Суд над Ириной назначен в Заводском районе Минска: далеко от центра, не по месту прописки — дурной знак. Хороший знак — что судьи Жанны Брысиной нет «в списках»*. «Ничего, скоро будет», — мрачно говорит мама Иры Люцина Юрьевна.

На этот раз в зале всего 40 мест. Большую часть занимают родственники обвиняемых, наблюдатели от ОБСЕ и иностранных посольств. Вместе с Ирой судят сопредседателя партии «Белорусская христианская демократия» (БХД) Павла Северинца и члена штаба кандидата в президенты Николая Статкевича Сергея Марцелева. Все трое обвиняются в «организации и подготовке действий, грубо нарушающих общественный порядок, либо активном участии в них». Наказание — до трех лет.

В ночь после выборов, 19 декабря, все трое оказались в СИЗО КГБ. Северинец и Марцелев остаются там до сих пор, Ира с 29 января — под домашним арестом. В доме круглые сутки дежурят два «дяди КГБ», как называет их трехлетний сын Иры Данька. Ирине нельзя покидать квартиру, подходить к двери и телефону, читать письма, видеться с кем-либо, кроме родителей, сына и адвоката. Перед судом, рассказывает Люцина Юрьевна, даже подстригаться Ире пришлось самой.

В зале суда обвиняемых разделили: Павел и Сергей — в зарешеченной клетке, Ирина — между двумя охранниками на скамье около адвокатов. Как считают в Минске, если мера пресечения — СИЗО, то и срок будет большим. Если обвиняемый ждал суда дома — отделается условным. Метод не точнее святочного гадания, но на это не обращают внимания: формальная логика на политических процессах все равно не работает.

«Закона-то нема»

10.00. Судья устанавливает личности обвиняемых. Павел Северинец оказывается ранее судим. «Осужден незаконно на три года. Освобожден досрочно, — говорит Павел по-белорусски. — Почему? Да сверху приказ дали. Закона-то нема».

В 2005 году Северинец, тогда активист «Молодого фронта», был обвинен в организации акции протеста после референдума**. Приговор — три года колонии-поселения. Политического лидера отправили в деревню Малое Ситно на лесоповал. Но вскоре в стране начался кризис, и в обмен на снижение европейских экономических санкций политических заключенных начали выпускать.

Павел Северинец заявляет отвод судье: «Не то чтобы я имел что-то лично против вас… Я не верю в правосудие при действующей политической системе».

— Не хватало, чтобы вы знали меня лично, — обижается судья, исчезает в совещательной комнате и отвод судьи отклоняет.

Ходатайство об изменении меры пресечения для Иры Халип также отклонено: она обвиняется в преступлении средней тяжести, поэтому — все тот же домашний арест.

Зато суд соглашается приобщить к делу журналистские награды Халип. Адвокат Иры Анна Бахтина зачитывает их список, и в зале нарастает веселый гул: российское «Золотое перо», премия журнала Time «Герой Европы», награда за серию очерков о внесудебных расправах в Белоруссии, а также премия «Свободное слово» за публикацию «Евангелие от ЛУКАвого».

Конопатский против

Предъявление обвинений начинается около 11.30. По словам прокурора, подсудимые «неоднократно призывали к участию в несанкционированном мероприятии», распространяли «заведомо ложную информацию о недемократичности выборов», не подчинялись «законным действиям власти». Из-за их «преступных действий» толпа митингующих вышла на дорогу, была нарушена работа Минского метрополитена, МинскТранса, магазина «Евросеть», отделения обмена валюты №37, Республиканского дворца культуры профсоюзов и ресторана McDonalds.

Недополученная прибыль МинскТранса — 159 475 руб., McDonalds — 8 млн 500 тыс., частного предпринимателя Конопатского — 200 тыс. рублей. В зале снова смех: не знаю, как Конопатский, но большинство остальных предприятий на предыдущих судебных процессах уже заявили, что претензий к демонстрантам у них нет.

У Иры — дополнительные обвинения. По словам прокурора, она «шла в голове колонны и личным примером вела других за собой».

Ирина и Павел Северинец свою вину отрицают.

— Вину полностью признаю, — вдруг говорит Сергей Марцелев.

