Минск в январе и Минск в марте — это два абсолютно разных города. Тогда Минск жил надеждой. Сейчас Минск затоплен отчаянием и оцепенением. Начавшиеся процессы, продолжающиеся обыски, допросы, исключения студентов. Но главное — всеобщее, разъедающее кислотой недоверие.

Оппозиция от попыток консолидированных действий перешла к разборкам — кто и как вышел из СИЗО. На белорусских ресурсах новости «допрошен такой-то» сменились на «что этот думает по поводу освобождения того». Вспоминаются старые счеты, обидчики подозреваются в сотрудничестве с КГБ.

Нужно сказать, что своеобразным катализатором процесса стал кандидат в президенты Алесь Михалевич, отпущенный под подписку о невыезде и сбежавший из страны. Заявление Михалевича о пытках стало основным для родственников «декабристов». Но родственников немного. А вот признание Михалевича о том, что его выпустили только после того, как он согласился стать внештатным агентом КГБ, стало главной темой оппозиции. Кроме Михалевича, 10 из 38 обвиняемых были отпущены под подписку о невыезде. Почему? Тоже агенты? Кроме того, есть список из 12 подозреваемых, и 11 из них на свободе. Особое внимание вызывали Григорий Костусев, уже успевший выступить с мутным заявлением в отношении сидящих, и Дмитрий Усс — экс-кандидаты в президенты. Но когда Михалевич сбежал из страны, гэбэшники «во избежание» отобрали у Усса паспорт, что несколько реабилитировало его в глазах оппозиционной общественности.

До начала судебных процессов Минск надеялся на чудо с международными корнями. Первый приговор — активисту Виталию Парфенкову, 4 года колонии строгого режима, — развеял все иллюзии. Стало понятно, что судить будут бездоказательно и жестко. Но еще по уровню ведения судебного процесса стало понятно, что обвинение недоработано, а значит, оперативная игра продолжается.

Шпиономанию это только подогрело. Ощущение «в одной лодке» исчезло. Как сформулировала одна молодая оппозиционерка: «Сейчас мы все попали в мясорубку, из которой одни выбираются за счет других». И два последних, отличающихся мягкостью приговора — штраф россиянам и три года «химии» предпринимателю Дмитрию Медведю, — общие настроения не смягчили: их объяснили подковерной игрой российского посольства. Спокойное достоинство, похоже, сохранили только правозащитники, которые защищают всех и боятся за всех, и «мамажены» — близкие заключенных.

Новости приходили только плохие. Особенно страшно на минчан подействовала смерть Светланы Наумовой — очередной поворот равнодушного репрессивного механизма.

Светлана Наумова умерла 10 марта, хоронили 11-го. Доктор философских наук, преподаватель и политолог, она была мозговым центром кампании Некляева «Говори правду». Кампания была начата год назад и пыталась сделать реальной обратную связь между народом и чиновниками. Активисты распространяли открытки с адресом Генпрокуратуры и администрации президента, организовывали юридические консультации.

17 мая были арестованы лидеры кампании, а 18 мая прошло более 60 обысков по всей стране у активистов кампании и их родственников. Изымали компьютерную технику и «денежные средства». У Наумовой изъяли 21 тысячу долларов. Светлана откладывала эти деньги на пересадку почки.

У Светланы был поликистоз — генетическая болезнь, очень тяжелая. К тому моменту, когда сотрудники КГБ врывались в ее квартиру, почки не работали уже 11 месяцев, и Светлана жила между перитонеальным диализом и гемодиализом; четыре раза в день ее кровь прогоняли через специальный очищающий аппарат. Все это стоило 700 долларов в месяц, а еще лекарства, а еще обезболивающие и специальное питание. Светлана стояла в очереди на почку. Операция должна была быть бесплатной, но до- и послеоперационная подготовка стоила больших денег, вот Светлана и откладывала.

Светлана написала очень много писем в КГБ с просьбой вернуть деньги. Деньги не возвращали. 21 тысяча долларов Наумовой являлась важным вещдоком по делу.

Сама Светлана являлась свидетелем.

Сначала ее вызывали на допросы — следственное управление КГБ, 4-й этаж без лифта. Когда она перестала ходить, комитетчики стали приходить к ней домой. Когда ее увезли в больницу — стали приходить в больницу. Последний раз Светлану Наумову допросили за 10 дней до смерти.

На похоронах КГБ проводил оперативную съемку. Пришли 300 человек. Решились прийти не все: попрощаться с преподавателем — значит попасть в неблагонадежные.

Больше всего в Минске сейчас ненавидят не гэбэшников — адвокатов. После того как три адвоката, защищавшие «декабристов», были лишены лицензии, а один адвокат был исключен из коллегии, профессиональное сообщество поняло намек и «декабристов» защищать не рвалось. И не просто не рвалось. Родственники могут рассказать 101 историю, как адвокаты отказывались в последний день перед процессом, не являлись на процесс, врали, что «судья больна», тянули время.

