В самый разгар «арабской весны» разгневанному народу король Мохаммед VI клятвенно по¬обещал конституцию. И вот случилось. В начале июля 98,5% жителей Марокко высказались на референдуме за новую конституцию в этой единственной на Севере Африки абсолютной монархии. Абсолютная монархия закончилась. Управление страной переходит в руки премьер-министра и парламента, хотя король Мохаммед VI сохраняет за собой должность верховного главнокомандующего и право роспуска любых властных институтов.

Надо честно признать: самая небогатая из арабских стран, несмотря на статус абсолютной монархии, была посвободнее соседей и до сегодняшних реформ. Например, иметь или не иметь мужчине «три жены» — целиком зависит от воли первой супруги. А глава семейства должен заручиться ее письменным одобрением.

Правда, по многочисленным опросам, большинство людей согласно все эти права заменить на сытую жизнь. Но для власти, похоже, проще дать демократию.

До обеда атлантический бриз с легкостью разносит жару, а близкая Сахара еще не готова обдать побережье своим раскаленным дыханием… Шаркающей походкой троица бредет по старому городу. Мимо лавок с дубленками и кедами, открытых кафе, источающих запахи арабских сладостей. В джинсовых шортах, со стоптанными шлепками на ногах — девятнадцатилетний Мустафа Билани и его приятели Халид и Али…

— Будет жарко, — говорит Мустафа. — Может, пива?

— А деньги? Нужна хотя бы двадцатка, — устало заключает Халид. — Работать совсем не хочется.

Работать — это значит приставать к иностранцам. Ребята должны отловить парочку туристов и развести их по местам — сдать торгашам или таксистам. За каждого торгаш платит по дирхаму*, таксист — по полтора. Пыльная работенка — приставать к людям и убеждать их пойти с тобой. Хорошо, если окучишь за час троих-четверых. Но можно и нарваться: Мустафа вспомнил, как пару лет назад бугай-англичанин схватил и тянул его за нос в ответ на пятиминутное приставание. Толстый ублюдок. Мустафа потер нос. Но и легкая добыча бывает, если человек приехал сегодня или вчера — хлопает глазами, всё интересно и на всё согласен. Такому можно устроить мини-экскурсию по «медине» и затребовать сразу 10 дирхамов! Правда, дают не больше пяти. Разве ж это деньги? Что можно купить девочке на два дирхама? Куда сводить? Да… И как после этого смотреть на этих светлокожих говнюков из Европы.

— Эй, дебил! Подними челюсть, а то упадет! — говорит Мустафа по-арабски какому-то молодому немцу, идущему навстречу. — А, тупой, ничё не понимает.

Немец, правда, заулыбался в ответ.

— Зря ты так. Отец говорит, что рыбы в этом году совсем мало. Сезон — тухляк, — говорит Али. — Осенью, когда туристы уедут, совсем туго будет.

— У меня есть пять дирхамов. — Мустафа шебуршит в кармане шортов. — Надо еще 10, и купим пива.

Но Али и Халид молчат. Мустафа, оглядываясь на меня, гордо заявляет:

— Спрошу у отца.

Друзья делают удивленные лица, будто Мустафа заявил, что идет грабить банк… Узкими улочками возвращаемся в лавку. Мимо проносится кучка детей, преследующих какую-то европейскую пару. Европейцы испуганно улыбаются, задирая сумки вверх.

— Тоже работают, — улыбается Мустафа. — Но у них лучше получается. Европейцы почему-то верят детям.

Решаю сфотографировать сцену приставания. Делаю несколько кадров, но тут из узкого проема выскакивают двое мужиков и с кулаками бегут на меня. Тут же — крики, женский вой. Вся троица, включая переводчика Салима, закрывает меня собой, и после непродолжительных переговоров мы снова ныряем в густую сеть переулков старого города.

— Детей нельзя фотографировать, запомни, — говорит мне Салим по-русски. — Женщин можно, мужчин можно, детей — нельзя!

— Что — новые исламские правила? — спрашиваю. — Меня только что чуть не убили!

— Всего лишь хотели отобрать камеру и, может быть, кошелек, — спокойно объяснил Салим. — Родители боятся, что снимки попадут к властям и их обвинят в использовании детского труда. Новый король очень строг в этом отношении. Говорит, дети должны учиться в школе, а не попрошайничать.

