьера.

Кстати, как только летчики были освобождены и вылетели из Таджикистана, обвинения с Хукумова сняли. А сейчас он уже в Душанбе. Мне рассказали, что по поводу счастливого избавления от тюрьмы был даже банкет, на котором присутствовал и президент. Так вот он там и сказал, людям, замешанным в героиновой истории: мол, я из-за вас чуть не рассорился с Кремлем, а вы не можете решить проблему одного человека.

— Но это, по сути, приказ о ликвидации.

— Несомненно. Говорят, что президента просто взбесила моя «выдуманная версия». Ведь тема «Летчики в обмен на наркокурьера» обошла мировую прессу и репутацию его, конечно, не улучшила.

— Но об этом ты пишешь в своей газете много лет. Разве материал о близости президента к наркотрафику — «Героин нашего времени» — или другой материал — «Наркобараны» — не об этом?

— Но одно дело, когда об этом пишу я, и другое — когда об этом сообщают российские и мировые СМИ. Теперь же очевидно, что президент Рахмон, если не вовлечен в наркотрафик, то, во всяком случае, наркобароны имеют на него такое влияние, что он рискнул пойти на чрезвычайные действия. А ведь в следующем году в республике будут президентские выборы. Я понимаю, его не волнует голосование, но его не может не волновать мнение тех или иных стран и структур, которые имеют свои интересы в регионе.

А посмотри, как была унижена не только судебная система страны (что это за суд, который говорит сегодня одно, а завтра — другое?), но и вся страна. Тысячи таджиков были жестко…

— …и подло.

— Слушай, мне во врагах достаточно одного Рахмона, не добавляй сюда и миграционную службу России. Так вот, тысячи людей потеряли работу, а значит, их семьи лишились еды. Какое влияние надо иметь на высшую власть, чтобы принудить ее к подобным действиям? А виновным оказались не наркобароны, а я, который «связал» дело российских летчиков и арест Хукумова.

— Но если ты знал про приказ о ликвидации, почему не уехал?

— Я сам себя спрашиваю: почему? Может быть, потому, что смерть на родине для меня стала привлекательнее, чем жизнь на чужбине?

— Ты не хочешь найти замену слово «привлекательнее»?

— Не нахожу.

Понимаешь, почти 20 лет я в бегах. Опасность стала естественной и обычной. И все эти годы у меня не было ни дня без Душанбе, без его улиц и людей. Я не видел новых морщин на лице моей матери, глаза которой устали всматриваться в дорогу, ведущую в наш дом.

Место

— Ты хочешь сказать — усталость металла?

— Да. Я устал прятаться. Но после предупреждения, конечно, стал осторожнее. Я понимал, что если есть приказ о ликвидации, то это будет сделано в начале января. Когда в России абсолютное затишье. Не выходят газеты. А когда прошли праздничные дни, я почему-то решил, что опасность миновала.

В этот день мы с приятелем решили поехать на рынок, и он, увидев меня, сказал, что я выгляжу, как будто заново родился. Я улыбнулся: «Значит, Всевышний зовет меня». Есть у нас такая немного нелепая поговорка. И тут позвонил один парень, с которым я был едва знаком, и попросил о встрече. Мы договорились. Потом он звонил еще дважды и откладывал встречу. Последний звонок был уже поздно вечером. И я вышел.

— Почему один? Почему к почти к незнакомому?

— Я никогда не хожу с охраной. И всегда встречаюсь с теми, кто нуждается в моей помощи…

Выход на улицу — через подворотню. И хотя там всегда людно, я почему-то решил выйти дворами. Но потом решил, что там проще устроить засаду. И шагнул в подворотню. Там стоял парень в черной куртке. Без маски. Явно таджик. Мы секунд 15 смотрели друг другу в глаза…. Потом уж я понял, что мог бы убежать или закричать. Но в тот момент я стоял и смотрел ему в глаза. Удар ножом я даже не почувствовал, только увидел. И видел, как тот, так же молча, вышел из подворотни, видимо, абсолютно уверенный в том, что я уже не жилец.

Я буквально ввалился в находящийся рядом ресторан и попросил вызвать «скорую». Меня узнали официанты и стали по моему мобильнику обзванивать друзей. Они, кстати, приехали куда раньше «скорой».

— То, что ты описал, мало походит на работу профессионала.

— Абсолютно. Кроме одной детали. Хирург, делавший мне операцию, сказал, что боли я не почувствовал потому, что сила удара была невероятная.

Мне показалось, что уровень профессионализм можно определить потому, что всё сделано так, чтобы убийство выглядело случайным. Вечер, ресторан, подворотня. Совершенно банальный набор деталей. Спецслужбы так не работают? Всякое обвинение Душанбе легко сможет отвести железным доводом — это бытовое убийство.

Но — 1 см. И я выжил.

Как много в этом слове

— А теперь ты уедешь? Или думаешь, что скандал вокруг покушения их остановит?

— Ближайшие планы — надо ехать за границу, продолжать курс лечения. Потом, конечно, вернусь.

— На что ты надеешься? Ты ж понимаешь, что бороться с режимом бесполезно, поскольку «смерть Кощея» вовсе не в Душанбе.

