Подведены итоги всероссийского конкурса «Слово года», а также выбраны слова десятилетия: результаты опросов отражают всё увеличивающийся разрыв между языком власти и языком народа. Страна фактически говорит на двух русских языках, не понимая друг друга. Часть общества (чиновники, высшая власть) обретается в узком коридоре «пустотного канона». Фактически они говорят на языке газеты «Правда» 1980-х годов, которым ничего нельзя выразить. Язык другой части аудитории — городского среднего класса, обитателей интернета, — напротив, не скован никакими предрассудками и не сдерживаем правилами, в том числе правилами русского языка. В худшем случае это язык варварский, язык глумления и отрицания — но зато живой, экспрессивный, обладающий творческой энергией. В любом случае у его носителей есть свобода выбора. Итоги конкурса «Слово года» отражают этот разрыв между частным и официальным языком.
Власть оперирует словами-ничто. За слово полицияпроголосовало большинство экспертов — хотя всем ясно, что смена названия не меняет сути. Глава экспертного совета «Слова года», филолог Михаил Эпштейн, считает, что это как раз и значимо — что победило слово-пустышка: «В России изменения означают в первую очередь изменения знака». Таковымодернизация, инновация, инноград. Венчает список рокировка— как констатация того, что перемена имен — лишь пустая формальность. Ставшая следствием этого брежневизацияоткрывает широкие возможности для словообразования: брежневеет, брежнит, побрежневел и т.д. Возникновение слов-пустышек является символом эпохи Дмитрия Медведева, которая закончилась в 2011 году. Например, значение неологизмаНисколково его автор объясняет как «ответ на вопрос о результатах деятельности третьего президента России». Зато новый смысл неожиданно приобрел термин альфа-самец— из депеши, обнародованной «Викиликс».
Жаргонизмы — реакция частного языка на бессмыслие государственных терминов: «РосПил», здравохоронение, валить, Холуёво и Осколково, понауехавшие, премьерзидент. «РосПил» и «понауехавшие» можно назвать пост-жаргонизмами. Новый жаргон как бы уточняет старый жаргон — что свидетельствует о фундаментальных изменениях в обществе. Это уже не рАспил, а именно «российский пил». (Другое выражение, также введенное в оборот Алексеем Навальным — «Партия жуликов и воров», — победило в номинации «Словосочетание года».) А понауехавшие в «прошлой жизни» были теми самыми понаехавшими: они вгрызались когда-то в столицу — а сегодня, когда, казалось, цель достигнута, вынуждены понауехать. Если жаргонизм «понаехавшие» имел явную отрицательную оценку, то «понауехавшие» — лишь мягкая, сочувственная ирония по отношению к вынужденным уезженцам. Холуёво и Осколково продолжают некрасовско-щедринскую традицию: общество застыло между холуйством и показухой.
Большинство заимствований 2011 года, напротив, имеют позитивную окраску:айфон и айпад, «Твиттер» и «Фейсбук». Все они означают одно и то же: возможность альтернативного — горизонтального общения — взамен вертикального, контролируемого альфа-государством. В этом же ряду — глагол лайкать: ему нет аналогов в русской и советской культуре. Слово не очень красивое: но не красота эта, возможно, необходима языку — если рассматривать язык как самостоятельный организм. Язык знает свои слабые стороны: готовность ко лжи, увиливанию, забалтыванию смысла — ради абстрактного «благозвучия». Благозвучие (гладкословие), как заметил петербургский филолог Александр Асиновский, проводивший в 2010 году исследование «Один языковой день», воспринимается молодым поколением как приглашение лгать и вызывает сознательное отторжение. Поэтому лексикон интернет-пользователя имеет не слишком приятный вид: лайкнуть, зафрендить, расфолловить и т.д. Язык таким образом дистанцируется от прежней культуры компромиссов и недоговорок.
