Самый долгожданный фильм года (варианты: десятилетия, эпохи) по культовому роману о 1990-х (варианты: эзотерическому, галлюциногенному) самого загадочного современного писателя (варианты: влиятельнейшего из интеллектуалов России, виртуального автора чумовых романов), возродившего на Западе бренд русской мысли! Действительно киноверсия Generation П за годы своего создания раскалила даже низкотемпературное сознание нашего зрителя — и пелевинского фаната, и простого блогера, и седеющего представителя поколения Wow! Как-никак шесть лет ждали…

Примерно столько времени заняла работа над фильмом у режиссера Виктора Гинзбурга, в 15-летнем возрасте уехавшего в США и закончившего в Нью-Йорке Школу визуальных искусств, кузницу независимых режиссеров.

Фильм преисполнен лихорадочным воздухом 90-х. Блошиные рынки в центре Москвы; «афганцы» с песнями Шевчука; обстрелянный Белый дом; кавказское «братство кольца», крышующее палаточников; Ельцин — танцующий, дирижирующий, падающий с трапа; Березовский с Радуевым, играющие в «Монополию». Реальность впихивалась в телевизор, не умещалась, рвалась на пиксели. Нужны были толковые рекламные криейтеры, чтобы ее распределить по брендам, быль сделать сказкой, «нагромождением несуществования». Чтобы смоделировать окончательно нашего Homo Zapiens`а (зеппинг — переключение каналов). В общем, «Аватар» отдыхает: грандиозное трехмерное надувательство, 3d — идеальный инструмент для воплощения мечты большевиков превращать того, кто был ничем, — во всех, в идеальное сверх-Я, созидаемое рекламой.

Это история вертикального взлета на вершины пиар-бизнеса одаренного копирайтера Вавилена Татарского (Владимир Епифанцев), прорвавшегося к тайнам моделирования действительности в телеящике: от отдельных политиков до самой политики, включая дефолт. Вавилен — быстро обучаемая система. Усваивает способ выживания — бескрайний цинизм (побрякивай Rolex`ом, да осторожно — позолоту не сбей!). Талантливо внедряет шизоблоки заказчика в сознание зрителя, распространяя опыт коллективного небытия. Самоотверженно стремится к обладанию богиней Иштар, к золотому тельцу. Богу нашего времени. Начинает сам распространять в массах одержимость духом телевидения.

Актерский ансамбль не ровный, но впечатляющий (некоторые из VIP-персон, вроде Ренаты Литвиновой, возникают на экране мельком). Лучше других — Михаил Ефремов в роли артистичного циничного кокаиниста Азадовского. Отличный Олег Тактаров — его простой бандит Вовчик носится с воссозданием русской идеи: «Чтобы б…ди заграничные не смотрели на нас свысока, чтобы такую духовность почувствовали… как в 1943-м под Сталинградом», но с идеей Вовчик не успевает, его взрывают.

Гинзбург, очевидно, влюблен в роман. Он старательно ищет визуальный эквивалент галлюциногенному пелевинскому слалому. Постмодернистский роман слишком монологичен, словесно утрамбован. Там, где режиссер ученически следует за гуру Пелевиным, вчитывается в авторский текст и его иллюстрирует, — он проигрывает. Где отвязывается, прорежает психоделический частокол («Ты мухоморы водкой-то запей, немного отпустит!») — стопроцентные удачи фильма. Выразительны и рекламные ролики: пышные исторические массовки в духе Банка «Империал» Бекмамбетова, суровые — в стиле «Брата-2», элегические — в духе американского ретро, но лучшая из находок — додуманный персонаж Смирнов — чистое создание рекламного гения Вавилена — простой шоферюга, транслирующий «правду-матку» о пяти допущенных к джойстику, которые всеми нами управляют. Вот его-то Вавилен и сделает (с помощью джойстика) президентом России.

Спрашиваем режиссера фильма Виктора Гинзбурга о «рыночных песнях на вавилонском базаре».

— Более шести лет жизни ушло на фильм. Что в нем поменялось, что привнесло время?

— Основной стержень не менялся. Мы просто развили некоторые из тем, заложенных в романе.

— Вы имеете в виду образ Смирнова? В романе пиарщики интерпретируют действительность, цифруя реальных персонажей. Смирнов — уже творение рекламных демиургов. Пелевин принял эту идею?

— Тут важно, что творение не копирайтеров, а именно главного героя. Это наш Вавилен создал Смирнова. Здесь главная причина, почему я досочинил эту дополнительную историю.

— Вам нужен был герой в развитии?

— Ну да, у Пелевина он созерцателен. Это перышко, летающее в разных потоках воздуха. Невероятная случайность. Мистическая составляющая двигает его вперед. Для кинематографа это недостаточно. У нас на герое завязана вся сюжетная линия. Мне нужно было увидеть, кем он стал. Как изменился.

— И он становится настоящим криейтером, создающим реальность?

