— Насколько хорошо вы знали поэта Липкина, когда с ним познакомились? Вы уже любили тогда его стихи?

— В начале 60-х прошлого столетия, точно года не помню, в Центральном доме литераторов, на втором этаже дубового зала, в комнате № 6 Семен Израилевич Липкин читал поэму «Техник-интендант». Я была потрясена. Правдивая вещь о войне и всей жизни передавалась свободным стихом в совершенно новом ритме, дотоле не слыханным в русской поэзии. Поэт либо создает новую традицию, как Бродский, либо прибавляет к уже давно сформировавшейся традиции свое содержание и только ему свойственную музыку стиха. В поэме сразу услышались и главные смысловые мотивы липкинской поэзии. Он, как никто другой, смотрит на Создателя глазами той нации, о которой или от имени которой ведет речь. Навсегда познакомилась я с Липкиным зимой 1967 года в Доме творчества в Малеевке.

— Каково ощущать себя вдовой 100-летнего классика?

— А я себя не чувствую вдовой. Я до сих пор чувствую себя читательницей поэта и руковожусь строкой Липкина из стихотворения «Военная песня»: «Думать не надо, плакать нельзя».

— Вы — поэт другого поколения и, наверное, другой эстетики. Как вам с Липкиным удавалось сосуществовать на одной территории? Не было ли конфликтов, непонимания? Вы могли критиковать друг друга?

— Поколения другого, но что касается эстетики, то не скажу, что она другая. И как личность Семен Израилевич безукоризненный. Рядом с ним существовать было счастьем. Иногда случались моменты непонимания, но в беседах, где мы обсуждали друг друга, всегда вылущивалось зерно истины. А истина у каждого своя.

— Что вы считаете главной заслугой Липкина перед русской литературой: переводы эпосов, спасение для читателей романа Гроссмана, бескомпромиссное поведение в связи с «Метрополем», верность традициям великой русской поэзии?

— Всё, что вы перечислили. У Семена Израилевича до 18 томов переводных текстов эпосов, поэм и лирики. Надо сказать, что работу эту Липкин любил. Среди его переводов и индийская «Махабхарата», и перс Рудаки. А в последние годы жизни он перевел с аккадского «Гильгамеш». Это относительно творчества. Что касается сохранения романа Гроссмана и жизни Липкина после метропольского скандала, то это относится не к творчеству, а к поведенчеству. Семен Израилевич говорил о деле чести.

Сейчас мы позабыли это понятие, да и тогда оно уже было многими подзабыто.

— Что из поэзии и прозы Липкина вы бы порекомендовали «юноше, обдумывающему житье»?

— Том стихотворений и поэм, «Квадригу» — воспоминания и заметки Семена Израилевича, а главное — «Декаду». «Декада» — очень современная, даже злободневная повесть. Речь в ней идет о положении горских народов, в том числе — о Чечне. Помню, как по-юношески возмущался Липкин: почему они, то есть власти, не позвали его, когда затевали войну, он бы всё властям о чеченцах рассказал, обо всем бы предупредил, что написано в «Декаде». Отговорил бы воевать. Как видите, у большого поэта рядом с мудростью соседствует детство.

— Легко ли в быту с большим поэтом?

— В принципе, наверное, трудно, но только не с Липкиным. Он в быту был на редкость неприхотлив, совершенно не капризен в еде, я никогда не слышала от него, что что-либо невкусно. Единственное, в чем Семен Израилевич был неуступчив, — это в точном соблюдении распорядка дня. С девяти утра до часу он работал ежедневно. Тут он был крайне педантичен. И ждал того же от меня, это была единственная моя трудность.

— Липкин близко знал почти всех великих русских поэтов и писателей ХХ века. Рассказывал ли он вам что-то о них, что не вошло в его мемуары?

— Рассказывал. Но под секретом. Я обещала рассказанное держать в тайне. И сейчас я своего обещания не нарушу.