Прокурор Партизанского суда Минска Антон Загоровский потребовал приговорить кандидата в президенты, мужа собкора «Новой» Ирины Халип Андрея Санникова к 7 годам лишения свободы в колонии усиленного режима. Приговор будет вынесен 14 мая в 16.00.

Накануне, на предпоследнем заседании суда, Андрей Санников публично заявил о пытках в СИЗО КГБ и об угрозах председателя КГБ Зайцева, который шантажировал политика здоровьем его жены и ребенка.

Организация Amnesty International уже пообещала направить письма правительствам стран, международным организациям и правозащитникам с призывом обратить внимание на сообщение о пытках.

Приводим (с небольшими сокращениями) стенограмму выступления Андрея Санникова в суде.

– Я настаиваю на тех показаниях, которые я сделал в суде, в связи с тем, что показания, содержащиеся в деле, были даны под давлением. Что это означает? Это означает, что ко мне применялись пытки. (…)

Меня поместили сильно избитого, продержали 5 часов, не давая выйти в туалет, поместили в камеру без места, фактически на пол, то есть на доски, которые лежали под нарами. Между нарами и полом было узкое место. С больной ногой было очень сложно там находиться. В камере было холодно. Очень холодно. Самочувствие мое было плохое. Заявление о том, что применяются пытки, я написал в связи с тем, что через трое суток где-то или через четверо, предоставили все-таки место на нарах, но сразу же приказали лежать к дневному свету (на ночь там включается «ночной» свет, днем работает лампа на потолке), не менять позы. Если я засыпал и переворачивался, будили меня, будили всю камеру, заставляли ложиться опять в эту же позу.

После того, как я написал это заявление, я знал, что мне грозит, что будет еще хуже. Так и случилось. Меня сразу же перевели в другую камеру, опять на пол, опять под нары. Опять создав значительные неудобства, повторяю, что у меня была сильно покалечена нога.

Применяли процедуру личных обысков. В какой-то период, особенно в самый канун допросов, ежедневно. Что это такое? Это тебя выводят из камеры со всеми вещами (это означает матрац, постельные принадлежности), гонят по достаточно крутой лестнице вниз. Почему я говорю «гонят»? Потому что с первых дней в изоляторе СИЗО КГБ появились люди в масках неизвестной принадлежности, которые были хорошо подготовлены к обращению с нами, с политзаключенными, которые демонстрировали агрессию, грубость по отношению к политзаключенным (…).

Тебя гонят вниз, при этом колотят дубинками по всему, что рядом находится – по стенам, по самой лестнице – чтобы все дрожало. Заводят в подвал, в большое помещение, холодное, бетонное.

Раздевают догола, ставят возле стенки на растяжку, то есть ноги шире плеч. Голыми, с вывернутыми руками в холодном помещении могут продержать достаточно продолжительное время. Потом заставляют приседать. Каждый раз я обращал внимание, что у меня травмирована нога и что это зафиксировано в медпункте СИЗО КГБ. Это не действовало. Затем разрешают одеться. А вся процедура проходит в присутствии не менее трех человек в масках, которые колотят по стенам, которые кричат нечеловеческим голосом. Потом, одевшись, ты собираешь свои вещи. Особенная удача, если с этими личными вещами попадается передача, которую ты только что получил от матери. Во-первых, она тяжелая, то есть с ней спускаться и подниматься тяжело. Во-вторых, там апельсины и яблоки, которые хорошо раскатываются по полу. Наверное, особое удовольствие доставляло наблюдать, как заключенные их собирают.

Я повторяю, что эта процедура повторялась каждодневно, в период первых допросов.

Я незаконно был лишен права на переписку в течение месяца. Я не получал писем от родных, они не получали моих писем.

Люди в масках, которые действительно были хорошо обучены и оказывали психологическое давление этими звериными криками, грохотом, позволяли себе толчки в спину дубинками, удары по ногам.

В изоляторе меня постоянно, да и сейчас водят в наручниках даже на короткое расстояние. В наручниках тоже можно по-разному водить. Можно дать человеку спокойно идти, а можно вздыбить его за наручник, застегнутые сзади. Что они вообще-то и демонстрировали.

Первое заявление о пытках я писал начальнику СИЗО. Получил за это. В СИЗО КГБ писать заявления небезопасно.

В течение всего периода допросов я находился в этом скотском состоянии под нарами, с плохим самочувствием, с больной ногой. Давление на меня осуществлялось и через камеру, где мне вначале сокамерники (подготовленные, видимо, потому что были хорошо проинформированы о моем деле) советовали последовать примеру других кандидатов, которые писали на имя Лукашенко. Затем просто оказывали давление, создавали конфликтную ситуацию.

