Антифашиста Тимура Качараву убили шесть лет назад. Показательная расправа, учиненная в самом центре Петербурга, стала «презентацией» новой стратегии отечественных неонацистов, перешедших от спонтанной резни «инородцев» к точечным политическим убийствам: Александр Рюхин, Алексей Крылов, Федор Филатов, Станислав Маркелов, Настя Бабурова, Иван Хуторской…

Гибель Тимура станет и отправной точкой постановки «Антитела» — спектакля молодого коллектива «Петербургской документальной сцены» (проект театра «Балтийский дом»), рискнувшего обратиться к очень трудным вопросам: стоит ли идея человеческой жизни? В чем корень насилия? Почему мы становимся все более агрессивным и в то же время безразличным обществом?

— Мы начали с того, что спросили разрешения у мамы Тимура, — рассказал автор драматического сценария Андрей Совлачков. — Она согласилась.

Ирина Качарава:

«Когда Тимур умер, ребята на факультете вывесили его фотографию: «Тимур Качарава убит нацистами». Преподаватели постоянно приходили и снимали это. Ребята опять вешали, они опять снимали… А через два года они пригласили меня, как оказалось потом — это был у них день толерантности. Но они мне сказали, что будет вечер в память Тимура Качаравы и потом альбом выпустят с его фотографиями. Я пришла, как дура. Устроитель, фээсбэшник, который у нас есть на каждом факультете, встает и начинает так торжественно: «Сейчас мы все встанем и вспомним нашего студента». Все встали. А я так устала от фальши, ее к тому времени уже столько было. Спрашиваю: «Ребята, вы хоть Тимура-то знали?» Они говорят: «Нет, мы первый курс». Тогда я встала и всё высказала: «Не верьте им, они все врут, когда им надо — они поднимают это знамя, когда не надо — даже не вспоминают. Вот они сейчас выпустят альбом с фотографиями Тимки, а на обложку поставят Мишку из «Единой России». И вышла».

«Антитела» испытание на подлинность выдержали. Ни единой фальшивой ноты. Тут вообще нет придуманных реплик. Сценарий собран из монологов, которые несколько месяцев записывали Андрей Совлачков и режиссер Михаил Патласов. Это монологи матери Тимура и его девушки, матери убийцы, следователей, сотрудников центра «Э» и проводивших расследование журналистов, антифашистов, участников нападения и бывшего лидера неонацистов Дмитрия Боброва (Шульца), отсидевшего свои шесть лет за преступления созданной им неонацистской группировки.

Эти тексты стоило бы издать целиком, без комментариев и редакторской правки, миллионными тиражами — для распространения по всей необъятной нашей Родине. Особенно теперь, когда опять пущен в дело тезис об «умеренном национализме» как наилучшей основе для народного единения. Когда либералы заключают «водяное перемирие» с националистами — для обеспечения массовости протестных акций. Ничего личного, только политический бизнес.

Участник нападения на Тимура:

«Когда мы сели, мы попали в среду людей, которые реально убивают людей и не считают это плохим. То есть если человеческая жизнь имела для меня какой-то смысл, она его мгновенно просто потеряла. Все убивают людей, все кругом убивают людей. Я заезжаю в хату. Меня спрашивают: «А чего за статья?» Я: «105-я, убийство». — «А, сдох терпила, а у меня тоже сдох. Я выйду и еще кого-нибудь зарежу». Все дико ржут, все рассказывают чумовые супербайки про убийства».

Оперативный сотрудник:

«В юности я был близок к националистической среде. Нет, я не носил гадов, подтяжек, но у меня были друзья. Я примкнул к ним, вы знаете, да по идейным соображениям: больно было за страну, которую раздербанили.

Теперь я занимаюсь противодействием молодежным экстремистским группировкам. Только я бы не стал драматизировать: бляха муха, да если бы не мы, они бы устроили переворот… Да неправда это всё. Но некоторые вещи пресекать, конечно, надо.

Вот недавно анархисты, антифашисты закидали управление зажигательной смесью. Как вы думаете, могут ли эти начать убивать? Я думаю, что да, и начнут они именно с нас, с сотрудников полиции.

А так вообще основная часть антифашистов — овощи, терпилы. Часто от нацистов пинка получают, с ноги. Но есть здоровые парни, которые в спортзал ходят и в одиночку могут навалять люлей националистам. И вот эти здоровые парни охраняют митинги геев и лесбиянок. Почему? Есть мнение, что среди антифашистов есть представители нетрадиционной ориентации.