Отца Мустафы находим в мастерской, пристроенной прямо к лавке. 56-летний Аббас Билани полирует наждачной бумагой шкатулку.

— Никого не привел? — встречает он Мустафу. — Лодырь. Мать тебя искала к обеду.

— Пап, дай десять дирхамов, — перебивает Мустафа.

— Что-о? — Аббас резко отставляет шкатулку, но вдруг переводит взгляд на меня. Недолго мешкает. — Ладно, вот 5 дирхамов. Сукин сын.

Ликующий Мустафа уносится прочь, к друзьям.

— Понимаешь, ты гость, тем более из Европы, — объяснял мне потом Салим. — Перед тобой надо блеснуть возможностями… Потом, конечно, он вычтет у Мустафы эти деньги из его заработка. Но это потом.

Чайник на электроплите начинает закипать, но никто не обращает на это внимания.

— Малика! Ты оглохла?! Убавь телевизор! — глава семейства Аббас орет из своей мастерской в соседнюю комнату. Его единственная 51-летняя жена Малика сидит перед телевизором на коленях и с упоением слушает усатого диктора новостей. Салим — это ее младший брат — говорит, что в данный момент зачитывается глава о правах женщин. — Всё это сказки рабатских бездельников: про наши права, возможности… Был бы жив Хасан**, поставил бы всех их к стенке!

— Отстань, старый, — бормочет Малика в ответ, не отрываясь.

Из мастерской слышится ритмичный звук рубанка. Аббас шлифует доску. Из нее потом будут сделаны деревянные поделки, брелоки, браслеты-фенечки — на продажу туристам.

— Лучше бы они понизили налоги, — перекрикивая рубанок, снова голосит Аббас. — Особенно для фирм, которые будут нанимать молодых! Таких, как Мустафа, и его ослов-друзей. Хоть чем-то занять этих лодырей, чтобы не шлялись без дела… Порезался щепкой…

— Тут говорят, я могу с тобой развестись хоть сейчас, если захочу…

— Что там говорят? — не расслышал Аббас. — Господи, Малика, принеси бинт!

— …По причине несовместимости характеров. Ты слышишь, старый верблюд? — Малика поднялась на ноги и неспешным шагом с вдруг появившейся важностью на лице двинулась на кухню выключать чайник. — Бинт в аптечке, возьми сам!

— Ну, по арабскому обычаю госте¬приимства начнем с чая, — сказал мне Салим.

К 2 часам дня центр «старой» Эссауэйры совсем пустеет. Жара сгоняет с узких улочек даже туристов. От солнца, которое в это время строго — над самой головой, прячутся под навесами и зонтиками кафе. Тощие кошки скрываются в тени пальм. Обдувает бесконечно густой морской бриз. Кажется, его даже можно есть… Старый город закрывается на перерыв. Владельцы лавок и мастерских садятся пить чай с воздухом, организуя под навесами скромные столы.

— Вообще-то есть инжир и финики, хотите? — Малика подносит мне высокий стакан.

Все собираются в главной комнате дома (с телевизором). Аббас с перебинтованным запястьем — во главе.

— Наш король — истинный западник, — говорит он с неодобрением в голосе. — Водит дружбу с Европой, ругается с Ираном (в 2009 году Рабат разорвал дипотношения с Тегераном. — П. К.) и вот заговорил о правах человека. Только что с этого человеку? Великий Хасан хотя бы открыл нашу страну для туристов, и этим живет вся моя семья.

— Твой великий Хасан расстреливал журналистов, врачей, учителей. Всех, кто понимал, куда этот тиран толкает страну, — выступил Салим. — Высасывал все соки из страны. Ты знаешь, что он был одним из самых богатых людей мира? При этом пол¬страны работало на апельсиновых фермах!

