Неожиданно — а в общем, логично — это слово пополнило наш политический лексикон. Помнится, в школьные годы мы нехорошо издевались над песней Д’Артаньяна «Констанция, Констанция!» — в самом деле чужеродной для прелестного мюзикла по причине избыточного надрыва. Сегодня дружный хор блогеров, политических комментаторов и даже медиков поет на разных площадках главный хит позднего медведизма — «Кастрация, кастрация!». Речь о мере принудительного и показательного обезвреживания педофилов.
О том, что Дмитрий Медведев — не знаю уж, один, в тандеме или в тройке с Обамой во главе — принял решение баллотироваться на второй срок, можно уверенно говорить задолго до судьбоносной сколковской пресс-конференции 18 мая, на которую приглашены все желающие. О готовности поучаствовать в новом электоральном цикле он сигнализировал двумя популярными — в сущности, популистскими — президентскими инициативами. Первая — отмена или облегчение техосмотра, второе — химическая кастрация педофилов. Больше всего эта пара инициатив напоминает классический анекдот о Сталине, у которого Путин спрашивает совета, с чего начать. «Во-первых, — отвечает тень Сталина, — расстрелять всех евреев, а во-вторых, выкрасить Кремлевскую стену в сиреневый цвет». — «Но почему же в сиреневый?!» — недоумевает Путин. — «Я рад, что первое предложение не вызвало у вас вопросов». Почему техосмотр — понятно. Это вещь сугубо формальная, сложная и деньгоемкая — потрошить вас можно до тех пор, пока вы не плюнете на все и либо не приобретете талон по таксе, либо не обзаведетесь новой машиной. С педофилами все интересней.
Один из немногих плюсов чрезвычайной редукции русской политической жизни заключается в том, что у нас меньше копаются в грязном белье: где упразднена политика — нет свободы, но нет и грязи. Между тем именно педофилия была темой двух главных — и по крайней мере самых мерзостных — скандалов на пространстве бывшего СССР. О первом писали у нас мало, поскольку Прибалтика почти выпала из сферы нашего внимания. Уроженец Каунаса Драсиус Кедис (встречается и транскрипция «Кядис»), в прошлом «челнок» и мелкий бизнесмен, обвинил в педофилии судью Йонаса Фурманавичюса и бывшего политика, ныне бизнесмена Андрюса Усаса. Якобы свояченица Кедиса Виолетта Нарушявичене привозила к ним в гостиницу пятилетнюю дочь Кедиса, Дейманте, оставшуюся после развода с его женой. Получала за это крупные суммы. И там, в гостинице, взрослые дяди проделывали с ребенком чудовищные вещи, которые Кедис подробно описал в своем «Письме никому», обнародованном осенью 2008 года. Он требовал экспертизы и объективного расследования. Расследование это длилось 11 месяцев и результатов не дало. Физических повреждений у ребенка не нашли, и девочка в своих рассказах утверждала, что извращенцы ограничивались — не хочу во все это погружаться; косвенных улик (вроде психиатрической экспертизы, утверждавшей, что девочка не имеет склонности ко лжи) оказалось недостаточно, и тогда Кедис свершил правосудие сам. Или кто-то ему помог, расправляясь с судьей его руками.
5 ноября 2009 года был найден мертвым сначала Фурманавичюс, а потом и Виолетта Нарушявичене, рядом с трупом которой обнаружили выброшенную (либо подброшенную) «беретту», зарегистрированную на Кедиса. Сам он после этого ударился в бега — хотя его видели свободно гуляющим по Каунасу, — а потом тоже был обнаружен мертвым, жестоко избитым, в апрельском лесу близ родного города. Как он туда попал — до сих пор непонятно: лес грязный, мокрый, обувь на нем была чистая. Для довершения тайны подозреваемый в педофилии Андрюс Усас, который требовал с Кедиса миллион лит за клевету, погиб не менее таинственным образом — 15 июня прошлого года утонул в болотце, где взрослому по пояс и куда он ни с того ни с сего въехал на своем квадроцикле, а потом захлебнулся.
