СюжетыОбщество

Ким Смирнов: ЧИТАЮ «АЛЫЕ ПАРУСА» И «АЛЫЙ ПАРУС». Из личного дневника

90 лет назад Александр Грин завершил свои «Алые паруса»

Этот материал вышел в номере № 138 от 9 декабря 2011
Читать
90 лет назад Александр Грин завершил свои «Алые паруса»
Изображение

Среди круглых, полукруглых и некруглых дат вышедшего на финишную прямую года – от юбилеев наших нынешних «гениев» шоу-бизнеса до 190-летия истинного российского гения Фёдора Достоевского – незамеченной (невостребованной?) оказалась одна, которую, ей богу, стоит – пусть и задним числом – помянуть добрым словом. 90 лет назад Александр Грин завершил свои «Алые паруса». Случилось сие на «Сумасшедшем корабле», в петроградском Доме искусств. А началось всё, по одной из легенд, за несколько лет до этого с багровых парусов игрушечного корабля, который он увидел в витрине торговой лавки в городе Острове. Первый вариант повести был пронесён им сквозь фронты Гражданской войны в красноармейском вещмешке, располагаясь рядом с комплектом сменного белья. Первое издание появилось в 1923 году. Именно по этому изданию я впервые прочел «Алые паруса» в далёкие уже годы Великой Отечественной.

Из личного дневника. 29 августа 1944 г. Вторник. Мары

А слышали вы, как змеи шипят в черепах, Шевелятся что в белоснежном кипенье прибоя? Да вам, может, в век никогда не приснится такое! А я это видел в палящем краю черепах,

Соленых колодцев, змеиных следов и тоски По чащам тенистым и росным серебряным травам. А здесь все пески и пески, и пески, Куда ни подашься, налево пойдешь иль направо.

Здесь только по книгам нам знать о далеких лесах, Об алости зорь в зеркалах и речных, и озерных. Но верить в мечту ведь ни нам, ни Ассоль не зазорно Об алых, зовущих в неведомый мир парусах.

Мы делали все-таки сказку своими руками Из галстуков красных и досок, что дарит подручный прибой. А где-то боев багровело зловещее пламя, Озер зеркала замутив, убивая собой.

А где-то сердцами задраены намертво доты. До срока туда попадать не положено нам, Где нынче творится суровая эта работа, Которая словом кровавым зовется — война.

Мы ж рвались туда, где гремит канонадами фронт, И долго из-под ладоней следили, Как с книжных страниц по волнам паруса уходили, Алея, за синий, зовущий в неведомый мир горизонт.

Изображение

P.S. 2011 г. 2011 г. Писано это уже после возвращения из пионерлагеря на Каспийском море в город посреди Каракумов, где я тогда жил. История тут вот какая.

Итак, идёт война. Полуостров на Каспии. Узкая песчаная коса, изобилующая черепахами. Двести метров в одну сторону – и море. Двести в другую – море. Прибойные волны перекатывают несколько человеческих черепов, внутри которых, шипя, извиваются большие морские ужи, твари довольно безобидные. Но весь полуостров исполосован следами и ядовитых змей. Скорее - остров. Потому что с трёх сторон у нас море, с четвёртой – пустыня.

С нами ядовитые змеи предпочитают не встречаться - у них своя, ночная жизнь. Мы же их ловим, отсекаем головы, обдираем шкуры, набиваем песком. Когда высохнут, получаются красивые пояса. Вся тонкость – не порвать кончик хвоста.

Пионерская работа сводится к блатным песням, которые разучивают с нами великовозрастные лбы из отряда №1. Многие уже попробовали, что такое колония. У некоторых финки, которыми они виртуозно отсекают змеиные головы.

А ещё они учат нас материться. И это такой суровый, многоэтажный мат, перед которым недержание сквернословия у нынешних юных сеголеток кажется мне просто детским лепетом на лужайке. Правда, потом не нынешняя – настоящая русская литература убедила: нет на белом свете тончайших чувств или – напротив – стрессовых срывов, которые невозможно выразить на великоросском языке и без русского мата. Занозилась в сознании вычитанная у Максима Горького мысль: матерщина – признак озверения души до надругательства над самым святым на этом свете – над именем Матери, твоей Матери. И как-то так получилось, хотя всякое случалось в жизни, что ни разу не возникало потом внутренней потребности обратиться к этому «НЗ» моего детства.

Но вдоволь нахлебался я из него, когда c песнями вышагивали мы окрест лагеря. Особо почитаемым был шлягер про Садко: «Три дня не унимается, бушует океан…» На песни никто из вожатых внимания не обращал. Им с нами хватало других забот.