— Да, это понятно. Ведь Рахмона «выбирала» 201-я российская дивизия…

— …и без некоего знака Москвы говорить о конце режима все-таки наивно. Почему ты надеешься на власть, которой уже и собственный народ не доверяет?

— Политика, насколько я понял, вообще имеет очень мало общего с общечеловеческими ценностями. Она скорее тяготеет к формату преступного мира, с его разделением зон влияния. Я помню, один очень «крупный предприниматель» поразил меня изумительным открытием. Он сказал: «Запомни, брат, часть всегда больше целого».

Поясняю, у некоторых, скажем так, ваших предпринимателей имеется большой бизнес в Таджикистане. Так вот эта часть вашего общества гораздо сильнее его всего, и поэтому именно она и определяет некоторые внешнеполитические предпочтения вашего государства.

Но разве это новость, открытие? Это колоссальная проблема — что российская внешняя политика определяется не национальными интересами, а частными интересами отдельных российских государственных компаний и чиновников.

— Ты хочешь сказать, что, пока Рахмон выгоден определенным группам, они будут предпринимать все меры, чтобы он оставался на посту, независимо от геополитических интересов России?

— Конечно. Внешняя политика у вас и у нас давно уже стала частью бизнеса, и государство лоббирует его интересы. Иначе почему Рахмон получает миллионы и миллионы из Москвы, но так вызывающе ведет себя с Россией? Постоянно заигрывает с Западом. Он понимает, что, пока он выгоден определенным кругам в России, его режим в безопасности.

А ведь чтобы приструнить Душанбе, Москве не надо посылать туда даже доктора Онищенко. Достаточно ввести визовый режим, и власть Рахмона кончится. Вот простые цифры: бюджет республики — 2 миллиарда долларов, а таджикские мигранты присылают на Родину вдвое больше. Вот, кстати, трудовые мигранты — это тоже рычаг давления на Душанбе.

— В России слово «таджик» ассоциируется с живым контейнером по перевозке героина. Эти доллары кто-нибудь считал?

— Наркотрафик, я думаю, — один из самых «крепких уз дружбы», которые связывают режим Рахмонова с теми самыми группами, о которых я говорил.

Заметь еще, мы, новая политическая сила в Таджикистане, в отличие от Рахмона, ничего не просим у Москвы. Мы, наоборот, говорим: возьмите.

Возьмите Рахмона к себе, и все таджики тут же уедут из России. Вы не будете мучиться с мигрантами.

Мы говорим: хватит кормить Душанбе! Не поддерживайте режим Рахмона, ведь тем самым вы уничтожаете и страну, и народ.

Мы говорим: спасибо кризису. Он поднял цену политической ошибки, скажем так, на должную высоту. Если раньше, при высоких ценах на нефть, России могла спокойно «отстёгивать» миллионы Душанбе, то теперь в Москве стали считать деньги. А разве это не изменит политику России в регионе? Не вынудит ее работать более эффективно и опираться на реальные фигуры?

И мы, кстати, я говорю о тех, кто сегодня выступает за смещение президента Рахмона, пожалуй, последнее поколение, которое духовно связано с Москвой. То есть если смена режима произойдет не сейчас, то увеличится вероятность того, что на смену Рахмону придут радикально настроенные люди, которые просто не умеют смотреть на Север. Поэтому я и вернусь в Москву.

Измена родины (мне снится Душанбе)

— Которая, помнится, по просьбе Душанбе арестовала тебя и готова была выдать Рахмону. Кстати, именно «Новая газета» стала инициатором международного движения за твое освобождение. И разве не Москва стыдливо закрывает глаза на оперативно-разыскную деятельность на территории России спецслужб бывших советских республик? Вспомни, сколько таджикских оппозиционеров просто «исчезло» из Москвы. Их без всяких документов вывезли из страны. Сейчас они сидят в зиндане у Рахмона. И сколько бы ты ни менял квартир и телефонов — тебя все равно «пробьют»…. Тебе не снится человек из подворотни?

— Мне снится Душанбе.

Я не знаю, чему улыбаются люди в моем родном городе, о чем они грустят и какую молитву читают на ночь. Но я знаю, о чем они мечтают. Ты обращаешься к голове, забывая про сердце. А оно отторгло даже нож. А уж стальные доводы — тем более.

Мы много прощали власти. Нас разъединяли ненавистью друг к другу. Мы разучились выбирать, поэтому у нас так легко отняли избирательные урны.

Поэтому, я говорю сегодня всем — давайте вместе выйдем на наши улицы и добьемся только одного — честных выборов. Вы хотите умереть за свое будущее? Но есть более цивилизованный путь к этому будущему, к нормальной жизни. Тут у вас есть полное право выбора — так делайте его.

Рахмону удалось повернуть время вспять — на таджикском календаре ныне средневековье. Если не каменный век. Но он не в силах повернуть часовые стрелки наших сердец. В стране накопилось столько гнева и ярости, что это стало доминирующим политическим фактором. Я понял, что народ стал другим когда, к нам пришел один парень, и заявил, что готов продать свою почку, и деньги отдать на революцию. Это ж уже не отчаянье — решимость. Он уже всех достал.

Я давно уже понял, что надо менять не власть, а нас. Мы — терпеливые, голосующие, одобряющие и покорные — только мы определяем состояние и поведение власти. И стоит нам измениться, как непременно изменится власть.