Все это можно было бы выдержать. Но 22 декабря, когда мне предъявляли обвинение, я узнал, что где-то рядом в камере находится моя жена. Потом я узнал, что моего сына хотели похитить с помощью органов опеки. И мне было прямо сказано и начальником СИЗО, и следователями Мироновым, Лавренчуком, и оперуполномоченным Фетисовым, что, если я хочу помочь своей жене, я должен давать показания. Не просто показания, а те показания, которые нужны.

31 декабря, накануне Нового года, поздно вечером, у меня состоялась принудительная беседа с председателем КГБ Зайцевым, который угрожал жизни и здоровью моей жены и ребенка. Когда я отказывался подтверждать ложь, которая мне предлагалась, когда я отказывался писать какие-либо прошения, Зайцев мне заявил буквально следующее: тогда к вашей жене и ребенку будут применены более жесткие меры.

Я, конечно, опешил от такого, потому что человек, находящийся на такой должности и считающий себя, наверное, офицером, не должен звучать как криминальный авторитет. Но я воспринял очень серьезно эти слова и понял, что, действительно, от меня зависит, наверное, жизнь и жены, и ребенка, поскольку жена была в этой же тюрьме, где я знал, как относятся к заключенным. Тем более специфика изолятора КГБ состоит в том, что есть женские камеры, но женских надзирателей нет.

И потом со мной стал работать оперуполномоченный Фетисов, который, следуя заявленным Зайцевым темам, готовил меня к допросу, говоря, что нужно говорить, какие темы конкретно интересуют, а интересовали отнюдь не события на Площади, а вопросы финансирования, вопросы моих контактов с иностранцами и так далее.

(…) Вместе с оперуполномоченным следователь Миронов составил подробный план моего допроса, предупредив при этом, что ссылки на Конституцию, что я, мол, не хочу давать показания, которые могут навредить мне, не будут приниматься в качестве ответа. Мне абсолютно все равно было, потому что я думал об одном.

У меня очень сильно заболела печень перед первым допросом. Но я не боялся этой боли. Я боялся, что не смогу дать те показания, которые помогут жене. Другой следователь Лавренчук подсказывал ответы на вопросы, задавал вопросы, которые не соответствуют сути событий 19 декабря, допускал в отношении меня грубость, поэтому в некоторых местах показания просто не могли соответствовать действительности – это не мои слова.

На протяжении всех допросов мне было отказано в праве на защиту. Первый раз я смог встретиться, осуществляя свое право на защиту, с адвокатом, наедине, только 22 марта. Даже мои требования, ходатайства предоставить мне документы, включая Конституцию Республики Беларусь и Всеобщую декларацию прав человека, не были удовлетворены.

На всех допросах адвокату отводилась роль статистов. Я не мог не только разговаривать, мне запрещали даже смотреть на адвоката. На всех допросах у меня было плохое самочувствие, о чем я сообщал следователю. Но я не отказывался от дачи показаний. Единственное, о чем я просил в конце допроса, чтобы адвокат оказал мне техническую помочь – просто в вычитке допроса, не в исправлении. В этом тоже было отказано.

На протяжении всех допросов продолжалось психологическое и физическое давление на меня в СИЗО КГБ. Кроме того, что я был лишен права переписки в течение месяца, меня полностью изолировали от информации, не получал газет и до сих пор не получаю те, которые мне выписываются. Отключили трансляцию телевидения. Вместо этого включили внутренне телевидение. Вначале принудительно заставляли смотреть официальную белорусскую пропаганду, затем стали показывать фильмы, для подготовки, видимо, заключенных к чему-то. Не знаю, к чему, потому что один из фильмов был из тех, что подвергается уголовному преследованию в России. Называется он – «Россия с ножом в спине». Черносотенный фильм, открыто антисемитский, призывающий бороться с «жидовским фашизмом» и уничтожать евреев.

Это не единичный случай. Показ документальных фильмов с откровенными сценами насилия, такими как отрезание голов чеченскими бандитами у пленных, расчлененными трупами, в том числе и детей – это обычная практика в СИЗО КГБ.

Начальник СИЗО КГБ тоже проводил со мной принудительные беседы. Для чего это делается? Объяснение простое – для того, чтобы подготовить заключенных к принятию «правильных» решений.
Поэтому я и делаю это заявление и говорю, что показания, которые я давал на допросах, не полностью соответствуют действительности. Я делал это заявление и ранее. Оно есть в деле в кратком виде, там сказано, что я готов пояснять непонятные суду моменты на судебном заседании.