На утренней линейке перед подъёмом флага и на вечерней – перед его спуском они ругали нас последними словами за то, что мы, вечно голодные, воровали селёдку у рыбаков. Сами рыбаки отмалчивались. Но однажды, после особо дерзкой зачистки их лачуги на берегу, когда буквально за полчаса опустел довольно солидный бочёнок, не выдержали. И на вечернюю линейку пришёл их Старшòй.

Коренастый, седой, с угрюмым взглядом исподлобья, руки в карманах выбелённой солью брезентовой робы, из-под которой выглядывала застиранная тельняшка; ноги в резиновых сапогах—на ширине плеч, словно вросшие в песок,-- он, стоя в стороне, выслушивал пламенные заклинания тощего, в очках, вожатого Славы о вреде попрания пионерских, но, как я теперь понимаю, просто библейских заповедей. И мы, потупив очи долу, покаянно с ним соглашались, хорошо зная, что завтра же, как только рыбаки выйдут в море, снова пойдём на дело. Старшòй слушал, становясь всё мрачнее. Потом махнул рукой: « А пошли вы…» Повернулся и, сутулясь, прихрамывая, ушёл к своим.

В лагере всегда не хватало воды и хлеба. Понятно, когда из-за бури на море задерживался приход однопарусника «Пионер» - единственного средства связи с материковым Красноводском. Однако так случалось и когда надо всем Каспием было голубое небо и на море штиль. Без хлеба – легче. Без воды никак нельзя. А она – из единственного колодца. Мутная, солёная, противная.

Но однажды судьба подарила праздник. К нам в гости приплыли военные моряки. На настоящем боевом корабле. Они добрались до нас на шлюпках. Корабль остался на рейде.

Моряки подарили нам библиотечку, книг двадцать. Были там издания военного времени – «Чингиз-хан» и «Батый» Яна, «Малахитовая шкатулка» Бажова, «Песнь о Роланде». Были и довоенные детгизовские книжки – «Мы из Игарки», «Генрих начинает борьбу»… И одна, совсем затрёпанная, зачитанная – «Алые паруса», с годом издания где-то в начале 20-х и с иностранной фамилией автора – Грин.

Мы пели морякам наши песни, и они смеялись. Капитан же — молодой, свежевыбритый, с новенькими погонами – хмурился. Попросил напиться. Ему налили из бачка. Глотнул. Поморщился. Отставил кружку. И – приказал доставить нам всю воду, которая была на корабле. А взамен набрать нашей. Нашей им не хватило. Капитан сказал: «Ничего, потерпим».

Зато у нас несколько дней была настоящая бакинская вода. Кто жил тогда в прикаспийских пустынях, знает, что это такое. Наверное, это была обыкновенная чистая вода, как в любом водопроводе. Но нам она казалась хрустальной. Я даже не пить её любил, а смотреть, как она льётся. Брал два стакана и подолгу переливал свою порцию из одного в другой.

Потом, как-то неожиданно, бакинская вода кончилась. И по вечерам мы шептались в палатах, что это начальники украли у нас воду, как, наверное, до этого крали хлеб и консервы. Так ли, не ведаю. Скорее, не так. Взрослым на том хлебе и той воде было на самом деле не легче, чем нам. Может, и труднее. Но как было, так было. Мы росли всё-таки довольно жестокими и несправедливыми в своей жестокости детьми жестокой, справедливой войны.

Да, бакинская вода кончилась. А книги остались. И мы читали их по кругу. Особенно длинная очередь оказалась за «Алыми парусами». И когда уже пол-лагеря их прочитало, мы небольшой компанией, в которую затесались и блатные из отряда №1, на пустынном берегу рядом с рыбацкой лачугой в тайне от всех построили свой «Секрет». Вернее, вырезали из огрызка податливого, размягчённого дерева - множество таких огрызков и обломков щедро выбрасывало на берег море. На паруса сшили вместе, а потом разрезали свои галстуки.

Рыбацкий Старшóй стоял у их лачуги и хмуро, недоверчиво наблюдал за нашей возней: не готовимся ли чего спереть? Но когда увидел, как к передней мачте мы прилаживаем косой парус, а к задней – прямой, недовольно, с досадой, крякнул и двинулся к нам: «Салаги! Ну кто же косой парус на грот-мачту сажает, а прямой – на бизань?»

Оказывается, мы всё делали наоборот, хотя, сами того не зная, сотворяли судно с красивым именем бригантина. Старшóй сам переоснастил наше судёнышко. И отдал его в руки бандюге Ваське Хрипатому, самому старшему из нас. Тот, зайдя по колено в море, осторожно опустил наш «Секрет» на воду.