«Аля, на площади будет жарко»

Как перешептываются в Минске, в СИЗО КГБ Сергей Марцелев сначала держался. А потом все подписал.

Марцелев — один из немногих, признавших свою вину. На прошлых судах таких обычно отправляли в связке с не подписавшими, чтобы наглядней были обвинения. Стоя в железной клетке суда, он рассказывает все: в каком ресторане встречался с кандидатом Статкевичем, какую программу для него сочинял, как выступал в начале декабря в телеэфире: «Я считал, что это было 4 декабря, но как сообщили мне органы предварительного следствия, это было пятое». Как перед митингом написал в Skype своей знакомой: «Аля, на площади может быть жарко». Кажется, это «жарко» особенно заинтересовало следствие.

— Вы знали, что митинг на площади не санкционирован? — спрашивает прокурор.

— Мне не было доподлинно известно, подавал ли кто-то из кандидатов заявку на митинг.

— А почему вы туда пошли?

— Я думал, что кто-то подавал…

«Совсем сломали парня», — вздыхают в зале. Но осуждения не видно. Информация выходит даже из СИЗО КГБ, и все уже знают, что за чистосердечное признание предлагают скостить полгода.

Марцелев, по его словам, услышал команду «Работаем», около него разорвалась светошумовая граната. «Я был контужен. На нас напала группа из 25–30 людей в масках. Я увидел, что Некляев лежит на земле, его лицо залито кровью, он был без сознания. Мы понесли его в штаб».

— Будучи на площади, вы слышали требование ГАИ освободить проезжую часть? — не интересуется деталями нападения прокурор.

— Один раз.

— А что именно вы делали на площади?

— Скандировал с остальными «Жыве Беларусь!». На этом моя функция заканчивалась…

Следить за допросом неловко. Всякий раз угадываешь, что сейчас будет происходить. Марцелева спрашивают про учебу в Польше — значит, будут делать из него западного наймита. Вспомнили работу на Статкевича — значит, повесят на кандидата еще одно обвинение.

— Так в чем вы признаете свою вину? — спрашивает прокурор.

— 5 декабря 2010 года (в ходе теледебатов. — Е.Р. ) я действительно позвал граждан собраться на Октябрьской площади. Находясь там, двигаясь в составе колонны, я вышел на проезжую часть и дошел до площади Независимости, препятствуя работе ряда учреждений.

— Вы могли идти по тротуару? 40 тысяч людей могут идти по тротуару? — бросает ему спасательный круг адвокат Иры Анна Бахтина.

— Наверное, нет…

— Может ли выкрикивание лозунгов привести к нарушению работы предприятий? — настаивает Бахтина. Кажется, обвинение сейчас развалится, от признания ничего не останется, все пойдут домой.

— Адвокат Халип не перепутала свои функции? — поднимает брови судья.

Кесареву суду

Следующим допрашивать должны Павла Северинца. Отвечать он отказывается.

• Северинец, вы решили с нами поиграть? – раздражается судья.

Тот удивленно поднимает глаза. Пять месяцев в СИЗО он молчал. Не отвечал на вопросы следователей, не шел на контакт.

• Это политическое дело, - Павел одергивает черный пиджак. Все время заседания он стоит посреди металлической клетки, не соглашаясь сесть. - Даже господь наш Иисус Христос кесареву суду показания не давал, потому что суд был неправедный… Меня держали под стражей, не давали встретиться с родными, исповедаться или причаститься. На справедливость я уже не рассчитываю. На остальное – воля Божья.

Повисает пауза. Как потом скажет мне сопредседатель БХД Алексей Шеин, это обдуманная позиция Павла: “Мы все понимаем, что провосудие не существует, решения принимаются в администрации президента. Суд – это бутафория, костюмированное представление. Остается или искать возможные для себя рамки сотрудничества со следствием, или отказаться от него вообще. Это вариант смелый: те, кто не сотрудничает со следствием, проводят все предварительное заключение в СИЗО, прокурор просит для них максимальный срок. Видимо, Павел к этому готов».

Полная площадь тимуровцев

— Мне 43 года. Из них 22 я занимаюсь журналистикой. Это моя любимая работа.

К сожалению, все белорусские газеты, где я работала, одна за другой были закрыты. Работа на «Новую газету» и «Эхо Москвы» — единственный способ сохранить своего читателя.

Ирину Халип допрашивают последней. Она говорит спокойно и с усмешкой, как будто дает интервью плохо подготовленному репортеру.

– Я была доверенным лицом своего мужа Андрея Санникова. Я вообще во всем поддерживаю своего мужа. Иначе я была бы замужем за кем-нибудь другим.

Стоя спиной к залу, Ирина рассказывает, как ее муж говорил, что на митинг нужно одеться теплее: придется ждать, пока объявят окончательные результаты голосования: «Мы должны быть уверены, что выборы сфальсифицированы». Как машину, где они ехали с мужем, остановили и неизвестные люди грубо вытащили их наружу, ткнули ее лицом в капот, а Санникова били ногами: «Только по дороге в СИЗО мне сообщили, что я задержана. Все, что было до этого, — какие-то жуткие незаконные действия».

— Тут присутствуют термины не из юриспруденции а из философии, — Ирина взмахивает обвинительным заключением. — «Использовала надуманные утверждения». Что значит «надуманные»?! «Личным примером увлекла остальных за собой». Это терминология пионерского лагеря! «Тимуровец пошел копать картошку и увлек остальных за собой». На площади собрались единомышленники. Они голосовали за разных кандидатов, но все думают, что один человек не может находиться у власти десятилетиями, что нельзя менять конституцию по своему усмотрению, нельзя фальсифицировать выборы. Люди скандировали «Жыве Беларусь!» не потому, что их кто-то увлек, а потому, что они этого хотели.

Ирина последовательно опровергает все обвинения: она не призывала людей прийти на митинг, но публично говорила, что будет там: «Я как Остап Бендер, чту Уголовный кодекс, но еще больше чту конституцию, которая дает нам свободу собраний и публичных шествий». Что не была ознакомлена с предупреждением, которое прокуратура вынесла ее мужу: «Я не знаю закона, по которому муж и жена признаются одной сатаной. Мне бы успеть перечитать Томаса Манна, я не могу тратить время на чужие предупреждения из прокуратуры».

Лица Ирины не видно, но от фигуры веет абсолютной уверенностью. Только позже, расшифровывая запись допроса, я слышу, что ее голос иногда дрожит.

— На площади были 40 тысяч человек. Я не понимаю, почему для одних это обернулось статьей 293 о массовых беспорядках, для других 342-й («подготовка действий, грубо нарушающих общественный порядок)», третьи отсидели 15 суток, остальные до сих пор боятся, вдруг за ними придут.

— А вы до сих пор не поняли, что все совершали не одни и те же действия? — с иронией спрашивает прокурор.

— Единственное действие, которое отличалось, совершали те, кто бил стекла, — отрезает Халип.

— «Достоверно зная, что собрание граждан не санкционировано», — зачитывает Ирина. — Да, я знала. Я и была задержана в административном порядке, доставлена в СИЗО Окрестина и свои 15 суток уже отсидела с лихвой. Раз в 10 как минимум больше. Единственное, что я признаю: поскольку проспект был перекрыт, то некоторые пассажиры добрались до своих остановок автобуса на 15–20 минут позже. Но это случилось один раз. Из-за президентского кортежа мне приходилось застревать в автобусе неоднократно.

Заседание заканчивается. Словно в насмешку, Иру увозят домой с кортежем. Правда, под конвоем и внутри автозака.

«Женщина Халип»

Второй день заседания проходит странно. Переквалифицировав обвинение со статьи об организации массовых беспорядков на статью о «грубом нарушении общественного порядка», из материалов следствия убрали любое упоминание событий на площади Независимости. Обвиняемым больше нельзя вменить попытку захвата Дома правительства, битье стекол, подстрекательство к бунту. Все, что остается, — обвинять в нарушении правил дорожного движения.

Полдня суд допрашивает свидетелей обвинения: гаишников, стоявших в оцеплении у площади Независимости. Свидетели говорят тихо, опустив голову и бубня под нос.

— Какие-то они робкие. Вот омоновцы, которые ходят по судам жаловаться на побои, те наглые, — шепчет Люцина Юрьевна. — Правда, из них половина почему-то в отпуске. Наверное, приходят только те, кто может два слова связать.

Один за другим рассказывают сотрудники ГАИ, что около 9 вечера 19 декабря, стоя на проспекте Независимости около Дворца культуры профсоюзов, они образовали живую цепь, взявшись за руки и загородив выход на тротуар. Прорывать цепь силой митингующие не стали, но аккуратно обошли гаишников, выйдя с тыла. Когда людей позади них оказалось столько же, сколько и впереди, оцепление пришлось снять.

— Кто-то из тех, кто вышел на проезжую часть, нехорошо себя вел? — спрашивает адвокат Анна Бахтина.

— Все, кто вышел на проезжую часть, вели себя нехорошо, — удивляется свидетель Михаил Чернобай, бывший командир взвода ГАИ.

— Они нецензурно выражались, у них были палки?

— Нет, — задумывается свидетель, — они свистели, кричали…

— Радовались, смеялись, — продолжает кто-то из зала.

Публика оживляется, только свидетель обвинения Денис Кислов признает, что часто использует на публичных мероприятиях машину с надписью «БелТВ». В зале спрашивают, использует ли КГБ машину с надписью «Молоко», но начинается допрос гаишника Анатолия Даненкова.

Свидетель Даненков также стоял в оцеплении. Во главе колонны, по его словам, шли Статкевич, Усс, Северинец и «женщина. Халип». Все они подошли к начальнику ГАИ, просили снять оцепление и предлагали «сделать генералом, если отойдет».

Слово попросил адвокат Павла Северинца.

— Вы говорили, что видели среди митингующих Северинца. Вы узнаете этого человека? — адвокат указывает на Марцелева.

— Да.

— А второго? — кивок на Северинца.

— Нет.

Вопрос оказывается и у Ирины Халип.

— Вы сказали, что видели «женщину Халип». «Женщина Халип» — это я. Ваше лицо мне тоже знакомо. Это вы прошлым летом вымогали у меня взятку за превышение скорости?

Судья снимает вопрос.

…Остаток заседания проходит скучно. Свидетели рассказывают одно и то же, знакомая Северинца читает Библию, согнанные на этот раз в зал члены БРСМ спят.

Начинается перерыв, на скамейке во дворе суда сидит один из свидетелей. Он устал и раздражен, рассказывать ему не о чем, но его вторую неделю таскают по судам. Рядом родители Ирины обсуждают, как быстрее добраться до Партизанского района, где девятый день судят Андрея Санникова. У него обострилась подагра, вчера ему стало плохо прямо в клетке суда и нужно его поддержать.

— Это все — какой-то абсурд, — говорит Люцина Юрьевна.

— Скорей бы все это закончилось, — вздыхает гаишник.

* В составленных главами МИДов стран Евросоюза списках невъездных в Европу белорусских юристов, чиновников и журналистов.

** Тогда по результатам референдума 18 октября 2004 года президент стал избираться на неограниченное количество сроков.

Под текст

Санников заявил о шантаже

Муж Ирины Халип, бывший кандидат в президенты Андрей Санников заявил в суде, что председатель КГБ Зайцев шантажировал его здоровьем и жизнью жены и ребенка.

«Я делаю это заявление, так как у прокурора возникли вопросы относительно показаний на допросах, — заявил на девятый день суда Андрей Санников. — Когда мне предъявили обвинение, я узнал, что где-то рядом в камере находится моя жена. Я узнал, что моего сына хотели выкрасть. Мне было сказано, если я хочу помочь жене, то должен давать необходимые показания. У меня состоялся принудительный разговор с председателем КГБ Зайцевым, который угрожал жизни и здоровью моей жены и ребенка.

Когда я отказался подтверждать вранье, которое мне предлагали, Зайцев сказал, что к моей жене и ребенку будут приняты более жесткие меры. Я растерялся от того, что человек, который находится на таком посту, не должен звучать как криминальный авторитет. Я воспринял серьезно эти слова и понял, что на самом деле от меня зависит жизнь жены и сына, так как жена была в этой тюрьме.

<…> Перед первым допросом было оговорено, как я должен осветить те или иные темы. <…> Поэтому я делаю это заявление и говорю, что показания, которые я давал на допросах, не соответствуют действительности».