15 апреля экспедиция «На лыжах — к Северному полюсу!», состоявшая из семи подростков от 16 до 18 лет, стартовала от ледовой станции «Барнео»*. За неделю, двигаясь по 135-му меридиану восточной долготы и самостоятельно прокладывая маршрут, они должны были преодолеть более ста километров дрейфующих льдов. А мы — группа журналистов — встречать их на полюсе. Вместо этого подростки прошли свой путь за пять дней, а мы опоздали еще на два, из-за нелетной погоды застряв сначала в Мурманске, а потом на самой северной в мире погранзаставе — «Нагурское» на Земле Франца-Иосифа.
Из другой жизни
Погранзастава «Нагурское» — в прямом смысле конец цивилизации: здесь стоит самый северный в России пограничный столб, а из окон виден Северный Ледовитый океан.
С воздуха шестигранное здание заставы «Нагурское» похоже на пуговицу, торчащую на белых складках снегов. Внутри пуговицы кажется, что она залетела сюда из другой жизни, знакомой по западному кино. В ней есть зимний сад с декоративными фонарями, пластиковыми апельсиновыми деревьями и геранью, громадный аквариум, бильярд, детская площадка, спутниковое ТВ и кресла из магазина ИКЕА, проделавшие путь то ли в 3300 км (от ИКЕА-Химки), то ли в 2800 км (ИКЕА-Стокгольм).
Жилой комплекс площадью пять тысяч квадратных метров, заменивший старое бревенчатое здание заставы, был отстроен в 2007 году: с нуля, на высоких сваях, с собственным энергоблоком, водопроводом, складами, квартирами пограничников, гостиницей и конференц-залом. Последним регулярно пользуются: в 2008 году на «Нагурском» прошло заседание Совета безопасности под руководством Николая Патрушева, в 2010-м здесь, по своему обыкновению, усыпил и измерил белого медведя Владимир Путин.
Мы прилетаем в субботу, на заставе выходной, и по зимнему саду лениво слоняются люди в шортах и шлепанцах. К вечеру они переодеваются в спортивные костюмы и вальяжно кружат вокруг бильярдного стола. Сейчас в «Нагурском» чуть больше двадцати пограничников, шестеро — семейных. Едут из Архангельска, Карелии, Калининграда. Попасть на заставу сложно: год службы здесь идет за два, а зарплаты доходят до 60 тысяч. Тратить их негде, и за пару лет пограничникам удается накопить на квартиру где-нибудь на материке.
— Контракт у меня на год, но я на второй точно останусь. И на третий, — говорит Олег, 22-летний и.о. начальника заставы. — Надо только уговорить жену сюда переехать.
— А пока не соглашается?
— А пока жены у меня нет.
Вокруг — ощущение нездешней, нерусской жизни. В этой жизни уютно, комфортно, все заняты делом и не ждут от судьбы подвоха. В ней служат пограничники в ладно сидящем камуфляже, модных темных очках и с автоматами, висящими на животе дулом вниз (не по уставу, зато как в фильмах про Рэмбо). Они мальчишески лихо рассекают на снегоходах, обращаются друг к другу по имени, легко разговаривают, весело шутят и со знанием дела обсуждают отличие первой модели iPad от второй.
Тысяча бочек
Когда-то «Нагурское» считалось поселком. Здесь стояла полярная станция, части ПВО и ВМФ, сверхсекретный акустический институт. В старых зданиях заставы теперь склады, от военных частей остались серые крыши, торчащие из высоких сугробов, а по всему острову медленно ржавеют и протекают бочки с бензином и соляркой — главное бедствие Арктики.
По подсчетам ученых, на Земле Франца-Иосифа брошено больше миллиона бочек, не считая цистерн, старых трубопроводов, машин, радарных станций и даже самолетов. В них осталось до 60 тонн нефтепродуктов, каждый год все больше уходящих в землю.
Во время визита на «Нагурское» Владимир Путин заявил, что уровень загрязнения в Арктике превышает нормы в 6 раз и нужно устроить «генеральную уборку» Заполярья. В прошлом году на нее было выделено три миллиона рублей. Летом собирать бочки на остров приехали экологи и волонтеры. Теперь на берегу океана видно припорошенное снегом кладбище сплющенных бочек, издалека похожих на консервные банки. Следующим летом их должны увезти.
Три миллиона. Тысяча бочек.
К океану
К океану нас везут на вездеходе «Тайга». Вездеход берет вертикально вверх, пассажиры сыплются вертикально вниз, и за окнами показывается лаконичная табличка: «Земля Франца-Иосифа. Государственный природный заказник федерального значения».
