Игорь ЯКОВЕНКО, культуролог
Проблема, которая была поставлена передо мной редакцией, формулируется следующим образом: Почему, несмотря на массу очевидных и неопровержимых свидетельств преступной и катастрофической политики «великого вождя», люди голосуют за Сталина? Что еще нужно опубликовать, о чем еще рассказать нашим гражданам для того, чтобы отношение к «вождю народов» изменилось?
Отвечаю: проблема Сталина не связана с полнотой информации о тех или иных аспектах политики этого персонажа отечественной истории. Парадокс Сталина кажущийся. Ситуация может представляться непостижимой, если полагать российское общество однородным. Одни ценности, общая картина мира, единые способы понимания. Это не так. В оценках «вождя народов» проявляется столкновение двух картин мира и двух культур. Наконец, двух мифологий — мифологии модерна, большого общества, либерально-гуманистических ценностей и мифологии традиционного общества, восходящей к культурному космосу русского крестьянства.
Образ Сталина многослоен. Это и великая империя, и русский как «старший брат», и языческая религия Победы, и предельный уровень патернализма, когда Вождь думает за всех, ставших под его Высокую руку. Сталин — символ изоляционизма и антизападничества; с его именем связана ностальгия по мифически переживаемому статусу сверхдержавы, распоряжавшейся судьбами мира. Сталин — настоящий хозяин. Грозная и неподкупная сакральная Власть, гроза боярам и отрада простому народу. При нем начальники тихо ходили и знали свое место. Одним словом, он — «нашенский». Все это — традиционные для России сущности. Сверх всего есть драматическая проблема исторических итогов XX века. Победа в войне — единственное безусловное достижение, накрепко спаянное в массовом сознании с именем Сталина, — онтологизирует вождя народов как безусловную российскую ценность.
Для одной части общества, ориентированной на традиционные ценности, перечисленные характеристики значимы и безусловны. Это — мир счастливого и утраченного детства, в который они хотели бы вернуться.
Другая часть, ориентированная на ценности динамики и модерна, видит желанную реальность совершенно по-другому. Исходит из идеи верховенства закона, ценности человеческой личности и т.д. Для них Сталин — тиран, загонявший страну в тупик. Проблема в том, что диалог между этими позициями невозможен. Кардинально различаются каталоги ценностей, процедуры верификации и пространства идентификации.
Есть люди, которым свойственно умиляться известному высказыванию Достоевского: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться с Христом, нежели с истиной» — и видеть в этом суждении подвиг веры и проявление русской духовности. Мне —а я христианин с юности —эти слова всегда казались чудовищными. Но дело не в Федоре Михайловиче. Достоевский мог сказать все, что ему заблагорассудится. Важно, что данное высказывание сохранилось и привлекает внимание поколений русских людей. Значит, писатель ухватил нечто присущее русскому духу. А теперь возьмите и поменяйте в этой фразе Христа на Сталина. Такая процедура продвигает в понимании нашей проблемы. В ситуации ценностного конфликта традиционный человек выбирает устойчивые ценности, выбирает мифы, а не истину.
Попробуйте объяснить матери «братка», отбывающего длительный срок за бандитизм, что ее сын мерзавец. Чем ближе это суждение к истине, тем истовее женщина будет защищать «родную кровинушку». Защищать тем более энергично, что в глубине души она знает и чувствует вашу правоту. Ей надо сохранить ту картину мира, которая позволит жить дальше. В плохую компанию попал, жена-змеюка деньги из него тащила, по пьяному делу в драку ввязался, подставили его и т.д.
Это — одна сторона проблемы. Для того чтобы рациональные аргументы могли поколебать ценностные установки, необходима культура мышления, нравственная и интеллектуальная самодисциплина, способность к саморазвитию. В массовой среде, ориентированной на традиционные ценности, эти сущности обретаются в статусе исключений.
Другая сторона — проблема самоидентификации, то есть решение проблемы «мы/они» и каталог ценностей. Начнем с самоидентификации. Один из ведущих исследователей русского крестьянства Т. Шанин утверждает: крестьянское самосознание покоится на убеждении в глубокой пропасти между крестьянским «мы» и разнообразными «они»: государство, «чистые кварталы» городов, знать, те, что носят униформу, меховые шубы, золотые очки и даже складно говорят.
