Lioness Hidden Treasures — первый посмертный и всего лишь третий в ее очень короткой дискографии. На альбоме 12 песен, самая ранняя из которых записана в мае 2002 года, а самая поздняя в марте 2011-го. Это Body and Soul — умиротворенная и мудрая вещь, сочиненная актрисой Гертрудой Лоуренс в 1930 году и бесконечно далекая от всех эксцессов современности. Эми за два месяца до смерти так сдержанно, так чувственно поет эту песню со старым джентльменом Тони Беннеттом в знаменитой студии «Эбби-Роуд».

Это прощальный привет от девушки с дико разрисованными глазами, с густой копной черных волос, с цветными татуировками по рукам и плечам, от девушки, которая носила узкие сверхкороткие юбочки и вечно пошатывалась на своих тонких ногах, роняла микрофоны и улыбалась нежной и растерянной улыбкой. Снова звучит ее незабываемый голос, который больше говорил о ней, чем все ее пьяные скандалы, драки на улицах с мужем и непотребное поведение на сценах Белграда и Рио. Вот про этот голос, в холодном декабре приходящий к нам с далеких небес, и стоит сказать.

В этом голосе так много всего: тоска мегаполиса, в котором люди движутся в никуда по запутанным траекториям, счастье каждой секунды, подступающее безумие и желание любви, которая вечно проваливается куда-то, как мелкая монетка в дырку в глубоком кармане. В этом голосе смешаны солнце острова Сент-Люсия, где Эми пыталась обрести покой и вылечить тело и душу, сумрак Нью-Йорка, в котором выбросился из окна ее любимый блюзмен Донни Хатавей, полагавший, что белые люди специальной машиной воруют музыку прямо из его черной головы, и еврейская печаль тех навсегда затерянных в прошлом местечек, где когда-то жили ее бедные предки с такими же, как у нее, миндалевидными карими глазами.

По татуировкам Эми можно было читать ее жизнь. На левом плече у нее была большая подкова. Подковы вешают на счастье на двери домов, а Эми нарисовала ее на счастье на собственном плече, я думаю, в знак того, что у ее души нет другого дома, кроме вот этого тощего, худого, гибкого тела. Чуть ниже у нее было вытатуировано имя Синтия, в честь любимой бабушки, которая тоже любила петь джаз. На спине у Эми была большая татуировка — человечек, прыгающий в районе левой лопатки. Странно говорить так подробно о ее уже несуществующем теле, сожженном в крематории Голдерс-грим.

Эми Вайнхаус пела о любви, и совершенно неважно, о чем были слова ее песен, потому что она все равно пела их о любви. Ничего больше в ее короткой жизни не было, кроме поиска любви. Ее отношения с непутевым мужем газеты превратили в мыльную оперу и дешевый сериал, но Эми жила так, как будто не слышала похабных замечаний газет и не видела толпы репортеров вокруг себя. В ней с самого начала была потерянность маленькой храброй девочки и наивная, упорная, инстинктивная вера в то, что любовь бывает, хотя одновременно она знала и о фатальной невозможности любви. Вот об этом она пела, это был ее звук, это была ее волна, которая уносила ее то в прозрачные романтические дали, то в желтый страстный реггей, то в густой как патока соул. Все было в ее музыке, все стили смешивались в этом коктейле из чистого спирта, чистого чувства, ледяного льда и живого, пульсирующего солнца.

С Эми Вайнхаус всю жизнь были связаны какие-то странные и неправдоподобные истории, и эта, последняя, такая же. На далеком карибском острове Сент-Люсия осталась десятилетняя девочка по имени Данника Августина, которую Эми собиралась удочерить. Документы на удочерение были найдены в ее квартире после ее смерти — вместе с тремя пустыми бутылками из-под водки. На семейной видеосъемке, сделанной на карибском острове, мы видим эту девочку у Эми на руках. Вся история с удочерением любому здравому человеку покажется безумной, потому что как можно дать права на ребенка неадекватной певице, которая в лифчике и джинсах плача бегала по улицам Лондона и вообще плохо ориентировалась в обстоятельствах того, что люди полагают существованием в рамках нормы. Но может быть и так, что Эми Вайнхаус, эта балансировавшая на линии горизонта и падающая в хаос душа, последним своим движением пыталась схватиться за маленький и теплый комочек чужой жизни.