Она окончательно показала: музейные постановки уже невозможны, а слишком смелые для большинства столичной публики абсолютно неприемлемы. Правда, музыкальную сторону дела все приняли с восторгом. И никто не задумался о том, что это именно «хулиган» Черняков скрупулезно отбирал исполнителей, способных не только петь (и при этом не орать), но и отменно играть, передавая тонкие психологические нюансы. Поди добейся этого от оперного певца!
Режиссер поставил задачу: каждый зритель должен по-человечески пережить коллизии старой-престарой оперы. Пошел на жесткий сюжетный ход: Наина и Финн, молодящиеся, но в душе уже седые и косматые, спорят - есть любовь (Финн, все еще любящий) или ее нет вовсе (равнодушная к нему Наина). И в качестве эксперимента посылают на мучительные испытания Руслана и Людмилу. Идея более сильная и внятная, чем в «Воццеке» и «Дон Жуане» того же Чернякова в Большом.
Его «Руслан и Людмила» – вроде уже не Пушкин и не Глинка. А по сути – Пушкин когда-то похулиганил своей поэмой не меньше, а музыке Глинки, далеко не сплошь гениальной, в плюс такое благоговейное исполнение (оркестр ГАБТа под управлением Владимира Юровского), такие потрясающие вокальные ансамбли. Кстати, именно по их звучанию можно судить, что акустика в отреставрированном ГАБТе прекрасная.
Альбина Шагимуратова – вовсе не та грудастая Людмила, которую всегда боишься увидеть на сцене. Хохотушка и озорница – правда, дохохоталась до унизительного плена. Отправившийся на ее поиски Руслан (Михаил Петренко) попадает на такую страшную Гору смерти, что его ария «О поле, поле» звучит особенно впечатляюще. Нежный Ратмир (его впервые поет мужчина-контртенор Юрий Миненко, а не женское контральто) – типичный бесхарактерный красавчик-андрогин, которого зачем-то вернет себе решительная Горислава. Ее спела мировая звезда Александрина Пендачанска, родом из Болгарии, создавшая образ девушки, на каких сегодняшний мир держится.
Центральным героем оказался Финн в исполнении британского тенора Чарльза Уоркмана. Певец, прославившийся в операх Моцарта, поет в московском спектакле не только Финна, но и Баяна – с трогательным акцентом. Не в последнюю очередь постановщиков привлекла его благородная внешность и умение одним только выражением глаз (что бесполезно на большой сцене) передать любовь, надежду, отчаяние. Ведь Черняков, который, конечно, когда-нибудь начнет снимать кино, уже начал это делать: время от времени на гигантском экране размером с занавес идет мини-фильм - молчаливый мимический диалог двух вершителей судеб - Финна и рыжекудрой Наины (Елена Заремба). Правда, когда эффектный прием повторился второй раз, его захлопали и освистали в духе «хабанеру давай!»
Как и обещал постановщик, есть в спектакле кокошники и хоромы, юмор и хоррор. Есть даже живой зеленый попугай. Как и обещали издания, для которых нет секретов, были девушки в трусах, а одна и вовсе без оных. Более того, кому непременно нужна в этой опере Голова – она есть! И даже две разных – бутафорская и виртуальная, на любые вкусы. Кому волшебный замок Наины с обольстительными девами - имеется, девы и правда милейшие, в духе группы «АЕС+ F». Кому карла Черномор в чалме, только он потом окажется маленьким мальчиком, вытирающим кулачками слёзы на неудавшемся карнавале.
Но слишком тонка и лабильна у Чернякова граница между стёбом и искренним лирическим переживанием – он и сам их иногда не различает! Чего же тогда требовать от зрителей?
Получился ли обещанный «большой стиль»? Беда спектакля в том, что в один прекрасный момент все вдруг едет как с ледяной горки. Когда почти пятичасовое представление перевалило за половину, и Людмила оказалась в волшебных садах Черномора – все чудеса на сцене как корова языком слизала. То ли Черняков сделал это из противности, страшась вампуки, то ли сил уже не хватило (он ставил и недавний гала-концерт открытия старой сцены). Явно отталкивался от описанной Пушкиным картины «ледяной равнины», видной из дворцового окна. Как бы ни было, но самый по-детски чудесный кусок, который изображают даже в цирке, был перенесен в стены стерильно-белой психушки – по европейской моде 20-летней давности. Тут действительно было от чего взвыть. Часть зала стала орать «Позор!», другая (даже просто назло противнику) – «Браво!»; первая всё же перекрикивала: «На мыло!», а однажды даже, когда одурманенную Людмилу никак не могли привести в себя, кто-то отчетливо произнёс: «Передоз?!»
Такого в Большом не было никогда. Но, может быть, он становится похож на другие крупные европейские театры, где разнообразная бурная реакция зала в порядке вещей. Осталось нашим меломанам научиться топать ногами и возмущенно кричать «бу-у!». Всё лучше, чем похрапывать в темноте. (Так это было на предыдущей бездарной постановке «Руслана и Людмилы» в Большом в 2003 году, когда пели будто бы выложенные на полки амфитеатра подсвеченные головы певцов. Ужас, но всё прошло спокойненько, как на кладбище.)
Когда после спектакля его участники вышли на поклоны, вынесенная на авансцену огромная корзина цветов всё норовила упасть, и последним артистом в спектакле невольно выступил капельдинер. Ну, то есть, вот куда чудесным образом невольно докатился беспрецедентный эксперимент нового «Руслана и Людмилы».
Спорить, кто в зале был прав, - только нервы себе винтить. Хотя сам процесс этих споров небесполезен. Но стоит напомнить, что московская публика с большим недовольством принимала в Большом спектакли «Мадам Баттерфляй» Боба Уилсона (шедевр), «Волшебная флейта» Грэма Вика, «Кармен» Дэвида Паунтни, «Огненный ангел» Франчески Дзамбелло, а ведь эти режиссеры - первые имена мирового музыкального театра. И имя 40-летнего Дмитрия Чернякова в Европе звучит уже почти так же громко.
Надо еще разобраться, что считать пошлостью и вампукой. Ибо одни понимают под этим находки, помрачающие разум ретроградам, а другие, напротив, - рутинное старьё, давно не тревожащее ни взгляд, ни ухо. Кстати говоря, шанс стать свидетелями и даже участниками, как ни крути, исторической постановки «Руслана и Людмилы», есть у каждого: вполне в духе наших пещерных нравов у входа перед началом торгуют билетами по тысяче-полторы, не в кассе, разумеется.
Следующей премьерой на обновленной сцене будет балет «Спящая красавица» Чайковского в постановке Юрия Григоровича, которая при столь консервативных вкусах публики будет иметь, конечно, оглушительный успех. Жизнь нелегка, поэтому сказок все хотят наикрасивейших и как можно более от нее далеких. Кроме того, скоро на большую сцену вернутся старый «Борис Годунов» и «Щелкунчик». Да, ненаглядные, любимые, в том числе и Дмитрием Черняковым. Но нельзя же всю жизнь жить как при бабушке.