Когда лишили лицензии маму защитника Михалевича Олега Агеева (мама тоже адвокат) и начали проверку в отношении его жены-адвоката, опасения переросли в панику.

Формальным поводом для пересмотра лицензий стали высказывания адвокатов журналистам, и теперь они отказываются общаться с прессой.

Мне все же удалось поговорить с главной демонической фигурой — председателем Минской городской коллегии адвокатов Александром Владимировичем Пыльченко. Пыльченко сказал, что лишенных лицензии адвокатов коллегия поддерживает, в том числе и юридически, и сообщил, что на него уже тоже выписано представление, которое может закончиться аннулированием лицензии. А вообще «любая статья сейчас во вред».

Город Кобрин находится в 300 километрах от Минска. Маленький приграничный городок, 40 км до Украины, 40 — до Польши. Воскресенье, вечер, улицы забиты рабочей молодежью, драки.

Здесь, по месту прописки, под подпиской о невыезде живет главный редактор сайта «Хартия’97» Наташа Радина.

Хартия — самый популярный белорусский независимый интернет-ресурс. Наташе 31 год, и уже 10 лет она главный редактор «Хартии». Свою журналистскую карьеру Наташа начинала в газете «Имя», где замглавного была Ирина Халип. Тогда в Белоруссии было несколько десятков независимых газет и около тысячи независимых журналистов. Сейчас независимых журналистов в республике осталось не больше сотни, и все — в подполье.

На столе — мясо с картошкой и тортик, в углу комнаты — цветы. Атмосфера практически праздничная — проведать Наташу приехали бизнесмены из Полоцка. Не друзья и даже не знакомые — читатели «Хартии».

За чашкой кофе Наташа спокойно рассказывает, как она пошла на площадь. Когда на площади она попала между смыкающимися линиями демонстрантов и ОМОНа, она упала, и ее начали избивать ногами. И что ее вытащил какой-то мальчик: «Его били, а он тащил, тащил меня за ноги, понимаете?»

Прямо с площади Наташа пошла в офис «Хартии» и начала писать новости на сайт. В три часа ночи позвонила мама и сказала, что в Наташиной квартире выломали дверь и ищут ее. Но Наташа продолжала писать. Прямо за компьютером ее и взяли.

Выломавший дверь спецназ задержал всех, кто был в офисе. Остальным журналистам дали 10—15 суток, а Наташу отвезли в СИЗО КГБ.

И там она увидела свою бывшую начальницу Иру Халип.

«Ира держалась здорово, — говорит Наташа. — Но особенно почему-то ее поражал тюремный сленг. Ей кричат: «Шконарь заберите!» (матрас и подушка для шконки — деревянной доски. — Е. К.). А она: «Простите, что вы сказали?»

В камере, узкой как гроб, жили пять человек. Политические — Радина и Халип, и трое «экономических». На Халип выделили шконку, но от пола тянуло холодом, и Наташа и Ира спали на нарах вместе, валетом. Передачки до Халип почему-то не доходили, и Радина просто делила свои передачки пополам.

На третий день, когда комитетчики заявили, что срок содержания журналисток под стражей продлен, Халип и Радина начали голодовку. Голодовка продолжалась недолго: Радину перевели в другую камеру, а по дороге уговорили голодовку прекратить: «Объяснили кое-что».

— Про насильное кормление объясняли?

— Нет, об этом-то сразу при въезде врачи предупреждают: будете голодать, будем кормить по трубке через нос. Другое объяснили.

В новой камере места тоже не было, и Наташа спала под нарами: «Повезло, нары висели высоко». И это было очень удобно, потому что, когда спишь в центре камеры, нужно каждый раз убирать шконку, если кто-то встает. А так получается свое личное пространство — роскошь в тюремных условиях. И еще тебя не видно через глазок.

Наташа рассказывает, что охранники в глазок заглядывали каждые 5—7 минут: «Буквально жили у нашей двери». Один раз от чрезмерного внимания глазок даже вывалился. «Они испугались, немедленно отключили свет в камере, а так даже лучше стало их видно», — смеется Наташа.

От пола тянуло, началось воспаление. Туалета в камере не было, и было очень унизительно просить охранников, и Наташа старалась пить пореже.

Из коридора слышался звук электрошокера, глухие удары, крики. Наташа догадывалась, что там пытают мужчин.

Допросы были редко: на допросах должен присутствовать адвокат, а это комитетчиков, кажется, напрягало. Поэтому вместо допросов проводились «беседы». Комитетчики рассказывали Наташе, что про нее уже все забыли. ЕС и Россия приветствуют нового-старого президента Белоруссии, а минчане относятся к задержанным «декабристам» как к преступникам — а они преступники и есть.