Это потом уже, годы спустя, будут и «Бегущая по волнам», и «Золотая цепь», и «Блистающий мир», и «Дорога никуда», и «Зелёная лампа», и фильм с Вертинской и Лановым в главных ролях. И узнáю я, что Грин – вовсе не иностранец, а наш, вятский. Александр Степанович Гриневский. И укорочение фамилии в псевдониме – всего лишь отголосок собственного детства. Так звали его тогда друзья. И сам псевдоним – тоже не дань моде, а суровая необходимость для подпольщика-революционера эсеровской ориентации, которому жандармские осведомители дали такую «объективку»: рост – 177,4; глаза – светлокарие; волосы – светлорусые; особые приметы – на груди татуировка, изображающая шхуну с бушпритом и фок-мачтой, несущей два паруса.

Потом, мотаясь по дорогам гражданской войны, он в своём ранце (а если точнее – в красноармейском вещмешке) носил – нет, не маршальский жезл – рукопись книги, жанр которой через четыре года, уже при издании, он сам определит празднично и немного волшебно: феерия. Уже в наши дни, в Порховской райбиблиотеке, в одном из краеведческих альманахов я встретил фотографию этого, самого первого издания «Алых парусов». И понял: именно эту книгу я и читал тогда в пионерлагере в прикаспийской пустыне.

Через четыре десятилетия гриновские «Алые паруса» «материализовались» в «Алом парусе» - подростковой странице «Комсомолки», - с первой генерацией его юных капитанов – Лёшей Ивкиным, Юрой Щекочихиным, Валей Юмашевым, Пашей Гутионтовым, Борей Минаевым и молодыми «флотоводцами» - Симой Соловейчиком, Ваней Зюзюкиным, Олей Мариничевой, коей сама её абсолютно морская фамилия на роду написала эту ипостась.

Естественно, поначалу всем пришли на ум именно «Алые паруса». Но Григорий Суренович Оганов, тогдашний ответсекретарь и неизменный художник «КП», сказал: «Нет, давайте в единственном числе. Чтобы ребята могли писать: «Здравствуй, «Алый парус»! Он же нарисовал первую эмблему «АП». Потом эмблемы менялись. Самую запоминающуюся подарил «Алому парусу» замечательный литовский график Стасис Красаускас. При проводах из «Комсомолки» на повышение Оганов получил такое напутствие:

«В непредсказуемые сроки, Твой отсвет сохранив в судьбе, Алеет парус одинокий И вечно помнит о тебе».

История «Алого паруса» полна «неожиданностей и коловратностей», как выразился (правда, по другому поводу) один русский философ самого-самого начала XIX века. Однажды его даже обругали на Политбюро ЦК КПСС. Там обсуждали публикацию «Комсомолки» о всесильном директоре китобойной флотилии «Слава» Солянике. После этой публикации высшему партйному руководству пришлось, скрепя сердце, снимать его с работы. Но тут же накинулись на газету: как она посмела, ни с кем не согласовав…

В день заседания как раз вышел «Алый парус», и Подгорный, размахивая свежим газетным номером, кричал: «Вы посмотрите, что они себе позволяют!» Речь шла об анкете «АП»: что бы ты сделал, если бы стал министром? Обычный ряд ответов с набором обычных добрых дел для родных, друзей, любимых, своего города, своей страны. Но один мальчик написал: «Не знаю, ибо мне неведомы пути, по которым действуют министры». И это почему-то взорвало Подгорного.

Нужно ли возрождать «Алый парус»? Не знаю. В последние двадцать лет крепло устойчивое убеждение: не стоит – нынешним тинейджерам куда более подошёл бы «Весёлый роджер». Но в этом году произошло событие, поколебавшее мою уверенность. На факультете прикладной политологии Высшей школы экономики был блестяще защищён диплом об «Алом парусе» и его значении для наших дней. Кстати, Ольга Мариничева, работающая сейчас в «Учительской газете», мечтает о воскрешении «АП» и даже видит автора этой дипломной работы Настю Степину его новым первым капитаном.

Да, всё это будет в моей жизни уже потом. А тогда мы просто долго смотрели, как наши алые паруса медленно удаляются от берега. И Старшóй смотрел вместе с нами. Того Старшóго и того капитана, который в сознании моём почему-то и по сей час совмещается с образом капитана Артура Грэя, и ту бакинскую воду я запомнил на всю жизнь и всегда вспоминаю, когда смотрю на водопады, на синие северные озёра, на чистые лесные ключи.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow