Виталий КУРЕННОЙ

профессор, заведующий отделением культурологии НИУ-ВШЭ,

научный редактор журнала «Логос»

Кампания «Захвати Уолл-стрит» стала самой заметной политической инновацией последнего месяца. Движение, направленное против крупных корпораций, финансовых институтов и коррумпирования ими политической демократической системы, стартовавшее в Нью-Йорке, уже вышло за пределы Америки.

Характерная особенность этих движений — неконкретный, неорганизованный характер. Что делает само содержание их деятельности удобным для того, чтобы дать им ту или иную интерпретацию.

Большое число таких интерпретаторов стремятся подверстать их в собственную политическую программу, привязать к собственной политической позиции. Например, такие левые интеллектуалы, как Антонио Негри и Майкл Хардт, тут же вписали протесты на Уолл-стрит в собственные политические пророчества относительно новой конфигурации протестного движения масс (или «множества» — multitude): «Все эти движения развивались в соответствии с тем, что мы называем «формой множества», — объявляется в их статье по поводу событий на Уолл-стрит. В известном смысле эти явления оказываются значимыми не сами по себе. Даже симпатизанты рассматривают их как неспособные оказать существенное влияние на текущую ситуацию. На передний план здесь выходит именно конфликт интерпретаций.

Протесты на Уолл-стрит вообще невозможно вписать в определенный текущий политический проект. Потому что они внутренне противоречивы. Их внутренние мотивы направлены против самой сути современной цивилизации, но при этом протесты выглядят как попытка ее возможного улучшения.

Каковы главные объекты политического выступления на Уолл-стрит? Это «корпорации» и их производные (финансовые институты), а также такой способ организации политики, который далек от идеалов демократии участия. Движение направлено против структур, которые определяют жизнь большинства граждан, но при этом исключают их из прямого участия в механизмах этого определения.

Но зададимся вопросом: откуда взялись корпорации? Они возникают по той причине, что это эффективный способ организации жизни там, где граждане не имеют сил и времени, чтобы, например, управлять своими финансами и собственностью. То же самое — и с политическими институтами.

Иными словами, корпорации и крупные институты выступают как новая среда обитания современного индивида, который существует не в естественной среде локального общения и принятия решений — политических или экономических, но в мире, который ему чужд, так как не может быть распознан как свой собственный. (У раннего Маркса зачаточные формы этого явления назывались «отчуждением».) Протесты на Уолл-стрит направлены как раз против этой системы «организованной рациональности», которая выступает как внешняя и враждебная по отношению к более простым формам цивилизации. То, что протест фокусируется на верхушке этого корпоративного мира, — всего лишь популистская сторона вопроса, хотя и весьма понятная и вдохновляющая. Но оттого что корпоративные управленцы урежут себе зарплаты, ничего не изменится, сами корпорации никуда не денутся, в «лучшем случае» начнут работать хуже.

Таким образом, мы имеем дело не с левым политическим протестом (хотя по форме он опознается как таковой), а с явлением, известным столько же, сколько существует современное общество. Это романтическое стремление избавиться от самой сути данного общества. Таким же образом Жан-Жак Руссо развивал свою утопию о «естественном человеке», которого испортила цивилизация. Но вернуться в лоно этой естественности, где нет монструозных рациональных систем, называющихся корпорациями, где все простые граждане собираются на поляне или агоре, чтобы прямо решать свои политические вопросы, невозможно, не отказавшись от самой этой цивилизации. Готовы ли к этому люди, закупившие супы и консервы, палатки и спальники в ближайшем супермаркете, а с наступлением холодов имеющие возможность вернуться в свои жилища, отапливаемые коммунальными корпорациями, завязанные с сотнями других монструозных корпораций?