Вся эта история чуть не стоила отставки президенту и правительству: о том, что педофилам покровительствуют на самых высоких этажах литовской власти, писала вся оппозиционная пресса. Кедиса превозносили как национального героя. Разгневанные отцы наперебой предлагали ему кров и защиту — не только в Литве, но и в соседней Польше. «Письмо никому», полное грязнейших деталей и праведнейшего негодования, тиражировалось в прессе и блогах. Лишь потом стали всплывать дополнительные обстоятельства — криминальное прошлое самого Кедиса и его окружения, дела, которые вел Фурманавичюс (он вынес несколько обвинительных приговоров за контрабанду наркотиков и опасался мести)… Истерию, однако, было уже не остановить: в Литве создали даже несколько сайтов для приманки педофилов, где 12-летние девочки размещали объявление о готовности поучаствовать в «фотосессии». Все знают, что кризис ударил по Литве тяжело и больно. Здесь давно не было такой дружной ненависти к власти. Педофилия — отличный предлог для политического скандала, причем истинные обвинения практически неотличимы от мнимых. Да все они там педофилы, чего рассусоливать! Имеют наших детей, пока мы из кожи вон лезем, добывая им пропитание! Подобной риторики было навалом, и никого уже не занимал вопрос, кто такой в действительности Кедис и чем именно не угодил ему Фурманавичюс. Отголоски этой бучи — не разрешившейся ничем за невозможностью узнать истину после смерти главных участников конфликта — слышны до сих пор.
Вторая история — менее громкая и кровавая, но по-своему не менее трагическая — случилась в «Артеке» два года назад. Тогда Елена — жена Дмитрия Полюховича, сотрудника артековского пресс-центра, — обвинила его в регулярном сексуальном насилии над их приемными детьми, а также в предоставлении детей для участия в оргиях артековского начальства. Обвинение в педофилии было выдвинуто против Бориса Новожилова, гендиректора «Артека», и легендарного артековского врача Геннадия Рата, которому было на тот момент за 70; дети также опознали — или сказали, что опознали, тут уж теперь ни в чем не разберешься, — и Виктора Уколова, депутата Рады от блока Юлии Тимошенко. Именно из-за Уколова, который с Полюховичем дружил и в «Артеке» бывал, и разразился весь этот скандал, приведший к аресту Полюховича, выпущенного под подписку о невыезде лишь около полугода назад. Во время следствия опять-таки всплывали удивительные детали: оказывается, Елена Полюхович встречалась с политтехнологом Артемом Дегтяревым (человеком Березовского, как писали о нем в украинской прессе), намеревалась развестись с мужем и отсудить у него квартиру, а потому искала предлога для бракоразводного процесса, в котором все преимущества были бы на ее стороне. Со слов самого Полюховича известно, что его жена в детстве сама была жертвой сексуальной агрессии, а потому чрезвычайно болезненно относится к этой теме; подозревать мужа в педофилии она начала после того, как увидела, что дочь сидит у него на коленях и вместе с ним смотрит телевизор… Доказательством «педофилии» Полюховича стал обнаруженный в артековском пресс-центре альбом французской фотохудожницы Клодин Дори — там были фотографии артековцев, делающих зарядку или переодевающихся перед балетным конкурсом…
Вся эта грязь, едва не стоившая Полюховичу жизни и уж точно — карьеры, регулярно выливалась на страницы киевской прессы, пока в этом году пришедшая к власти Партия регионов (она некогда инициировала педофильский скандал посредством депутатского запроса Вадима Колесниченко) не закрыла комиссию по расследованию дела. Надобность в скандале отпала, показания детей оказались противоречивы, Елена Полюхович отказалась от очной ставки с обвиняемыми — короче, все закончилось ничем. Если не считать того, что поста лишился ни в чем не виноватый Новожилов да уехал из «Артека» любимый всеми доктор Рат. К этой истории у меня куда более личное отношение, поскольку «Артек» я люблю больше всего на свете, и я хорошо знаю и Новожилова, и Рата. Мне проще представить их всех людоедами, нежели педофилами. Хорошо знаю я и о том, что педофилия — любимый предлог для обвинения нелюбимого детьми педагога или неугодного родителям директора: если он обидел родное чадо, поставив двойку, самым легким способом изгадить ему жизнь и карьеру остается именно обвинение в педофилии. Гладил ребенка по голове? Беседовал в кабинете при закрытых дверях? Ходит с детьми в походы? Педофил, к бабке не ходи.
Педофилия с удивительной легкостью — хотя что ж тут удивительного, только дети нам еще и не по барабану, — заводит общество, превращает его в толпу жаждущих крови: вспомним хоть историю боксера Александра Кузнецова, забившего до смерти Бахтишода Хайрилаева. Хайрилаев, студент, гулял в новогоднюю ночь с друзьями и подругами; приемный сын Кузнецова бегал во дворе, хотя как он в новогоднюю ночь там оказался, при любящей и внимательной семье, — отдельный вопрос. Кузнецов увидел — впрочем, тут приходится верить только его показаниям, свидетелей не было, — что студент напал на его сына, уже лежал на нем; он и стал избивать педофила, не помня себя, и забил до смерти… Боксер был приговорен к двум годам и в августе прошлого года освободился по УДО. И опять всплывали любопытные факты его биографии — наркомания, скажем; но никого это особенно не заинтересовало — общественность требовала не только оправдать, а наградить Кузнецова. Потому что спас ребенка («и убил чурку», добавляли на некоторых форумах). А любой, кто осмеливался усомниться в версии обвиняемого, немедленно получал ярлык «защитника педофилов».
