Воспоминания Дмитрия Быкова
— Иногда тяготит, я ведь человек. И тогда ко мне приходят люди. И через пятнадцать минут я понимаю, что уж лучше мне одной.
Из разговоров с ней мне помнятся главным образом короткие воспоминания о тех, кого она больше всего любила: Окуджава, Высоцкий, Ролан Быков…
— Ролан вполне серьезно делал мне предложение, хотя, впрочем, таких серьезных предложений он делал много. Он настолько увлекся собственным пылом, что абсолютно забыл в этот момент о моем замужестве. Я совершенно серьезно ему ответила: «Ролан, я не против, но это слишком серьезный вопрос, чтобы я смогла вот так сразу решить. Есть человек, чье мнение для меня непререкаемо: свекровь. Я с ней посоветуюсь и тебе скажу».
О Высоцком:
— Когда начинались «Служили два товарища», я ни разу не слышала записей Высоцкого и понятия не имела, что он пишет песни: знала, что поет в «Добром человеке из Сезуана», знала его как актера, но представить, что он пишет такое… Когда он спел несколько песен, я спросила: «Чье же это?!» Он мгновенно замкнулся и едко ответил: «Моя жена». Я совершенно искренне воскликнула: «Какая же она у вас талантливая!»
И кстати — стихи его для меня всегда резко отделялись от пения: я и теперь считаю, что его надо не столько петь, сколько читать со сцены. И я знаю, как это делать. «Я — Як-истребитель, мотор мой звенит, небо — МОЯ обитель!» — подчеркивая все время, что это его небо, что он настаивает на своем главенстве! И я сделала бы спектакль по его стихам, но — негде. Козаков предлагал, но не успел.
О Козакове:
— Я предпочитаю думать, что он просто уехал, просто сыграл, просто всех обманул. Эта игра была бы совершенно в его духе. А смерть — совершенно не в его.
Стихи она цитировала — и читала — часто и без повода, свободно вставляя в речь, предпочитая Блока, Бродского, Ходасевича.
— Я слышала тут, как вы пренебрежительно отозвались о Ходасевиче…
— Никакого пренебрежения, просто не люблю.
— Как вы можете вслух об этом говорить?! Ходасевич прожил такую жизнь — и ни в чем никогда не отступил от себя! И его слова, купленные этой ценой, спасают стольких! — а вы обсуждаете, прав он или нет.
У Окуджавы она особенно ценила прозу, притом раннюю, к которой сам он относился скептически:
— Мы были соседями по Фрунзенской: я там жила, он снимал. Однажды лежал больной и вдруг позвал меня к себе: я примчалась, думала, ему надо купить лекарства или продукты, а он хотел вслух прочесть только что законченного «Школяра». Меня поразило, что он, простуженный, читал мне вслух все эти шестьдесят страниц и страшно нервничал при этом. Это была война, о которой он вообще никому не рассказывал. И только когда я сказала, что такой прозы еще не было, — он успокоился: в песнях он был уверен с самого начала, а в прозе — исключительной, по-моему, — так и считал себя дилетантом.
Ее любимым режиссером — из тех, с кем работала, — был Титов, недооцененный и ни на кого не похожий. Любимым артистом из тех, с кем снималась, — Богатырев. А лучший совет она получила на съемках «Кроткой» от Андрея Попова:
— На этих съемках я все время срывалась. Попов меня убеждал: помолчи, покури! Курить, может, и вредно, но срываться вреднее — и тебе, и окружающим. А поскольку я не согласна очень часто, то и курю довольно много, и с годами поняла, что это в самом деле полезнее…
Я ей задал глуповатый вопрос о том, что ей всегда предлагали розовые, положительные роли, и вдруг — как отрезало: сравнить Таню из «Открытой книги» с Аникеевой из «Гаража»!
— Но ведь Аникеева и есть Таня! Таня, постоявшая во главе собственного НИИ, выбивающая деньги, вынужденная интриговать… Весь «Гараж» — о том, что случилось с персонажами «Открытой книги».
— В смысле — что жизнь сделала?
— Жизнь ни из кого ничего не делает. Жизнь проявляет.
…Однажды, когда я уходил, она вместе с сыном вышла меня проводить.
— Заходите, к нам можно без приглашения. Мы люди не слишком здоровые, но не слабые.
Эта формула мне запомнилась лучше всего.