Социальный идеал традиционного мира — крестьянская страна Беловодье, мир всеобщего равенства, без городов, купцов, ростовщиков, где царь сам пашет свою землю и управляет малым числом слуг. «Общинная революция» 1917–1922 годов в значительной степени вдохновлялась этими идеалами. Догосударственное, общинно-родовое сознание, начисто отрицавшее мир города и зрелой цивилизации, видело в большевиках реализацию своих упований. Надо извести под корень, до основания, или, по крайней мере, взять к ногтю всех этих начальников, профессоров с писателями, очкариков и утвердить власть «простого человека».
В реальности большевики решали задачи модернизации, что означало окончательное разрушение крестьянского космоса. Десятки миллионов людей переместились в города, изменилась и сама деревня. Однако Сталин смог разрушать традиционный мир только потому, что сохранял базовые характеристики традиционного общества. В этом и состоит суть так называемой «консервативной модернизации». Среди базовых характеристик сохранилось описанное разделение общества на два качественно различающихся блока.
Традиционный сектор — малообразованные, тяготеющие к традиционным формам жизни и старшим возрастным группам, жители предместий с малыми доходами, выходцы из крестьянской и слободской среды. Это — те самые «мы», простой народ, о котором говорит Шанин. Сектору «мы» онтологически противопоставлен модернизированный сектор — горожане, люди государства и цивилизации, то есть «они». Прежде всего это любая элита: хозяйственная, интеллектуальная, бюрократическая. А также в широком смысле «люди города». В данной среде доминируют потомственные горожане, люди умственного труда. Но здесь решает не происхождение, а актуальная культура. Парень из крестьянской глубинки принявший ценности модерна, порвавший с породившей его средой и отождествивший себя с миром зрелой цивилизации умирал для «своих» и становился частью «они». Носители традиционного сознания видят в «них» силу, давно уже наступающую на дорогой и близкий космос и способную окончательно разрушить мир патриархальной традиции. Перед нами чисто классовое чувство, ненависть сына дворника к чистому мальчику со «скрыпочкой».
Народная мифология видит российское государство следующим образом: есть народ, есть «надёжа государь», и есть город, бояре, чиновники. Настоящий, народный царь — за нас. Он рад бы сделать все по справедливости, бояре, видишь, мешают. «Любит царь, да не любит псарь». Праведный правитель — гроза боярам и защитник простого народа. Отсюда непреходящая любовь носителей традиционного сознания к главным российским тиранам — Ивану Грозному и Иосифу Сталину.
Объяснительная модель, с которой «простой человек» подходит к проблеме Сталина, такая: «они» ненавидят нашего Сталина за то, что он гнобил и расстреливал «их» кумиров, «их» родственничков и любимчиков. Мы имеем дело с дуализмом мифологического мышления. Раз Сталин бил бояр, значит, он помогал простому народу. В реальности народ жил в бараках и пребывал в такой нищете, которую сегодня трудно себе представить. Но это забылось. Мифологическое сознание избирательно. Оно помнит о другом: в ту лихую эпоху парень из глубинки мог сделать стремительную карьеру, за десять лет стать комбатом и приехать однажды в свою деревню на «Победе». В лагерях сидели миллионы самых простых людей. Но справедливо и другое. Число людей с высшим образованием среди репрессированных в 6-8 раз превосходило средний процент по стране. Иными словами, «их» сажали чаще и больше. И это осталось в памяти.
Традиционному человеку нужен простой и понятный мир, в котором все такие же, как мы. А все эти умники, «больно грамотные», умеющие складно говорить, делают жизнь сложной и непонятной, отодвигают мир от идеального состояния и не дают ходу простому человеку. По сегодняшней жизни без них не обойдешься, но товарищ Сталин держал их строго. Вот они его и ненавидят. А что касается войны, так мы ее выиграли. Здесь сливаются два момента: ценностный и познавательный. Так мы переходим к каталогу ценностей. Традиционная культура стоит на примате целого. Семья важнее отдельного человека, деревня — отдельной семьи. А благо государства несопоставимо значимее благополучия любого слоя или множества людей. И вообще, отдельный человек мало чего стоит. Гуманистический пафос, правовой фетишизм чужды и непонятны традиционному сознанию. Все это — интеллигентские заморочки.
