В 61-м году, когда я ходил в первый класс 15-й средней школы города Риги, взрослые рассказывали такой анекдот.

Двое латышей ловят рыбу. Один говорит другому:

— Слышал, Янка, русские в космос полетели?

— Все? — не поворачиваясь, спрашивает Ян.

Этот сарказм легко понять, но трудно разделить. Дело в том, что полувековой юбилей первого полета в космос, к которому сейчас с таким рвением готовятся, — праздник счастливый, потому что бесспорный.

Первый раз человек посмотрел на Землю сверху вниз, и она оказалась на всех одной и маленькой. В этом взгляде метафизики было больше, чем политики, и никакие идеологические накрутки не смогли изменить сальдо. Гагарина окружала мистическая аура — он вернулся как бы с того света, побывав там, где людей еще никогда не было. Поэтому так интересно задуматься (в популярном ныне жанре альтернативной истории) о том, что Гагарин мог сделать со своей славой, если бы не ранняя смерть. Ведь ему и сегодня было бы 77 — моложе Фиделя, и здоровье крепче.

Я понимаю, что сослагательное наклонение в истории увлекательно, но нелепо. Если бы прошлое пошло иным путем, то и мы бы стали другими. То, что сейчас кажется безумной альтернативой — Рим без конца, мир без Христа, Россия без революции, — считалось бы единственно возможным и естественным положением вещей.

И все же представить себе будущее рано умершего человека вроде бы проще. Ну, скажем, понятно, что бы делал старый Пушкин — писал бы книги, вероятно — романы. Что бы делал Бродский? Писал бы книги, возможно — драму. Сказать, однако, что бы делал Гагарин, уже куда труднее. Несмотря на то, что в свое время он был самым знаменитым человеком на планете, мы о нем слишком мало знаем. Слава стерла его личность, оставив нам слепящий ореол вокруг звезды. Власти, как всегда, перестарались. Попав в метафорическую по своей природе систему социалистической пропаганды, Гагарин, как Белка и Стрелка, перестал быть человеком. Он превратился в идейную абстракцию, в превосходную степень, в имя нарицательное, что и позволило Евтушенко размашисто написать про хоккеиста Боброва «Гагарин шайбы на Руси».

И все же Гагарин мог бы найти себе место в новой России, став мостом, соединяющим с прежним режимом. Иконоборчество перестройки обернулось дефицитом героев. Чем больше мы узнавали правды, тем меньше нам нравились те, кто ее заслужил. Но Гагарин и сегодня, через 50 лет после полета, остался, кем был и тогда: символом, достаточно расплывчатым, чтобы вместить любовь правых и левых, и достаточно конкретным, чтобы запомниться обаятельной улыбкой. Будучи никем, он мог стать всем — депутатом, вождем, президентом. Имя, объединяющее, как корона, обеспечивало Гагарину потенцию декоративной власти с оттенком высшего — космического — значения.

Впрочем, я и сам мало верю в такой сценарий: космос как полюс притягательности исчез из нашей души. И теперь уже не очень понятно, чего мы, собственно, так всполошились. А ведь в моем детстве космос был популярнее футбола — даже среди взрослых. Уже много лет спустя я сам видел улыбку на лицах суровых диссидентов, когда они вспоминали полет Гагарина. С него, писали отрывные календари, началась новая эра, но она быстро завершилась, когда выяснилось, что человеку там нечего делать. Мы не приспособлены для открытого пространства — нам нужно есть, пить и возвращаться обратно. Беспилотные устройства стоят дешевле, пользы приносят больше, не требуют человеческих жертв. Зато и славы не приносят. Гагарин отправился в космос, чтобы и эту целину запахать под символы. Чем только не был для нас космос: новым фронтом в «холодной войне», зоной подвигов, нивой рекордов, полигоном державной мощи, дорогостоящим аттракционом, рекламной кампанией, наконец — шикарным отпуском. Чего мы не нашли в космосе, так это смысла.

Об этом редко говорят вслух, но я догадываюсь, чего мы подспудно ждали. Полет Гагарина послужил новым импульсом теологической фантазии. Когда философия исчерпала 25-вековые попытки найти душе партнера, за дело взялись ученые. Не в силах вынести молчания неба, мы мечтали вынудить его к диалогу. Непонятно, на что мы рассчитывали, что хотели сказать и что услышать, но ясно, что мы отправились в космос, надеясь выйти за пределы себя. Беда в том, что мы не нашли там ничего такого, ради чего бы это стоило делать.

И если сегодня так горячо чествуют Гагарина, то, подозреваю, лишь за то, что его полет по-настоящему напугал Запад, ждавший от советской власти всего, кроме этого.