Проверить это никакой возможности не было. Письма не приходили. Потом уже Наташа узнала, что письма ей посылали буквально мешками. Дошло только одно, от мамы. Телевизор из камеры изъяли. Газеты приходили только официозные, на которые были подписаны соседки. По ним пару раз удалось что-то понять: «Вот если в «Республике» Татьяна Владимирова клеймит Европу как «предателей», значит, не так все гладко, и там, снаружи, большой скандал». Но вскоре и правительственные газеты начали приходить в камеру с выдранными листами. И именно эти выдранные листы дали Наташе надежду.

И когда ее привели на беседу в следующий раз, Наташа заявила, что в СИЗО ей очень нравится. Во-первых, здоровое питание, каша по утрам. Во-вторых, выспалась наконец. В-третьих, появилось время заняться собой — мама передала кремы для лица и масочки. Короче, в тюрьме здорово, спасибо за отличные условия содержания. «Да как же вы раньше жили, если вам тут здорово?!» — заорал комитетчик.

Наташа рассказывает, что научилась радоваться мелочам. Вот в привозной библиотеке попалась среди любовных романов «Угрюм-река» — здорово. На ужин вареная свекла, а не молочный суп — отлично. Сегодня ничего не болит — замечательный день.

«Я думала, что уже не выйду на свободу, — говорит Наташа. — Ждала суда и сразу — срока. И все примечала, училась, как выживать в тюрьме. Жаргон, да. Ну и, например, что нельзя ничего брать у незнакомых людей, потому что все это стоит».

Когда Наташу отпустили под подписку и она наконец добралась до компьютера, она написала 4 правила, которые (я это знаю) очень многим сейчас позволяют выживать. «Не жалеть себя», «Ничего не принимать на свой счет — то, что происходит, не связано лично с тобой», «Жить одним мгновением», «Принимать решения».

Наташа провела в СИЗО КГБ 39 дней и не подписала ни соглашение с КГБ, ни письмо Лукашенко.

«Когда я вышла… Эйфория, да. А потом ощущаешь все это — разрозненность и недоверие. Одиночество. Мои друзья либо уехали за границу, либо сидят. И я понимаю, что мой Минск уничтожен, моего Минска больше нет, теперь это чужой для меня город. И я спокойно жду своего возвращения в тюрьму, потому что теперь я знаю, как там выживать. Как выживать здесь и сейчас, я пока не поняла».

– Я Михалевича не осуждаю, но сам бы так не сделал, — говорит Сергей Возняк, один из организаторов кампании «Говори правду». — От моего поведения зависит судьба тех, кто в СИЗО. Это же как с заложниками — при побеге одного шансы остальных существенно понижаются.

Сергея Возняка задержали 20 декабря, 29 января выпустили под подписку о невыезде.

Чтобы выйти, Сергей написал письмо Лукашенко. В письме Сергей признавал победу Александра Григорьевича на выборах и просил относиться к «декабристам» как к проигравшим политическим противникам, а не как к уголовникам. «Ничего стыдного я в этом письме не вижу, — говорит Сергей. — Я готов отвечать за свои слова».

Сергей смеется, что хочет расписаться в книге благодарностей СИЗО КГБ: ведь он научился пить чай без сахара и есть еду без соли, радоваться мелочам, каждый день делать зарядку — «в камере директор физкультурно-оздоровительного центра сидел». И тут же, без перехода, рассказывает, как не давали позвонить отцу, который незадолго до ареста сына пережил инфаркт. Как боялся, что его не дождется любимая женщина. «А комитетчики знают про нас все. То есть реально все».

– А я вот Михалевичу очень благодарна, — говорит Даша Корсак. — Потому что на свидании в субботу Саша сказал папе, что после заявления Михалевича о пытках «все прекратилось».

Муж Даши — Александр Отрощенков, пресс-секретарь Санникова, получил четыре года. Саша собирается приговор обжаловать, а значит, пока остается в Минске. И вот Даша носится по супермаркету и ищет «нормальный ананас», чтобы и в камере был праздник.

Прямо перед процессом Даша сильно простыла. 38,5, много-много антибиотиков и «Терафлю». От «Терафлю» она все время спала, и это здорово, потому что на процесс явилась «выспанная», со свежим маникюром и в лучшем платье. «Саша так и обалдел», — смеется Даша.

Они переглядывались весь процесс. Смотрели друг на друга так, что конвойные орали: «Прекратить!»

Сам процесс Даша «не очень запомнила». Только когда начались судебные прения, Даша начала прислушиваться. И каждый раз, когда адвокат говорил какие-то очевидные вещи — что массовых беспорядков не было, что вина Отрощенкова не доказана вообще ничем, что фотофактов, на которые ссылается прокуратура, нет даже в уголовном деле, — Даша смотрела на судью. А судья смотрела на нее.

«Таким взглядом… Каким? Как она на меня смотрела? — говорит Даша. — Мне кажется важным это понять, но я не понимаю. Ей было стыдно? Хотела посмотреть, держу ли я удар? Может, она уже знала, что даст ему больше всех?»

После суда блондинка Даша перекрасилась в черный («Хочу ощущать себя сильной») и озаботилась проблемой передачи экзотических фруктов в СИЗО КГБ.