В конкурсной программе Берлинского кинофестиваля фильм Александра Миндадзе «В субботу». Трагедия о людях на фоне техногенной катастрофы. Классическое триединство (место-Припять, время-сутки, действие – «черная быль») плюс русский надрыв в современном европейском киноизложении.
Александр Миндадзе – последний из могикан легендарной советской сценарной школы. Сын Анатолия Гребнева, ученик Евгения Габриловича, соратник Шпаликова, Клепикова, Григорьева, Рязанцевой. Создатель полифонической кинопрозы о сущностном, тревожном, волнующем. Колокол их с Абдрашитовым фильмов звонил по нам яростно без устали. Кто их слышал? Сегодня Миндадзе сам интерпретирует свои «экранные книги», максимально сокращая путь между замыслом и зрителем.
- Почему безвременно почила выдающаяся сценарная школа?
- Ее задушила индустрия, с точки зрения которой, то что мы писали, было прекрасным извращением. Индустрия хавает из корыта все подряд, чем проще – лучше, не нужна ей сложная кинопроза.
- В сценариях вы «пишете экран». Можно смотреть читая: «Бегут ноги сами по себе, голова вбок. От огня глаз не оторвать. Там, за городом, на АЭС пожар гуляет, и венттруба над блоком вдруг свечой во тьме встала…» Тебе уже не хватает воздуха. Это кино, запечатленное на бумагу. После режиссерского дебюта «Отрыв», вы второй раз работаете со сценаристом Миндадзе. В «Отрыве» еще есть момент притирки к новой профессии. Как работалось сейчас, не хотелось сценарий изменить, ведь и собственному «кинотексту» надо придумать экранный эквивалент.
- «И всходило солнце. Хлеба колосились. Блестела река и к ней бежала девушка…» - это не мое. В основе моих сценариев - железная схема, шахматная драматургия. Плюс точный расчет на конкретное визуальное воплощение. У меня сценарии почти не менялись. Со студенческих времен пишу то, что уже вижу – сказывается вгиковская школа. Но в фильме много внутренней свободы.
Герой фильма Валера Кабыш – комсомольский функционер – шестерка. Узнав об аварии, решает драть когти из зараженного города. Но… отчего-то увязает. Разыскивает девушку, которая ему нравится, оказывается среди вчерашних друзей - лабухов на свадьбе. А дальше - «широкой этой свадьбе было места мало – и неба было мало… и земли». Сюжет, как обычно у Миндадзе расплавляется у кипятке эмоции, сжимается пружиной абсурда, скрупулезно восстанавливающего один день - Рубикон между жизнью и смертью.
- Есть клише про писателей-режиссеров, мол, всю жизнь сочиняют одно произведение. Но ведь правда: эсхатология вас не отпускает. Ваш свинцовый мальчик Плюмбум живет под «Парадом планет» среди «Магнитных бурь». Что уж говорить про фильмы-катастрофы «Армавир», «Отрыв». Вы стучите, как дятел.
- Как это объяснить? Такая нервная организация, тяжелый маятник внутреннего самочувствования. По молодости - не так подступало, заливалось спасительным алкоголем. На действительность можно смотреть разными глазами. Это ж не то, что: «Дай-ка подниму такую проблему!» Нужно за что-то зацепиться. Это гэбшникам можешь объяснять, что «Плюмбум» - кино про санитаров леса. Лукавить, что «Охота на лис» - фильм про рабочего. Такое было время уловок, такая была игра. Ты работал в подтекст, и самое сложное было протащить сценарий (сегодня другое: прогнувшись выбивать деньги).
- Не говорю о катастрофизме миндадзовского сознания. Удивляюсь, интуиции, точности апокалипсических прогнозов.
- Еще не все сбылось.
- Звучит оптимистично.
- Мы же не понимаем, примиряемся с аномальным - так видимо человек устроен.
- Люди смотрят новости, а потом летят в Египет…
- И в метро ездить не стоит, но ты едешь. И в Домодедово. Организм спасает. Известно, что и в Припяти партруководство слиняло мгновенно, а многие уезжать не спешили.
- Так из какого сора произросла картина?
- Я не намеривался что-то предсказывать. Занимаюсь тем, что «пробивает». Жду щелчка, который возникает непредвиденно. Мы с продюсером Рубеном Дишдишяном были в 2005 году в Германии. Валяли дурака – какую бы идею предложить, чтобы они «проглотили»? Одна из тем была – чернобыльская. Но ведь до сих пор никто точно не знает, кто какие кнопки нажимал. Как правило, есть человеческая ошибка, есть и неподготовленность техники к подобным ошибкам.
** - Говорите про Чернобыль, но то же губительное сочетание «конструктивная ошибка в основании плюс человеческий фактор» - характерно для всей советской системы.**
- Все связано. Я прочел «Чернобыльскую молитву» Светланы Алексиевич. Киевские журналисты собрали огромное количество свидетельств. Во всем материале была поразительная разноголосица: «Клюкнул водочки, разделся и пошел в плавках загорать на крышу, спустился к соседу: «Чего сидишь, сегодня солнце наяривает, пошли наверх!» Парень засыпает с девушкой в рощице – утром просыпаются, роща – рыжая. «У подруги была свадьба, слухи о взрыве уже поползли, но я пошла…» После это я придумал своего Валерку, который все знает. Хочет вырваться. Но держит его то одно, то другое. И тогда включается всем знакомое: «А пошло оно все…» Это способ дышать в ощущении ментальной беды, в которой мы пребываем. И привычка цепляться за жизнь, даже когда уже давно скворчим сковородке.