Дело даже не в том, что Дмитрию Медведеву потребовалось именно сейчас, ради популизма, при полном отсутствии знаковых успехов российского правосудия, при огромном количестве нераскрытых дел (хорошо хоть убийство Маркелова и Бабуровой раскрыли, несмотря на дружный вой правозащитников от нацизма), — провоцировать в обществе именно зверство, нерассуждающий, слепой гнев: эту эмоцию у нас любят. Не сказать, конечно, чтобы педофилия была главной российской проблемой, — но разбираться с ней надо, кто ж спорит. Иное дело, что разобраться тут крайне трудно: мало того, что все свидетели по определению ненадежны (да и жалко подвергать детей пыткам дополнительных дознаний), — подобные скандалы еще и апеллируют к самым сильным чувствам, которые разумом не контролируются: к родительскому инстинкту. Кто из нас не убьет кого угодно голыми руками за собственного ребенка?
В русской традиции вообще высоко ценится родственность: все, что делается ради детей, простительно. Родительские чувства — святыня: может, потому, что у нас мало осталось других святынь. Общество наше традиционно склонно к бессудным расправам, к оправданию героев вроде Калоева, вершащих собственное правосудие (и то сказать, при таком правосудии, как наше, — кто бы ждал иного отношения к народным попыткам восстановить справедливость?). Когда в обществе начинают играть на педофильской теме — это означает прежде всего, что кому-то нужно отвести эмоции толпы в безопасное русло, вызвать — и благословить! — выплеск неконтролируемой агрессии. А всех, кого эта агрессия заставит насторожиться, замазать в педофилии либо ее защите. Как видим, это несложно. Даже меня за обращение к этой теме кто-нибудь из «Наших» наверняка упрекнет в том, что я покрываю новых Гумбертов. И плевать, казалось бы, на «Наших» — но общество с готовностью поддерживает такие инициативы: оно ведь еще и потому так любит педофильские скандалы, что тема уж больно жареная. Любителей таких вещей у нас полно, и все они маскируют свое грязное любопытство под стремление соблюсти мораль. На самом же деле им просто очень интересно.
Впрочем, сильнее всего меня здесь забавляет поголовная общественная жажда кастрации — слово-то знаковое. Как и явление. Химическая кастрация, конечно, еще не физическая, но тоже вещь эффектная: не зря Джон Тьюринг, по решению британского суда подвергнутый ей в 1952 году за гомосексуализм, два года спустя отравился, не в силах вынести собственного перерождения. То, что все общество по мановению президента так сильно захотело массовых кастраций, мне представляется чрезвычайно печальным знаком: почему-то сейчас власти очень нужно, чтобы в России было как можно меньше людей с яйцами. Тот факт, что российское общество так горячо поддерживает идею оскопления, заставляет вспоминать популярность скопческих сект в России: самокастрация — «красная печать» — была здесь распространена и даже почетна. Человек сразу становился кротким, духовным, уменьшительно-ласкательным. Правда, тогда правительство со скопчеством боролось. Сегодня оно его готово насаждать.
Россия отказалась от смертной казни, но в душе так с этим и не смирилась: кровожадность общества продолжает зашкаливать. Следующим шагом станет кастрация за диффамацию, за высказывание вслух любого мнения, не совпадающего с официальным, за разглашение государственной тайны, в которую включаются по умолчанию любые сведения, неприятные для начальства… «Кастрация!» — вот истинный лозунг момента: слово найдено, именно так и называется то, что мы с собой сделали. Это не убийство, конечно. Это унизительное и, боюсь, необратимое перерождение. Это неспособность к тому, что ты умел раньше, — при полном сохранении интеллектуального и даже мускульного ресурса. Наконец этот тайный диагноз вышел наружу — во фрейдистской проговорке первого лица.
Массам, судя по всему, нравится. Есть ведь неопровержимый социальный закон: голосуя за расправы, обыватель подсознательно подписывается под тем, что скоро нечто подобное сделают с ним. И не сказать, чтобы эта перспектива его пугала: вспомним, с какой легкостью катулловский Аттис «ощутил безмужнюю плоть».
