Древние говорили: «Познай себя», ставя перед человеком самую сложную задачу. В этом самопознании Наталия Басовская — историк-медиевист, доктор исторических наук, профессор РГГУ, пришла к выводу, что ничего интереснее человека нет, а история — одна из труднейших наук, потому что это — самопознание человечества. О подходах к изучению истории с известным ученым беседует корреспондент «Новой газеты».
— Каким должно быть преподавание истории, в том числе современной, в школе?
— Ответ безумно прост, но пока почти невыполним. Должны быть квалифицированные и эрудированные учителя. Пока же преобладает наследие советского сознания: выучите параграф, составьте формулу, табличку… Скука на уроках прививает неприязнь к истории как предмету. Позже многие, столкнувшись с историей всерьез, говорят: «Ой, а это, оказывается, интересно!» Радует, что нынешние учебники гораздо лучше былых. У меня внук учится в обычной средней школе. Я посмотрела его учебник по древней истории — там появились люди, раньше были одни схемы. Достойный учебник по Средним векам. Есть прекрасная книжка Марка Ферро — «Как рассказывают историю детям в разных странах мира». Он изучил школьные учебники истории разных стран и показал: везде в изучении истории в той или иной мере присутствует предвзятый подход.
Еще важна подача материала. А когда учителям, замученным объемом часов, бесконечными отчетами, с душой предаться своему предмету?.. Вселяет надежду то, что они стали больше зарабатывать. Но когда рядом такой полюс: юные околобизнесные люди получают контрастные деньги — не пойдут молодые и талантливые работать в школу. Так наука лишилась нескольких прекрасных исследователей, а я — аспирантов: они начинают подрабатывать, получать большие деньги, и работа от зари до зари полностью высасывает мозг. Лучше было, когда подрабатывали, разгружая вагоны. Учитель закладывает основу будущего страны. Я бы тех, кто решает вопрос об их зарплатах, привела в школу. Нахождение в перевозбужденном детском поле требует восстановления сил, поэтому нагрузка должна быть меньше, а заработок — больше. Это не прекраснодушные мечты. Если человечество уцелеет, оно к этому придет.
— Чем отличаются нынешние студенты от тех, кто учился 10–20 лет назад?
— Студенты-историки отличаются эрудицией, культурой, интересом к обучению. Сказывается глоток свободы, который был в эпоху перестройки, как к ней ни относись. Но свобода иногда неточно понимается, тем более молодыми. Хочу — присутствую на занятиях, хочу — не присутствую, подчас много светской жизни, отвлекающей от занятий, поубавился энтузиазм: «Зачем запоминать факты, когда есть Интернет?..» Приносят рефераты, скачанные из Интернета. Недавно на одном факультете мне рассказали, что под видом первого варианта дипломной работы студент принес нечто из Интернета. Когда ему сказали об этом, ответ был замечательный: «А вы сначала докажите!» У них иллюзия, что по любому вопросу надо судиться. Это ложно понимаемая свобода, но, наверное, это нормально. Надо пережить эти издержки переломной эпохи.
— Как бы вы охарактеризовали подходы к изучению истории у нас и за рубежом?
— Зарубежные исторические школы очень дифференцированы, по крайней мере, в моей области — медиевистике. Начиная с распада Советского Союза и проникновения сюда классических исторических школ, таких, например, как школа «Анналов», разница в подходах к изучению истории заметно стирается. Было в СССР такое идиотское понятие «спецхран», где от нас таили новейшие труды зарубежных коллег, но в 1990-х информация хлынула в новую страну — Россию. Очень хорошо, что мы глубже узнали разные подходы и школы, но вместе с тем советское время сильно отбросило нас назад. Правда, кибернетике и генетике в свое время было хуже. Историческая наука всегда подвержена влиянию социального заказа. Заказ в западных странах — воспевание и обоснование их великих (действительно — великих) достижений в теории демократии. В практике все сложнее. Социальный заказ в Америке таков, что прагматику бытия они переносят в науку. Она должна подтверждать и укреплять американские ценности.
Мы — европейцы, и школа у нас преобладает европейская. Сейчас мы ближе к здравому взгляду на историю, но признаков заболевания еще много: истерическое отношение к вопросу о Сталине, о наследии 1930-х, Второй мировой войне и роли в ней Советского Союза… Чего стоит комиссия по борьбе с фальсификацией отечественной истории! Судя по названию, зарубежную историю можно, значит, фальсифицировать. И само слово «фальсификация» — из арсенала сталинской эпохи. Поэтому говорить о различиях и сходствах школ почти преждевременно. Но под прессом работали настоящие ученые. Назову Альберта Захаровича Манфреда. В его фундаментальном исследовании «Наполеон Бонапарт» есть предвзятости, но их легко снять, как шелуху с луковицы. Ценю работы Сергея Даниловича Сказкина о средневековом крестьянстве, хотя там тоже слишком много про классовую борьбу. У нашей исторической науки лицо пока расплывчато-устанавливающееся и излишне подражательное, но выход после тяжелой болезни мгновенным не бывает.