…Вообще, я считаю, что и антифашисты, и националисты — это кучки неудачников, которые не могут найти своего места в обществе. Когда молодой парень, это еще нормально, но когда тебе там лет тридцать и ты остаешься в той же шкуре, ты просто ущербный. Бегает в дырявых ботинках и еще пытается занять место в обществе. Я ему говорю: «Ты себя сам уважаешь? Черт! Купи сначала ботинки». Хотя если так подумать: у нас сейчас что? Болото, полное безразличие. А у этих энергия есть, хоть какая-то движуха, какой-то задор. Если бы не убивали, то, может быть, и прикольно было бы. Они, как вши, показывают, что у нас грязь, что мыло у нас плохое. Или как эти… антитела. Когда в организме появляется болезнь, организм начинает вырабатывать антитела, которые начинают бороться. Когда государство и общество больно, в нем тоже появляется такой передовой отряд».

Антифашист:

«Среди нас бытует мнение, и я очень его разделяю, что фашистское движение контролируется властями. У меня было много бесед с ними. Как-то во время обыска один пытался доказать мне, что зря я всем этим занимаюсь, что я марионетка в руках евреев. Я ему говорил, что он антисемит. Он говорил, что нет, я просто русский патриот. Затем он как-то посмотрел в окно и сказал: «Тут лес рядом, как ты не боишься тут ходить, а вдруг тебя с ножом в животе найдут». Я говорю: «Это угроза?» Он говорит: «Нет, это забота о твоем здоровье».

Да нет, я за себя как-то не очень боюсь, больше за других. По большому счету мне просто нечего терять, у меня никого из родственников не осталось.

Когда была жива мама, да, я ну как-то стремился в тени держаться. Она, кстати, поддерживала меня, даже как-то на митинг приходила…

У нее был рак. За полгода где-то ее не стало.

Так что я один. Детей, к счастью, у меня тоже нет. Наверное, я не хочу детей. Так я рискую один, а тут со мной риски будут разделять еще люди, близкие мне. Мне двадцать шесть лет. Я до сих пор уверен, что мир можно изменить, иначе было бы совсем тоскливо жить».

Девушка Тимура:

«После смерти Тимура мне казалось, что у меня сердце болит справа, и я даже думала так патетически, что во мне теперь два сердца… Я до сих пор ни с кем не встречалась после него. Нет, не из-за того, что я решила соблюдать верность, просто так вышло. Я часто хожу к нему на могилу — иногда просто послушать музыку, иногда разговариваю с ним: «Вот посмотри на меня, у меня уже появились седые волосы, я уже скоро стану старой ворчливой теткой, а ты останешься все таким же замечательным мальчиком…»

Мать Тимура:

«Первая мысль была: ну как теперь жить, сорок пять, а никто уже мамой не назовет и бабушкой не назовет… Я очень хотела ребенка в принципе и очень мальчика хотела. И поэтому, когда он родился, у меня было чувство, что я его знала уже давно, просто мы только вот встретились. Я не могла представить, что 25 лет жила без него, он жил, просто мы вот только сейчас встретились.

…Первое время провал был очень сильный, потому что сына-то я потеряла, да, а вот друга-то я потеряла — вот это вообще уже, это просто невозможно. Вот пустота такая образовалась, и никто не может заполнить. Для меня даже страшнее, что не может заполнить эту пустоту друг, потому что, так я понимаю, духовная связь — она даже сильнее какой-то физической. Очень интересно было с ним, в этом отношении я очень счастливый человек, мало просто.

…Если он просил, мы помогали. Он говорит: «Мне баннер сделать надо». Ну отец принес палки, мы там рисовали гуашью, сушили его… Я не видела ничего плохого в антифашизме. Что может вообще плохого быть в антифашизме, в том, что они устраивают какие-то акции, шествия, кормят бомжей?»

Мать убийцы:

«Тимур — чем он плохой был, по мнению Саши? Вот бомжи, с их точки зрения, это отбросы общества, это пьяницы, пропили свои квартиры. Они не приветствовали тех, кто этих бомжей вот так кормит. Они считали, что, значит, они их поддерживают. Сашке кто-то сумел так ему повернуть вот эту ситуацию с Тимуром, что типа, вот, добро со злом борется. Они на Тимура свалили вину за всё.

В советское время принуждали работать, и на эту дурь — фашисты, антифашисты — у молодежи просто не хватало времени. А у нас что сейчас? Обессмыслилась всяческая работа. И мальчишки это чувствуют.

Целенаправленно уничтожается нравственность в народе. Я так думаю, это продуманная программа по вырубанию под корень нашей русской вот этой какой-то… искания правды, справедливости.

В советское время мы не на себя были заточены, для нас почему-то вот были важны такие понятия, как родина, Россия. Когда я была маленькая, я помню, как детей воспитывали. Глубокими ложками ели из котелка большого, и, пока дед не возьмет ложку и первый не зачерпнет и не начнет кушать, никто туда не сунется. Если кто-то вперед, особенно если мясо, — просто он так даст по лбу, что мало не покажется. То есть авторитет родителей железный, воспитывали строго, очень по-русски.