Ну, расстреливал. Значит, так надо было. Государству надо. Расстреливал — выиграли войну, а не расстреливал, глядишь, и проиграли бы. Апеллировать к азам логики, приводить известное положение «Post hoc, non est propter hoc» (После того, не значит вследствие того) здесь не приходится. Эти люди мыслят иначе.
У интересующей нас проблемы есть и другое измерение. Российская история движется толчками. Власть либо модернизирует, либо подмораживает общество. (Сравните эпоху Великих реформ Александра II и эпоху Александра III.) В эпохи установки на динамику власть опирается на модернизированный сектор общества. В эпохи застоя — на носителей традиционного сознания. Общество чутко прислушивается и фиксирует доминирующую установку.
Образ Сталина давно превратился в обобщающий символ, в котором исчерпавшие себя, отжившие традиции, практики, ценности и базовые установки обретают наиболее полное выражение, соединяясь с мифологией величия государства «когда нас все боялись». Ползучая реабилитация Вождя, которая разворачивается на наших глазах последние 4-5 лет, свидетельствует: власть играет образ традиционной, «нашенской», власти простого народа. Она не на стороне высоколобых, а на стороне «простого человека». А это значит, что все будет стабильно, мир будет возвращаться к традиционному и привычному бытию. Не надо будет постоянно чему-то учиться, осваивать новое, становиться самостоятельным и ответственным.
Все это — иллюзия. Цели власти лежат в иной плоскости. Чиновник протаскивает ресталинизацию потому, что Сталин воплощает традицию. А значит — патернализм, сакральный статус власти, послушную прессу, декоративные институты представительской демократии, и самое главное, неподотчетность чиновника закону и общественному контролю. Чиновник — человек политически грамотный. Он знает, что осуждение тирании —первый шаг на пути к утверждению демократических институтов.
Однако все эти обстоятельства лежат за рамками кругозора человека из народа. Он видит — власть за нас. Вместе с властью мы — люди простые — противостоим чернявым и курчавым краснобаям, двадцать лет объясняющим нам, какой плохой Сталин. В конце концов, меня-то его репрессии точно не коснулись.
Здесь носитель традиционного сознания ошибается. Не так давно в Израиле исследовали третье поколение жертв Холокоста. Это внуки попавших в немецкие лагеря. Так вот, в данной среде исключительно высокий уровень неблагополучных людей, у которых не сложилась жизнь, профессиональные и семейные проблемы. Мы не можем сказать — как, но страх и ужас передаются из поколения в поколение, и когда прервется эта цепь, мы не знаем. Алкоголизм, падение трудовой морали, распад семейных связей, внутренняя неустроенность и неприкаянность, ранняя смертность, спонтанная немотивированная агрессивность (когда «по пьяному делу», в ходе ссоры человек убивает своих собутыльников, а после того как проспится, не может объяснить, как же такое получилось) — все это не возникает на голом месте. Причин много, но тридцать лет самоуничтожения, в которое были погружены десятки миллионов людей (1917–1954), не прошли даром.
Если обобщить, то феномен Сталина свидетельствует о незавершенности процессов модернизации в нашей стране. Российское общество расслаивается на две большие группы: людей города и людей традиции. Первые принадлежат культуре Большого общества и приняли ценности динамики. Для них постоянное самоизменение, освоение новых знаний, моделей повеления, норм и ценностей естественно и привычно. Они приняли меняющийся мир и стали его органичной частью. Это и называется модернизация. Вторая группа в той или иной мере вписана в современный мир, но в своих базовых ценностях, в структурах сознания, в рефлексах и упованиях принадлежит домодернизационному патриархальному миру. Эти люди взыскуют возращения устойчивого и неизменного бытия идеализированной реальности их отцов и дедов. Не понимают, не хотят, да и не способны меняться. Их идеал — застой, в ходе которого общество медленно, но неотвратимо откатывается к позавчерашним ценностям и моделям поведения. Воспроизводит в новой бытовой и технологической среде традиционную психологию и устойчивые культурные рефлексы.
Принадлежность к одному из этих слоев общества задается структурой личности и напрямую жестко не связана с происхождением, возрастом, уровнем образования. Горожанин с высшим образованием может жить в убеждении, что государство должно «накормить людей» и «дать людям работу», а долг подданного — честно трудиться на своем рабочем месте. Но статистически традиционалистская среда тяготеет к жителям глубинки, горожанам первого поколения, малообразованным, принадлежащим старшим возрастным группам.