— В том, что вы занимались Средневековьем, историей Англии, был уход от современности?
— Именно. Я поступала на истфак МГУ с очевидным желанием заниматься русской историей, меня привлекал XVII век, Смутное время, которое тогда было мало исследовано. Но я сразу ощутила идеологический напор: в учебниках все ответы уже были. Лет двадцать назад в академическом институте я была на довольно спорной защите докторской на тему из нашей истории. И там выступил представитель старшего поколения: «Зачем было избирать эту тему? Я про нее все написал, все исследовал». Поэтому у меня ориентир был такой — подальше. Я хорошо владела английским, поэтому выбрала Англию. Дипломную работу писала по Англии. А Средневековье — потому, что отползала подальше от идеологически понимаемой «актуальности».
— Сейчас вам интереснее медиевистика или то, что происходит у нас на глазах?
— С годами я отошла от узкого интереса к медиевистским штудиям. Некоторые наблюдения меня пугают и изумляют. Например, широко отмечалось наступление XXI века. От невысокой грамотности не знали, какое новогоднее торжество считать наступлением века. А что торжествовать?.. Почти мистика, но, как правило, на рубеже веков происходит много трагических переломов. Когда я увидела разрушение башен-близнецов в Нью-Йорке, а я там не раз была, у меня вырвалось: «Вот он, XXI век!» В смысле — вот его начало, и пока он именно такой. Погруженность в Средневековье дает пищу для размышлений. Дело в том, что сознание человека конца ХХ — начала XXI века гораздо ближе к средневековому, чем, допустим, к эпохе барокко, когда казалось, что все чудесно и красота побеждает. А сознание средневекового человека, все время ждущего наступления конца света, нам как родное.
— Вы широко занимаетесь просветительской деятельностью, а исследовательской? Или преподавание и просветительство сейчас вам интереснее?
— Недавно я издала четвертую книгу из серии «Человек в зеркале истории». Да, преподавание и просветительство отнимает львиную долю времени. Но я стараюсь выступать на научных конференциях и по результатам научно-исследовательских статей. А в просветительстве я увидела большой смысл. Я не из общества по распространению, но в чем-то сроднилась с замечательным персонажем актера Филиппова из «Карнавальной ночи»: «Я из общества по распространению».
Идею просветительства разделяли многие прекрасные мои в этом смысле предшественники. На лекции Тимофея Николаевича Грановского о позднем Средневековье сбегалась вся интеллектуальная Москва. Не только для специалистов, но и для «читающей публики» писали великий медиевист Герье и авторы многотомных историй России — Карамзин, Соловьев, особенно Ключевский, которого очень уважаю. Павел Гаврилович Виноградов собирал авторов, готовил книги для чтения по истории Средних веков. (Занятное выражение: «Книга для чтения». А для чего еще?..) Это издание пользовалось заслуженным успехом у читающей публики. В советское время традицию издания «Книги для чтения» продолжила Ада Анатольевна Сванидзе — прекрасный историк и мой друг. Я с огромным удовольствием писала рассказы для этого издания. Два года в 1970-х вела радиопередачу «Радио для урока истории». Это доставляло мне наслаждение, в этом я видела смысл — доступно и увлекательно приобщать детей к истории.
— Исторические события и личности всегда вызывают неоднозначные оценки. В тот день, когда в Альберт-холле мир чествовал Михаила Горбачева, живущий в Англии известный правозащитник Владимир Буковский обратился в суд с просьбой выдать ордер на арест Горбачева, обосновывая это «преступлениями», которые он совершил в бытность главой государства. Как относиться к подобному разбросу мнений и оценок?
— Когда Горбачев сказал, что общечеловеческие ценности выше классовых, я поняла, что он — фигура историческая. Не важно, сам он к этой мысли пришел или кто-то подсказал, он представил ее всему миру. Эта его фраза избавила многих людей на Западе от великого страха перед грозной Страной Советов. Потом я сама ходила протестовать против его ошибок и об этом не жалею. Возможно, когда-нибудь человечество поставит ему памятник. Буковский — из поколения диссидентов. Не могу не восхищаться их мужеством. Как не уважать, например, Валерию Ильиничну Новодворскую, с которой я давно знакома? Дважды сидела, разбрасывала листовки во Дворце съездов… При этом образованная. Письмо Буковского — это, мне кажется, проявление сгоревшей души, раздраженности и ощущения несправедливости: на щит поднят человек, сидевший так высоко в партийной структуре и санкционировавший многие недостойные действия. Но суд Истории — кто-то, может быть, скажет, Божий — все расставит по местам. Российскому сознанию надо уходить от позиции обиженного.