Вот с коммунизмом, со Сталиным боролись, в результате у молодежи мотивация труда полностью обесценилась. При этом там все сытые, холеные. Вот женщины — это вообще как бы совсем не те, что при Сталине были, колхозницы и рабочие. А страна может существовать, только если есть рабочие и колхозницы.

Гитлер он, кстати, тоже… Пришел такой лидер — пьянству бой, никаких там коротких юбок, еще какие-то глупости. И хочешь не хочешь народ туда шел. И вот у них Гитлер, у нас Сталин. Они параллельно были.

…С Сашей мы всю жизнь как бы провели в борьбе… Вот он сам по себе, самостоятельно. Ему ни мама, никто не нужен… У меня вот сейчас угрызения совести, что Саша рос как сорная трава. Я действительно недодала ему любви.

…Где-то через месяц после того, как Сашу посадили, у нас с ним было свидание. Привели Сашку. Когда мы друг друга увидели — мы зарыдали. Наверное, из десяти минут мы рыдали девять с половиной. И он никогда таким открытым не был, и я почувствовала, что ему очень страшно. Я ему какие-то глупости говорила. Я сказала: «Когда ты выйдешь, мы с тобой заведем щенка и всё начнем сначала, у тебя будет детство». В детстве он очень хотел собаку, но я ему не разрешала».

Трагедия матерей — самая пронзительная линия этой драмы. Они — главные героини (мать Тимура — актриса Алла Еминцева, мать его убийцы — актриса Ольга Белинская). Известие о том, что с Тимуром что-то случилось, настигло Ирину в церкви — перед иконой Николая Угодника, которого благодарила за сына. Другая мать — истовая православная, регент церковного хора, в тот день отмечала свое 45-летие, но сына за праздничным столом не было: он убивал человека.

Об особой роли матерей в судьбах коричневых говорит, делясь впечатлениями от спектакля, и Валентина Узунова, известный судебный эксперт и коллега убитого неонацистами Николая Гиренко:

— Груда материалов мною перелопачена. Всякий раз, знакомясь с их литературой и содержанием дел, я всегда поражалась тому презрению, раздражению и неприкрытой ненависти, что питают фашисты к собственным матерям.

Из письма лидера неонацистской группировки(«Кресты», декабрь 2003 г., орфография и пунктуация автора сохранены):

«…Недавно пришла вещевая передача от матушки. Как я понял, она вместе с матерью моего бывшего одноклассника ищет причины «своих проблем» в паранойе христианства и социального безумия. Может быть, ты сможешь объяснить ей, что не стоит меня беспокоить, ведь здесь и так не сладко. Получил от нее пару штопаных носков трехлетней давности, ручку и пять конвертов (это из ценного). Остальное — журналы «Родина» и «Смена» 88-89-90 годов выпуска теперь валяются под шконкой на полу. Во всем винит моего отца, но отец хотя бы так надо мной не издевается. Эта же присылает 70-граммовые куски сыра с надписью «на большее денег нет». И пишет в письмах такое, что менты наверное смеются до упаду. Сильно переживаю из-за всего этого. Если издевательства не прекратятся отпишу ей, чтобы она оставила меня в покое. Итак уже похудел на 15 кг, так хоть бы чего-нибудь поесть прислала. Но больше полкило колбасы от нее не дождешься — этого хватает на 2 дня. Вот такой вот я невеселый сегодня. Извини, что заставил тебя все это узнать, но я думаю что ты пообщавшись с ней уже поняла какая это падшая женщина».

А мама Тимура, посмотрев спектакль, сказала, что для нее ключевая фигура — охранник. Воплощение безразличия и равнодушия современного общества.

Охранник:

«13 ноября с 18 до 19 часов я работал возле входной двери в магазин «Буквоед». Где-то в 18. 40 я заметил двух молодых людей нормального телосложения — они стояли на улице. Почти сразу же к ним подбежали человек 5—7. Я видел, как один из пострадавших от удара упал на асфальт, все разбежались, остался один из нападавших, он сел на грудь потерпевшего и стал наносить ему удары сверху вниз… После того как драка закончилась, я вышел на улицу — один из пострадавших лежал на асфальте в луже крови, а второй сидел на корточках, согнувшись, держась за лицо.

Я сразу вернулся в магазин, так как надо было позвать старшего смены Олега. В это время сработала сигнализация у кассовой линии, когда из магазина пыталась выйти какая-то женщина… Я досмотрел женщину, но неоплаченного товара на ней не обнаружил. В этот момент тот пострадавший, что остался живым, зашел внутрь магазина, при этом держась за разбитую голову, из которой текла кровь. Я стал его не пускать внутрь, так как он мог испачкать помещение…»

Аплодисментов не будет. С вывернутой наизнанку душой не пошевелить руками. Публика расходится молча — чтобы, перекурив или просто выдохнув, вернуться. За каждым показом, через небольшой перерыв, идет обсуждение. Возвращаются почти все.