— Да, тут окончательно происходит мефистофельский поворот. И надо было как-то показать это на экране. В романе об этом можно рассуждать, это можно понять интеллектуально. А ты покажи, на что он способен.

— Видимо, когда не удавалось «показать», вы обращались к закадровому тексту, который все объясняет неразумному зрителю?..

— Закадровый текст исчезает после первой половины фильма. И возникает лишь в конце. Его стало значительно меньше, чем планировалось. Это еще одно из изменений, которые претерпел сценарий. В начале пути внутренний голос есть. Потом он исчезает. Это потеря Identity.

— Самости.

— Есть такое слово? Надо же. Люди нас поймут?

— Еще как. Итак, сначала вы влюбились в текст. А потом на протяжении написания сценария, на протяжении съемок с ним боролись, преодолевали его навязчивую вербальность, невероятную скетчевую плотность.

— Вы угадали. Была адская борьба. Особенно яростная на съемочной площадке. Поэтому такой трудный поиск актеров, такие конфликты с ними. Оказалось: сложно выучить текст. Трудно поверить, что можно произнести его… Погрузиться в него настолько, чтобы он стал твоим.

— И поэтому вы делали десятки дублей, по ходу съемок меняли актеров? А вот тема «человек человеку — вау», то есть, кратко говоря, человек как произведение телевидения, — для вас это российский феномен или универсальная идея?

— Оригинальная мысль Пелевина абсолютно понятна всему миру. И тетушка на американской кухне — произведение ТВ. И человек как набор wow-символов (машина, дом, одежда) — интернациональное явление.

— Когда фильм был бы более актуальным — шесть лет назад или сегодня?

— Мне кажется, сейчас произведение еще более созрело…

— Сама реальность сыграла в ящик (телевизионный) точно по сценарию Пелевина? Сегодня у нас все виртуальное: и выборы, и парламент, и партии, да и порой кажется, а Кремль — настоящий? А страна?

— Этим предвидением роман и интересен. Телевидение сегодня стало национальной идеей.

— Во всяком случае, удачно замещает ее.

— Но мысли о необходимости национальной идеи присущи в основном России. Они не мучают больше никого нигде!

— У американцев вместо этого есть установки: «Сделай себя сам», «Каждый может стать миллионером или президентом».

— В конституции США написано: «Каждый человек имеет право на счастье».

— У нас можно написать: «Каждый человек имеет право на несчастье». Когда вы придумали своего Смирнова, сразу решили сделать его президентом России?

— Конечно.

— Своей решительностью, белесостью он слегка похож на Путина.

— Тут нет прямой аналогии. Мы старались уходить от публицистики в метафоричность. Как только привязываешься к конкретике, все становится плоской банальностью.

— Себя вы относите к поколению «П» — тех самых бывших пионеров с праздника Нептуна, рассматривающих в морском горизонте заманчивый Запад. Поколение пепси, выбравшее в качестве свободы колу?

— С какой-то точки зрения — да. Потому что я был последним октябренком в моем классе. Был ужасным хулиганом в школе. Когда всех приняли в пионеры, весь класс надел роскошные красные галстуки, я единственный остался со значком. Так учителя меня наказали.

— А-а, вот почему вы повесили пионерский значок в качестве лейбла на дорогой пиджак Татарскому! Мне кажется, если такое кино не делаешь от первого лица, оно обречено на провал.

— Наверное, вы правы. Конечно, я не делал кино «про поколение». Говоришь о том, что тебе самому близко. Как и путь криейтера.

— В Америке вы долго работали криейтером. Какую рекламу вы делали?

— Целую тучу. Меня из киноинститута дернули в рекламный бизнес. На протяжении многих лет снимали ролики той же кока-колы, карточек «Виза», джинсовых брендов, шампуней. Я не выбирал.

— Так это кино про вас?

— Конечно. К тебе подходят заказчики, заглядывают в глаз твоей камеры: «Здесь нам композиция не нравится. И актера поменяй». Так что диалог Татарского с его начальником Ханиным (Александр Гордон здесь строг и совершенно достоверен, будто пытает очередного режиссера на «Закрытом показе»), когда от Вавилена требуют «вложить душу в шампунь, который продвигаешь», — иначе он не понравится клиенту. Я сам через это прошел, и вложить душу в шампунь — задача не из простых.

— Получалось?

— А куда деваться? Зато сейчас отомстил по полной.

— Название, которое вы хотите дать в зарубежном прокате — «Поколение П…ц», — это не шутка? — Хочу ввести это слово в международный лексикон. Иначе сложно перевести «текст». Так же сложно перевести на русский wow! «П…ц» хотя и непереводимое слово, но должно быть смыслово обозначено. И дальше существовать уже само по себе.

— Если вы так настаиваете на этом решительном слове, это — диагноз?

— Нет. (Смеется.) Скорее неотъемлемая часть романа. Помните, «П…ц» — это спящий где-то в наших снегах Пес с пятью лапами. Не дай бог, проснется». Пусть зритель домысливает — проснулся ли?