Социально-политические и культурные процессы в нашей стране развернулись таким образом, что мифология великого Сталина стала символом исторической инерции. Она реакционна в классическом смысле этого слова, поскольку предполагает возврат к состоянию, пройденному мировым сообществом и Россией в 30-е годы прошлого века. Мифология Сталина превратилась в фактор мобилизации сил, противостоящих давно назревшим и жизненно необходимым переменам стратегического характера.
Российское общество переживает застой. Отсюда и ставка государственно-политической элиты на традиционалистский сектор. Ставка эта реализуется и на информационно-пропагандистском уровне. Манипулирующие массовым сознанием виртуозы политической рекламы играют на ностальгических смыслах, создают образ прекрасного, уверенного и надежного прошлого. Сталин — символическая фигура в этом ряду. Его фотографии глядят на нас с информационно-рекламных щитов по стенам эскалаторов метро, заполняют полки книжных магазинов. Имя вождя всплывает как бы случайно в самых разных контекстах. В научных монографиях зачастили взвешенные оценки в духе «с одной стороны, нельзя не признать, но с другой стороны, нельзя не отметить». Учебники пишут об «эффективном менеджере». На телевидении разгораются жаркие дебаты, в которых голосование аудитории показывает — народ за Сталина.
Между тем социологические опросы начала 90-х годов рисовали совершенно иную картину. В то время общество пребывало в уверенности, что мы находимся на пороге больших перемен. Перемены произошли, но результаты этих перемен оказались неожиданными. Осмысление и переживание итогов постсоветского развития запустило процессы пересмотра многих оценок и позиций, формировавшихся в конце 80-х — начале 90-х. Это и отношение к Западу, который оказался не тождественен позитивному мифу, складывавшемуся в позднесоветском обществе в противовес официальному мифу о «темном царстве», где властвует «золотой телец». И отношение ко всему советскому и советскому периоду нашей истории. Оказалось, что советская эпоха не исчерпывалась пустыми магазинами и безрадостным бытом. Там были свои радости. Люди были душевней, отношения чище, и вообще, яблоки были вкуснее, а вода мокрее. Идеи вхождения в общеевропейский дом отринуты как наивные юношеские грезы. В России крепнет убеждение: мы не Европа и нам идти своим, особым путем.
Желающих вернуться в Советский Союз ничтожно мало, но образы двух исторических стратегий, реализовывавшихся на пространствах XX века, рисуются совсем не так однозначно, как это представлялось в 1991 году. Плюсы и минусы рыночного мира правовой демократии и мира социалистического планового хозяйства воспринимаются по-другому.
Пересмотр образа Сталина попадает в этот, достаточно широкий, контекст. Серьезные люди, с приличным образованием начинают говорить о том, что в начале XX века Россия была обречена на диктатуру. Других путей и других способов решения проблем российского государства тогда не существовало. Сталин действовал в исключительных, трагических условиях, потому и методы, к которым он прибегал, были чрезвычайными, и т.д.
Такие колебания общественных настроений затронули достаточно широкий слой. Советская интеллигенция, люди умственного труда пережили жесточайший стресс. Маргинализация, утрата работы, профессиональная невостребованность, снижение жизненного уровня — все это двигало бывшего советского интеллигента к осознанию простой истины: он был нужен советскому обществу, которое давало работу, обеспечивало пристойный уровень жизни, несло самоуважение. Выяснилось, что в «новом яростном мире» традиционный российский интеллигент не нужен. Нужны буржуазные интеллектуалы, обслуга бизнеса и политики, а это совсем другой человеческий и культурный тип. Но то же самое открытие сделало большинство простых людей традиционной ориентации. Заводы закрылись, колхозы разорились. Жизнь изменилась настолько, что весь их жизненный опыт, навыки, привычки, умения девальвированы. Кто-то вписался лучше, кто-то хуже, но в целом в этой среде доминирует более или менее успешная стратегия доживания.
Так смыкаются настроения разных социально-культурных слоев и возникает общность позиций. Интеллигентская среда рождает поэтов и идеологов советской ностальгии. Отсюда выходят как мягкие и осторожные ресталинизаторы, так и прямые идеологи сталинщины.