Мы останавливаемся на краю обрыва. В центре вкопан самый северный в мире пограничный столб, вокруг — только снег. Уже начался полярный день, небо кажется серым, но сбоку, над океаном, видна лилово-синяя полоса неба, всегда возникающая над водой. В лед океана накрепко вмерзли голубые из-за морской воды айсберги.
Летом в тундре можно найти некоторое разнообразие: большие кочки сменяются мелкими, на горизонте торчат горки камней, и ближе к берегу болотина под ногами хлюпает по-другому. Остальную часть года пейзаж неизменен. До ближайшего жилья — метеостанции на острове Хейса — сто километров, до полюса — почти тысяча. Но идти, говорят пограничники, некуда.
Лето на Земле Франца-Иосифа продолжается месяц. Если повезет, температура повышается до нуля, снег тает, и из земли пробиваются разноцветные мхи, крошечные желтые головки полярных маков. Прошлым летом жена одного из пограничников решила собрать гербарий для курсовой по ботанике. Облазила весь остров, нашла 10 видов мелких цветов, привезла в институт. «Наука не знает таких растений», — удивился преподаватель. И влепил трояк.
В остальное время вокруг — только снежные заносы с торчащими остовами брошенных зданий. Как рассказывает Олег, полярной ночью маршрут пограничников ограничен несколькими метрами от дверей заставы до гаража, взлетной полосы и складов. Без оружия не выйти: даже после визита Патрушева хозяином остается белый медведь. Приходит в поисках еды, грызет местных псов, а на заставе на Новой Земле, по словам нагурских пограничников, периодически «снимает часовых».
Развлечений на «Нагурском» немного. Можно очищать территорию заставы от снега (хотя полностью она очищается только в июле, и не каждый год). Можно ходить на рыбалку (но рыбы в этих местах нет). Можно играть в футбол (на компьютерной приставке), смотреть телевизор с кучей спутниковых каналов, качаться в спортзале или читать. Кроме этого, объясняет Олег, можно писать, заниматься самообразованием или думать.
Этим списком исчерпываются все мои страсти, и я обдумываю, как бы половчее опоздать на обратный рейс. Но на снег придется смотреть до июля, на солнце — только до октября. Вокруг — только тысячи километров океана, вечные льды, снега пустынь: черновик творения, словно нарисованный одной линией.
Внутри заставы от батарей поднимается сухой жар, на подоконнике жухнет пластиковая герань, застава кажется декорацией человеческой жизни посреди пустоты, и тебя охватывает вязкая, тянущая тоска.
Футбол на полюсе
С «Нагурского» улетаем не попрощавшись: на ледовой станции Русского географического общества «Барнео», где мы делаем пересадку, наконец улучшилась видимость, и надо спешить. От станции еще полчаса на вертолете, а на «Барнео» снова может опуститься туман.
Мы прибываем к лагерю экспедиции в конце московской ночи и утром полярного дня. На полюсе всего -10°, для этих мест — жара. В воздухе висит молочная мгла, сквозь нее видна тоненькая, на вид очень холодная красная палатка, разбросанные вокруг санки и флаги, воткнутые в увесистый (с человеческий рост) торос.
Участники экспедиции вели себя, как любые подростки: уставшие, обалдевшие от безделья за два дня ожидания, скучающие по дому. Выбежали навстречу, обняли своих, бросились к привезенной с Барнео колбасе и прилетевшим из Москвы пирожкам: еда и топливо для примусов закончились у них еще вчера.
Ребята (пять мальчиков и две девочки) весело рассказывали про яркое полярное солнце, следы белого медведя, поломанные лыжные палки, разбитые коленки, вкус сублимированного мяса из пайка и 40-килограммовые санки, которые каждый вез за собой.
Наивно представлять Арктику белой равниной. Арктика — это ледовые торосы высотой до 20 метров, полыньи, вечно движущиеся, трескающиеся, наползающие друг на друга льды. Когда летишь над ними, из иллюминатора видны полосы торчащих к небу торосов; лед, покрытый трещинами, как рука — линиями; черные полыньи, неподвижная, свинцовая вода. За неделю экспедиции участникам приходилось обходить участки торосов, огибать трещины, переползать на животе полосы тонкого льда.
В этом году участникам повезло: открытой воды на пути почти не оказалось. В прошлый раз ребята раз пять переплавлялись через нее в гидрокостюмах. Они надеваются поверх одежды и позволяют плыть даже в самой холодной воде. Правда, если костюм окажется негерметичен, зимнее снаряжение за несколько минут пропитается водой, человек под ее тяжестью опустится вниз — и привет.
