– Что такое для вас госзаказ?

— Единственно возможная и очень почетная форма работы. Смотрите — советскую экспозицию в Освенциме я делал в советское время. Не покривив душой ни перед историей современного искусства, ни перед историей как таковой. Нас не трогали, потому что было решение Политбюро все сделать к празднику, поставщики материалов готовы были выполнить любой наш каприз. Мы были абсолютно свободны в рамках госзаказа. Все разговоры про свободу и несвободу — книксен перед общественным мнением. В современном мире нет другого мифа, вокруг которого имеет смысл танцевать, кроме мифа о свободе.

Если у меня есть внутренняя свобода, мне никто ничего не может запретить. Как-то на партийной комиссии для отправляющихся за рубеж меня спросили: «А если вас спросят, почему нет свободы в современном искусстве?» — я честно ответил: «У вас ложная информация. Вас обманули».

— Почему сегодня закрыта советская часть экспозиции в музее Освенцима, которую вы делали вместе с Александром Скоканом?

— Проблема сугубо политическая. Проамериканский крен польской внешней политики таков, что полякам сегодня хочется, чтобы Освенцим освободили американцы. Мы с Сашей Скоканом честно указали в мемориале цифры — сколько советских солдат погибло при освобождении Польши и освобождении Освенцима конкретно. Полякам это не нравится. Поэтому пока закрыто.

— С внутренней свободой у вас всегда было хорошо?

— С внутренней свободой стало хорошо постепенно. В молодости было много комплексов, остались самые необходимые. Но, обретя эту опору внутри себя, яснее осо-знаешь и внешние опасности, которых сегодня объективно больше. Чтобы противостоять ему, я даю ученикам и детям единственный совет: чтобы прожить, надо что-нибудь одно уметь делать лучше, чем все остальные. Это гарантия того, что ваш корабль все равно выплывет. Добытую 20 лет назад свободу транжирят сейчас те, кто за нее не боролся.

— Как вы относитесь к лейттеме последних лет — «надо валить»?

— А куда? Кому? Мы не конкуренты никому, даже самим себе. Генетические бездельники. Но начать работать рано или поздно придется. Или за нас придут работать и жить китайцы. Надо видеть свое отражение в чем-то серьезном и создавать систему зеркал — на своем рабочем месте, в семье — это возможно.

Для профессиональных художников есть много возможностей уехать. Кто хочет — уезжает. У меня много работы за границей, но я считаю, там нечего ловить. Европейская цивилизация закончилась, американская еще раньше, к азиатской надо привыкать.

Мы как-то делали еще при Горбачеве с Сашей Скоканом в Хаммеровском центре инсталляции к форуму «За выживание человечества». Я пришел в Минкульт к тогдашнему начальнику главка по ИЗО Генриху Попову, и он вдруг говорит: «Ну ты видел, как американцы сделали, а?» «Так я и есть тот самый «американец»…» — отвечаю.

Если живешь по совести и любишь работать — живи, где родился. А у нас сейчас можно поднять с земли камень и выгодно его продать. Это самое ужасное: люди оказались готовы воровать, прожив целую эпоху в спертых страстях.

— Вы очень не любите концептуалистов, постмодернистов?

— Илья Кабаков — один из моих любимых художников. Сейчас он рисует картины. Выписывает огромные батальные сцены с людьми и лошадьми. Это говорит о том, что все возвращается на круги своя. Но чтобы вернуться к рисованию, надо уметь рисовать. Современная цивилизация придумывает множество подножек на пути к ремеслу и искусству. Ты обязан не учиться, ты обязан потреблять. Многих поза интересует больше результата. Но от позы быстро наступает усталость жанра.

Сегодня приходится мариновать акул, чтобы произвести впечатление. Но акулы протухают, аквариумы с ними текут. Инсталляция как инструмент ограничивает в выборе выразительных средств. А в живописи возможно все.

— Кто вам нравится из новых художников?

— Саша Бабин-младший, по таланту сопоставимый с Анри Руссо по прозвищу Таможенник, одним из сильнейших художников последних веков. Саша сидит дома, рисует пейзажи, продает их за копейки, и в этом виноваты все — и я, и он, и критики. Еще один великий художник нашего времени умер недавно — Андрей Васнецов, внук «Трех богатырей». Настоящий художник нашего времени, которого не оценит ни Европа, ни Америка. У них на такие раздражители не заточен разум и чувственный механизм.

У меня есть национальный кураж: я часто представляю русское искусство за рубежом. Но когда в галерее рядом с королевским дворцом в Гааге у меня открывается выставка, тут же на окраине на травке с трейлера за бесценок начинают продавать современный русский импрессионизм, плохо понятого Сезанна. Его везут тоннами в Европу, чтобы как-то сбыть. О престиже русского искусства в этом трейлере разговор не идет.

— В чем вы видите свою этическую задачу?

— Она неизменна — быть искренним и приучать к искренности остальных. Художник при любой погоде должен являть собой в этом смысле пример. Нельзя рисовать, преподавать и быть голословным.

Легко отпустить молодежь туда, где она будет клеить газеты, заниматься бульварным искусством, которое вынуждено конкурировать со СМИ, потому что у современного искусства нет своей среды обитания. Со мной они заняты серьезной формой, а я над ними динозавр в ожидании ледникового периода. Но почему-то климат теплеет. Я же ведь понимаю, что пройдет какое-то время — и начнется полная беда, потому что рисовать никто не будет уметь. Поэтому мои ученики еще понадобятся — с ремеслом, умением сформулировать любую задачу и точно ее решить. Тусовка, фейерверк — это все хорошо, но поднялся ветер, и дым унесло. А кто метро будет делать, фундаментальные вещи? Это ремесло, и тяжелое, и тут надо уметь реагировать на задачу, иметь свой запас идей.

Присутствие художников в потоке жизни может его тормозить и ускорять. От каждого многое зависит. Я это понял годам к 35. Это только кажется, что мы толпа и ничего не соображаем. Художники — не худшая часть общества, прямо по Платонову: «Без меня народ неполон».