Аббас и Сулим затевают долгий спор. И надо сказать, спор между сторонниками Хасана II и Мохаммеда VI отдаленно напоминает нашу российскую «проблему-2012». Старшее поколение, силовики, часть крупного бизнеса почитают деспотичного Хасана. А его сын Мохаммед считается в этом кругу безвольным интеллигентом и чересчур либералом, уводящим страну от истинного мусульманского пути непонятно куда. Старая элита запустила даже слух о том, что Мохаммед — гей. И зараза эта прицепилась к нему во время его обучения в Европе. Новая же элита клеймит Хасана за расправы над инакомыслящими, коррупцию и экономическую стагнацию. Во время его правления страна окончательно оказалась на «апельсиновой игле» (доля занятых в сельском хозяйстве около 50%). Туризм, который многие ставят в заслугу Хасану, так и остается полудиким. А реальная безработица достигала 30%. Среди молодежи до 30 лет показатель и вовсе доходил до 70%.

Считается, именно проблема незанятой молодежи сдетонировала волну весенних протестов. Правда, в большинстве арабских стран протесты обрели революционный характер, молодежь хотела политических прав и участия в госуправлении. Марокканская же молодежь требует банального трудоустройства.

— Никто не стремится в политику. Власть у нас бедная, — говорит Салим. — Если в Египте или Ливии чиновники делали состояния на нефти, то много ли заработаешь на апельсинах?

…Разливает Малика из длинноносого чайника. Искусно поднимает и опускает его над стаканами так, что струя журчит на всю комнату. Аббас рассказывает историю своей лавки.

Вместе с мастерской он держит ее уже пятнадцать лет. В 41 год она перешла Аббасу по наследству от отца Амана. Отцу Аману — от деда Асада. Деду Асаду — от убитого им французского жандарма вишистского колониального правительства, чье имя уже никто и не помнит. Как и всё Марокко, портовая Эссауэйра находилась под контролем коллаборационистской Франции. Французские армия и жандармерия крышевали ремесленников, рыбаков, скотоводов — и всё, что приносит деньги. Например, предки Аббаса продавали в лавке рыболовецкие снасти, а жандарм-бенефициар приходил раз в неделю за прибылью. Однажды ночью удрученный высадкой в Марокко войск союзников (США, Британии и сил французского Сопротивления, 1942 год), он явился сильно пьяный и решил сжечь лавку и всех арабских слуг. Спас семейство храбрый 21-летний Асад, задушив француза сетью для сардин… Так лавка обрела нового хозяина. Шло время. Марокко добилось от французской метрополии независимости. А Эссауэйра превратилась в ключевой рыболовецкий порт независимого королевства. Но не меньше, чем рыбаков, город стал притягивать туристов. В разгар холодной войны со всей Европы сюда тянулись хиппи. Тысячи чувих и чуваков обустраивали бунгало рядом со стенами старого города, наблюдая, как бьется об нее атлантическая волна. На подъезде к городу у подножия горы колосилась марихуана, выращиваемая коллективно. И храбрый Асад решил тогда переориентировать свою лавку на изготовление и продажу туристическо-хипповской мелочи.

Дожив до 59 лет, Асад передал лавку 37-летнему сыну Аману. Который, дожив до 63 лет, передал ее Аббасу. И каждый ждал своей очереди.

Туристы и рыба для города — и сегодня главный источник дохода. Но туристов и даже рыбы совсем недостаточно, чтобы занять работой всех горожан. Например, старший сын Аббаса Ибрагим (которому когда-то также отойдет лавка), выучившись на медбрата, сумел найти работу только в Касабланке. На бескрайнем городском рынке — «медине» — он продает контрафактные трусы Dolce & Gabbana и Emporio Armani. Хотя подделкой назвать их нельзя: вместе с «лицензией» ее зачастую производят на одних и тех же марокканских фабриках. Но контрафакт не учитывается в документациях, хотя ею частично оплачивают труд рабочих. На полке в доме родителей висит соответствующая фотография: улыбающийся Ибрагим катит большую тележку с широким ассортиментом неучтенных трусов.

— Вы думаете, я доволен таким положением? Что мой сынок торгует тряпками?! — говорит, глядя прямо мне в глаза, Аббас. — Да я просто счастлив! Потому что любая работа в нашей стране — это счастье. Пусть продает хоть эти… как их там… развратные трусы.

— Стринги, — подсказывает Малика. — Ты однажды подарил мне такие, забыл?

За нашим столом взрыв смеха. Не может сдержаться даже Аббас.

