Ночью 19 ноября умер Андрей Иллеш, один из самых значительных отечественных журналистов и один из самых существенных людей в моей собственной жизни. Самое банальное, что можно сказать в этой ситуации, — не стало человека, который по-настоящему влиял на то, что происходит с тобой и окружающим миром.
Но на самом деле с годами убеждаешься, что нет ничего вернее прописных выражений и истин — как сказано, так и есть, было и будет.
Я встретил Иллеша в 23 года, когда он пригласил меня работать в отдел информации «Известий». Больше всего меня поразило не то, что мне страшно повезло и я оказался в лучшей тогда газете страны. Созерцание самого по себе Андрея Владимировича оказалось событием, полностью перекроившим мой и без того не самый прекрасный череп вместе с лежащими в нем скудными крупицами воображений о мире.
Как говорится, если бы я был женщиной, я бы влюбился в него сразу и бесповоротно, но я был мужчиной, поэтому сделал то же самое, только сильней. Когда вы вдруг видите красавца с трубкой и чашкой кофе, который, вальяжно сидя внутри твидового пиджака и вельветовых брюк, изысканно по-московски матерится, рассказывая небылицы про то, как он ловит в дальневосточной тайге рыб размером с великана, стоит рядом со взорвавшимися атомными реакторами в Чернобыле, выходит на след советского самолета, сбившего южнокорейский «Боинг», патрулирует улицы вместе с амстердамскими полицейскими, стреляет из винтовки в тюленей и медведей, голова у вас сразу идет кругом. А когда вы понимаете, что все это — в значительной степени правда, вы вдруг совершаете самое поразительное открытие всего своего короткого времени пребывания среди людей: выбранное вами занятие — не грязная проблема закомплексованных самовлюбленных нытиков, а искреннее благородное дело красавцев, умниц, талантливых хулиганов и бродяг.
Я, честно сказать, до сих пор именно благодаря Андрею и пребываю в этом романтическом заблуждении, хотя любая жизнь, в сущности, и устроена-то только для того, чтобы разубедить тебя во всем, что ты успел для нее придумать. С Иллешем было очень важно и интересно плевать на все то скучное и невыносимое, за которое многие принимают каждый новый день такой жизни. Много лет подряд мы вместе сплавлялись по речкам в тайге, куда он меня однажды затащил в качестве переводчика с японского языка, которого я никогда, надеюсь, так и не узнаю. А не так давно, когда Иллеш уже заболел своим раком, мы вместе ездили к моим приятелям в Белоруссию. И хотя я долго талдычил им, что Андрей — заезжее светило журналистики, искра литературного слова, белорусов хрен обманешь и переубедишь.
— Батька у Сереги какой солидный, — говорили они потом между собой.
Характер у Андрея Владимировича, понятно, был непростой. Главной его особенностью, которая многих, насколько я знаю, иногда даже и бесила, была манера очень близко подходить к человеку и разговаривать с ним, приближая голову почти к самому уху, глядя наискось, прямо в глаза. Вся цивилизация, как я считаю, многие века развивалась только для того, чтобы не допустить ничего подобного. Личное пространство — это все, что завоевал так называемый цивилизованный человек в кровавом и радостном процессе собственной истории. И вторжение в это историческое пространство — это настоящее покушение на сформировавшиеся устои. Иллеш только и делал, что занимался таким вторжением, с руками в карманах, с наглым выражением глаз, с уличной манерой разговора, приближаясь непозволительно близко к самой сокровенной человеческой, беззащитной сути.
И теперь, когда он умер, я понимаю, почему мне так будет этого не хватать. Он был для меня очень слишком уж близкий человек.