За годы молодежных экспедиций в клубе Дмитрия и Матвея Шпаро выработался своеобразный ритуал встречи у полюса: сыграть в футбол, забивая мяч между расставленных вместо ворот лыжных палок. Установить российский флаг, нарисовать вокруг меридианы, охрипшими голосами спеть российский гимн, покружиться в хороводе вокруг. И ребята пели, кружились, играли — но так, словно это все уже лишнее, все самое главное с ними уже случилось, и теперь им просто очень хочется домой.
Место, которого нет
Скажу сразу: на полюс мы не попали. Поймав с помощью GPS координаты в 90 градусов северной широты, экспедиция Шпаро разбила лагерь рядом, на ровной крепкой льдине, которая могла бы выдержать посадку нашего вертолета. За первую ночь льдина отдрейфовала на 10 километров, за вторую вернулась назад, оказавшись в шести километрах от точки, куда экспедиция пришла.
Я долго допытываюсь, с какой стороны мы от полюса.
— С юга, — отрезает Дмитрий Шпаро. И неожиданно зло добавляет: — Да забудь ты про этот полюс. Нету его.
Я отхожу в сторону, к голубому айсбергу, и немедленно по колено проваливаюсь в трещину. Вокруг — не земля. Здесь не пустят корни растения и не прокормится зверь. Здесь нет удерживающей жизнь почвы; этот пейзаж — мертв. Это понимаешь животным, биологическим чувством, ощущая, что под ногами — четыре километра прикрытой льдом воды.
Здесь нет запахов, кроме тех, что ты привез с собой, нет звуков, кроме свиста ветра и треска льда. Когда начинается торошение, льдины наползают друг на друга со звуком, похожим на выстрелы. Говорят, белого медведя так просто отогнать стрельбой в воздух, потому что он принимает ее за шум трескающегося льда.
Как вспоминал полярный исследователь Фредерик Кук, сопровождавшие его эскимосы смотрели на поход к полюсу как на «тяжелейшее путешествие, которое не имело никакого смысла <…>. Ведь здесь не было ни зверя, на которого можно охотиться, ни вообще чего-нибудь такого, за чем следовало приезжать».
И я догадываюсь: Северного полюса не существует. Добравшись до него, можно обнаружить только припорошенную снежком пустоту. Его невозможно увидеть, ощутить, присвоить, воткнуть в него флаг. Это делает полюс абстракцией, условностью, такой же, как стороны света, земная ось, Новый год и всеобщее равенство. На полюсе понимаешь: меридианов и параллелей не существует. Нет дней, ночей, часов, лет — времени вообще. Нет расстояний: льды постоянно дрейфуют, перемещаясь на несколько километров в сутки, так что, стоя на месте, ты постоянно движешься.
Отсутствие расстояний и времени дает абсолютную свободу. Человека, привыкшего жить среди четких координат, она обескураживает и пугает.
Верить в существование полюса можно только на материке. Только в поле культуры, там, где создаются символы, где работает компас и можно верить часам, полюс становится и реальностью, и целью, и наградой.
Много веков Северный полюс был нужен как символ преодоления, метафизическое белое пятно. Стремление к полюсу — религия атеистов. К нему шли, как к Богу: убедиться, что Он — есть.
Как и Бог, он не сулил практических выгод в виде нефти, газа, тюленьего жира или Северного морского пути. И, как в случае с Богом, адепты, достигшие его, никогда не признавались, что на самом деле его — нет.
Но теперь Северный полюс лишился даже этого, символического, смысла. К нему больше не нужно идти тысячи километров, рисковать жизнью, вглядываться в белую мглу, определять по облакам приближение пурги, тащить на себе тяжелые сани. Достаточно высадиться на ледовой станции «Барнео» и за 10 тысяч долларов в день перелететь к полюсу на вертолете, пройти на лыжах или собачьей упряжке, спрыгнуть на него с парашютом или миновать на ледоколе.
Жаль, что я не пришла на полюс с экс-педицией Матвея Шпаро. Не превратила абстракцию в реальность, не почувствовала, каково это — жить здесь и сейчас там, где других координат нет. Потому что есть что-то очень человеческое в том, чтобы идти к несуществующей точке по ненастоящей земле. Трястись от холода, проваливаться в полыньи, перебираться через торосы — чтобы достичь, поймать GPS свой личный полюс, который будет с тобой всего несколько секунд.
* Это уже четвертая ежегодная экспедиция Клуба «Приключение» Дмитрия и Матвея Шпаро.