История культуры не подтверждает многих просвещенческих иллюзий. В частности, не следует думать, что на смену мифам приходит некое объективное знание. Природа человеческого сознания такова, что миф как способ понимания и переживания мира неустраним. Об этом говорил еще А.Ф. Лосев. В реальности на смену одним мифам приходят другие. Хорошо, если новые мифы более пронизаны моментами рационального и объективного. В постсоветском обществе формируются новые мифы о прошлом и настоящем. В том слое общества, который подвержен советской ностальгии, складывается новый миф Сталина. Как всякий миф, он неуязвим для критики. Молодые ребята, отказывающиеся принимать оскорбляющий чувство справедливости мир современной российской реальности, формируют свой образ идеального Сталина.
У нашей проблемы есть и другая грань. Мир традиции теплый, человек вписан в вечные, естественные сообщества. Ему помогут, не оставят в беде, посочувствуют. А мир автономной личности жесткий и холодный. Автономный человек получает все бонусы, вытекающие из его труда, жизненных выборов, активности. Но вся полнота ответственности за катастрофы, ошибки, неудачи ложится на него и только на него. Это — совершенно иное само- и мироощущение. Традиционный человек живет с убеждением — Бог милостив. А человек, принадлежащий современному миру, знает: в первую очередь Он — справедлив.
При всех ужасах и жесткости советской эпохи, то было традиционное общество. Советская реальность сохраняла сложно формулируемую, но значимую субстанцию традиционно-коллективного бытия. За двадцать лет эта атмосфера окончательно размылась и для многих такая утрата оказалась одной из самых важных. Все это не могло не сказаться на процессах переосмысления советского прошлого.
Политическая элита отслеживает изменение общественных настроений,
вырабатывает приоритеты, делает выводы. Надо помнить, что сама эта элита неоднородна. Застой как доминирующий сценарий развития сложился в силу объективной логики реализации внутриэлитных интересов. Победила тенденция к огосударствлению, бюрократизации, управляемой демократии и т.д. Важно осознавать, что все эти сущности традиционны, привычны и понятны большинству населения. В России двухтысячных сложился широкий консенсус по поводу застоя. Пропагандистское обеспечение обозначенного тренда развития известно: «лихие девяностые», «Россия встает с колен», «великая сырьевая держава», «суверенная демократия», проклятия всем и всяческим революциям, «здоровый консерватизм» и т.д. Этот тренд логично и неизбежно требует позитивного пересмотра роли и образа Сталина, что мы и наблюдаем.
Что же будет дальше? Прежде всего застой не вечен. Рано или поздно (лучше рано) застой сменяется исторической динамикой. Это приведет к радикальной смене общественных настроений. Сложится атмосфера, в которой любые апелляции к «товарищу Сталину» станут категорически неуместны.
Наряду с этим стоит иметь в виду и долговременные процессы общественного развития. Речь о том, что сектор носителей традиционалистских ориентаций постепенно, но неумолимо уменьшается.
Дети и внуки этих людей избирают другие жизненные сценарии, проникаются ценностями модерна, осваивают культуру большого общества.
Наконец, давайте вспомним о том, что человек по своей природе конформист. А наш соотечественник, привыкший колебаться вместе с генеральной линией партии, конформист вдвойне. Для того чтобы результаты голосований и опросов общественного мнения разительно изменились, достаточно однозначного жеста со стороны высшей власти. Например, если российский суд в связи с расстрелом польских военнопленных признает Сталина преступником против человечности, сектор убежденных сталинистов мгновенно схлопнется до размеров узкой секты, окопавшейся в крошечных политических движениях и резко оппозиционных изданиях. Книги, прославляющие «великого вождя», сами собой исчезнут с полок магазинов. Надписи и плакаты растворятся в ночи, и утром, глядя на вас честными глазами, администраторы будут удивляться вашему вопросу: «А что, разве здесь висел плакат с фотографией Сталина?» А массовый человек искренне будет осуждать тиранию и голосовать за демократические ценности.
Если же нам не нужны конъюнктурные колебания… Если мы хотим, чтобы в России возобладали гуманистические ценности и сформировалось сознание, в рамках которого оправдание тирании в принципе невозможно, надо запасаться терпением и много и напряженно работать, помня о том, что у нас есть союзник — время, которое работает на нас.