Среди неологизмов победило словоизвирательная (кампания, комиссия); среди призеров — распилократия, информафия (или инфомафия), москватизация. Примечательны: ньюзикл (формат «Гражданина поэта»), ассоциал-демократ, а также всегодяй (человек, способный как на дурное, так и на хорошее). Он сравним с жемчужинами прошлых лет — годяй (хороший мальчик) или нехоть (когда ничего не хочется). Язык опять же «чувствует», что моральная норма размыта, четких представлений о добре и зле нет. Язык выбирает одну из самых экспрессивных характеристик человека — негодяй — и начинает топтаться вокруг: годяй, всегодяй… Это отражает общую растерянность, но в конечном итоге указывает на поиск новой морали. Еще один неологизм 2011 года — пультура(ценности, знания, навыки, связанные с электроникой) звучит на первый взгляд нейтрально. Но, поскольку ассоциируется с телевизором, с легкостью превращается в синоним псевдокультуры, суррогата культуры, навязываемого ТВ.
В этом году решено было подвести и словесные итоги десятилетия. Они оказались менее политизированными, почти вегетарианскими. Почему, например, слово гламур показалось экспертам более значимым, чем явные тренды десятилетия национализмили терроризм? Гламур — нечто, делающее акцент на внешнем, а не на внутреннем. Это же — и принцип нулевых годов: торжество обложки над содержанием, вещи над абстракцией, отказ от внутреннего усилия и поиска смыслов. Десятилетие было потрачено на создание внешнего эффекта, мишуры, и главное послевкусие от нулевых — что всё было прожито понарошку. Фразы десятилетия «Я в шоке» и «Вы этого достойны» — также понарошечные фразы, фразы-перевертыши. «Вы этого достойны» чаще употребляется в издевательском смысле и означает, что мы недостойны того, что с нами происходит. А когда человек говорит: «Я в шоке» — это совершенно не значит, что он находится в шоковом состоянии. Этим словом обозначается скорее тот предел, до которого человек мог бы дойти — если бы всё было «всерьез».
Этот момент ускользающей серьезности или мерцающей реальности — знаковый для речевых практик нулевых. Это касается даже самых известных выражений — преступный режим (не попавший в призеры) илихие девяностые. И то и другое употребляется с иронией — как сознательное преувеличение, — однако ирония одновременно не отрицает и серьезности. Но никогда нельзя в точности быть уверенным, с осуждением это произносится или с насмешкой. Тут — та самая амбивалентность в оценке, мерцающая оценочность — так свойственная нулевым. Грань между трагическим и ироническим размыта, бликует. Нежелание определенности в оценках — важная психологическая черта нулевых.
Символом этой мерцающей реальности являетсяблогер: своего рода Харон, который переправляет слова на берег деяния, превращает слова в действия. Привкус ускользающей реальности ощущается и в словах-победителях нано- и откат: и то и другое — неуловимый процесс, неразличимый для глаз. (Столь же неуловима и ценность ЕГЭ.) И только на задворках сознания брезжут две абстракции, имеющие привкус конкретности: терроризм и национализм. Словоблокбастер также символизирует поведенческую модель 2000-х годов: нечто эффектное и дорогостоящее, но совершенно бессмысленное. А среди жаргонизмов десятилетия кроме «РосПила» и зомбоящика приютилось одомашненное животное — типа.
Типа — пришедшее на смену интеллигентному как бы — пожалуй, лучшее из всего, что придумано народом за последние 10 лет. Я думаю, нулевые заслуживают названия «типа время»: нечто приблизительное, заплатившее дикие бабки за то, чтобы в него поверили, как в настоящее. Из того же ряда и слово реальный (адекватный): например, уточнения «Это уже будет реально второй ряд» или «Реально небольшие деньги» словно намекают нам, что обман заложен в каждом слове разговорной речи — как сумма отката или взятки в цене товара. И в случае, если вы захотите сказать правду, вам нужно подавать собеседнику специальный сигнал.
Знаковым для десятилетия является и слово жесть. В 1990-е говорили мрак; но мрак означает лишь отсутствие просвета: говорящий как бы отказывался разбираться в первопричинах — не решался заглядывать в темноту, уважая тайну ее сложности. В противоположность этому жесть — принятие жизни как примитивно-жестокого, не требующего объяснений и рефлексии. «Жесть» проста — в отличие от выспренного «мрака». Изнанка жизни больше не скрыта от глаз — ее грубый, жестяной каркас проступает из-под гламурной одежки. В общем ряду циничных фраз-победителей десятилетия («Парламент — не место для дискуссий», «Она утонула», «Бабло побеждает зло») недаром затесалось странное «Легко!» «Легко» — потому что мы отрицаем сложность чего бы то ни было и восторженно приветствуем то малое, что соответствует нашему масштабу.