За десять лет новый король изменил в стране многое. Представители могущественной (как и во многих арабских странах) армии были вытеснены из непрофильных сфер. А во власть пришла молодежь, обучавшаяся в Европе. Численность безграмотных удалось уменьшить до 31%, притом что в предыдущие десятилетия таковыми стабильно являлись 50% населения.

Правда, немного удалось в экономике. Но об этом власть почти не говорит. А говорит и частенько преувеличивает — о достижениях… Интерфейс управления государством полностью замыкается на монархе. Фактически нет разделения властей. А демократизация последних 12 лет — лишь добрая воля молодого западника-короля. И даже с учетом этой особенности здесь преследуют журналистов (с 2006 года осуждены трое) и запрещают неугодных политиков. Правда, формально придраться не к чему: в королевстве не закреплена свобода слова, а государство не подписывало никаких обязывающих документов.

Пригород Эссауэйры. Возле бунгало двадцатипятилетнего Валида — сборище молодых людей. Валид ведет собрание «несогласных», обсуждают план митингов на ближайший месяц. Решают не сворачивать акции протеста, пока король Мохаммед не отдаст все реальные полномочия парламенту.

Валид — активист оппозиционного движения «20 февраля» — проучился во Франции целый год. Он — из семейства промышленников, добывающих фосфаты — едва ли не единственный природный ресурс Марокко. Если не считать родню короля, фосфатные олигархи — верх иерархической лестницы страны.

Но Валид, как это бывает в состоятельных семьях, плюнул на лестницу и заделался бунтарем. Бросил университет в Париже и возглавил оппозиционную ячейку. Теперь одевается в лохмотья. Но от денег, которые присылают родители, не отказывается. «Средства идут на плакаты и продпайки демонстрантам», — революционным тоном рассказывал мне по-английски Валид. Типичный распространитель «оранжевой» угрозы…

— Почему в Тунисе и Египте свергли диктаторов, а у нас нет? — рассуждает Валид. — Потому что наши диктаторы хитры, они строят из себя просвещенных руководителей, кидают народу демократические подачки, но, по сути, Мохаммед — такой же деспот, как и его отец. Просто сейчас не то время, когда можно мучить народ.

— А что говорят твои родители? — спрашиваю.

— Они считают, я подрываю устои государства, угрожаю семейному бизнесу, — отвечает Валид. — Они дружат с королем, но насколько я знаю, он им за меня не пеняет. На самом деле ему даже выгоден такой расклад, он же у нас играет в демократию…

Валид отвлекается на телефонный звонок, достает из кармана айфон. Дорогая игрушка мгновенно приковывает восхищенные взгляды революционной молодежи. На долю секунды мне вдруг показалось, что революция здесь нужна только одному Валиду.

Бунгало Валида находится рядом с баром и мини-отелем, которые держит Керим. Керим — местная достопримечательность. Сам Джимми Хендрикс когда-то жил в его мини-отеле. Керим носил гуру еду и травку, а гуру вынашивал планы по созданию здесь колонии для хиппи. Говорят, даже кровавый Хасан махнул рукой, приказав чиновникам не мешать великому гитаристу. В итоге небольшая колония возникла, но просуществовала недолго. С закатом же холодной войны идея хипповских поселений обесценилась совсем.

Правда, мини-отель Керима так и остался. Уже обшарпанный и пустынный. Сам Керим сидит на табуретке у входа, тянет косяк и смотрит на Атлантику совсем отстраненным взглядом. Дреды слегка покачиваются на его морщинистых щеках, разбрызгиватель на заднем дворике поливает клочок земли с растущей марихуаной. И можно уже не заходить в мини-отель, где останавливался покойник Хендрикс. Зачем? Вот же они — 60-е.

— А что вы думаете насчет короля? — задал я на прощание Кериму глупый вопрос.

— Король мертв, — мудро ответил Керим, оставаясь на своей волне. — The king is dead.

* 1 дирхам — 3,5 рубля.

** Предыдущий король Марокко, правивший с 1961 по 1999 годы, — отец Мохаммеда VI.

*** Реконкиста — многовековое отвоевание христианами земель на Пиренейском полуострове, занятых берберами и арабами (маврами) в VIII веке. Завершилась в 1492 году и ознаменовалась объединением Испании.