- Вы исследуете «жизнь после жизни». В отдельном городе. В СССР. В мире. Как жить в зараженном воздухе, в жерле вулкана? Умные философы, вроде Сенеки, говорили: "Только перед лицом смерти по-настоящему рождается человек". В пограничном, предельном состоянии обретает свободу и отвагу преодолев повседневную лживую рутину, вернуться к себе самому.
- Правильно. В данном случае формула «А пошло оно все…» для человека советского сознания - и есть возвращение к себе.
- Да ведь и в мирной советской действительности выживание предполагало двуличие. Ваш карьерист Валера, когда-то предавший друзей музыкантов – разве жил нормальной жизнью?
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите donate@novayagazeta.ru или звоните:
+7 (929) 612-03-68
- У него типично конформистский понятный для советской эпохи посыл: «Да, я был в коммунистическом логове, но я вас защищал». Это отговорка. А ведь были и в «логове» люди, действительно кому-то помогавшие. Помните, журналист Толи Солоницына в «Остановился поезд» говорит: «Лучше пусть вдова получит хорошую квартиру, чем мы узнаем правду». Вот версии советской жизни.
- В ваших картинах нет однозначной правоты. И герои, как правило, поливалентны. Но «сталкеры поневоле» они, ломая каблуки, бегут сквозь «зону»… к себе. Валера отыскивает девушку, в которую влюблен, остается с товарищами, с портвейном. Из функции выпрастывается живой человек. Но зачем вам нужна была столь продолжительная сцена свадьбы, пира во время чумы?
- Было тысяча вариантов на уровне сценария. Мне показалось необходимым в какой-то момент действие запереть. Находиться в пространстве тех же лиц - драматичней, чем бегать по радиоактивным крышам.
- Ваш клуб – тот же «саркофаг». Концентрация действия сгущена до театральности.
- До грани перебора? Что неминуемо при замкнутом пространстве. Без этого не обойтись. Возьмите сцену прихода Валеры к музыкантам – как же я мучился. Если снять традиционно: камера с одной стороны, потом с другой – катастрофа. Все бы рассыпалось, закиксовало.
- Камера втискивается между ними. Замирает, или мчится, задыхаясь. Работа оператора Олега Муту – отдельный разговор, столь эмоционального, разгоряченного изображения я давно не видела.
- Муту – закрытый европейский человек, хотя вырос в молдавской деревне. Художник, идущий от сценария, не солирующий. Снимает без нарочитости, излишеств, если требуется консервативно. А если нужно: от Валеры, колотящего по барабанам камера со сцены спускается в зал, движется зигзагом, магнитом притягивая к себе лица, и снова в сторону на общий план. Все не по правилам, «как снимать нельзя».
- Вы не пишете бытовых «фабульных» сценариев, концентрируете кинопрозу в сгустки рифм. Как потом ищете баланс между натуралистичностью - в деталях, ландшафте - и метафорой, поэтикой притчи.
- Интуитивно. Камера поднимается от туфель героини к лицу – неспешно. Быстрей, еще быстрей. Пробуем. В лице Муту я нашел соратника. Он сказал: «Ваш сценарий для меня вызов. Не знаю, как это делать, давайте думать». Работал на замысел.
- 80% действия – снято сверхкрупно. В зрачок. Ближе некуда.
- В этом - разгадка истории, ключ. Иначе все превратилось бы в неправду. Вот в чем преимущество моего соавторства со сценаристом. Важно не уйти в перфекционизм. У нас есть любимые мною режиссеры, у которых до такой степени все натерто на экране, что уже «носы» блестят.
- Ощущение ментальной беды – свойство многих ваших картин, этой - особенно. Боюсь, что в Германии, столь современную вненациональную тему не «считают». Будут смотреть «кино про чернобыльскую аварию». Вместе с тем это очень российская история, разворачивающаяся в чувственном «диком поле». Где спаяны намертво любовь-ненависть, дружба-предательство, объятия-драки, плач-смех. Где особая героика, хаос бесстрашия - обратная сторона отчаяния. Где «стронций на посошок», лихое безрассудное отмахивание от смерти. То же пытались передать Луцик и Саморядов…
- Фильм смотрели немецкие звукорежиссеры. Не понимают ни хрена… но волнуются.
**- Да он шарашит по голове с самого начала. Это по-вашему: начать фильм с точки клокотания. Потом кубарем катиться – неведомо куда. Так было и в «Отрыве». Катастрофа уже произошла - хуже не будет. **
- Конечно, я говорил себе: «С ума сошел, почему разговаривать надо в повышенных тонах, кричать? Но вижу, что по-другому не может быть. Или это будет история - не моя.
- Все зависит от оптики. Раз в начале фильма вы сказали про воздух, в котором стронций, плутоний с цезием. Дальше, что бы вы не показывали: магазин, ресторан, да просто зеленую травку, на которой валяются друзья… Страшно.
- Жутче, когда трава изумрудная и кузнечики стрекочут. Они лежат – молчат, им хорошо…
- Два друга и беременная монументальная невеста – «Родина-мать» или «Я - Земля…» Только что она почувствовала на губах вкус металла. Вкус батарейки. Вкус смерти. Есть нельзя, пить, дышать, а жить можно?
- Оказывается, даже может быть праздник. В прощальный момент жизнь вспыхивает особенно яркими, невиданными цветами. И глупости имеют ужасно большое значение. Например, сломанный каблук. Нехотя сев за барабан ты уже не можешь оторваться, потом жадно хватаешь бабки. Начинаешь судорожно пересчитывать.
- Непостижимость происходящего разогревает эмоцию до неуправляемости. Реальность ширяется страхом как галлюциногеном.
- Это признак радиации в воздухе. В Припяти так было. При этом 16 свадеб в субботу. В фильме много правды. И то, что второй раз загорелся реактор. И что эти люди стояли на мосту и «смерти смотрели в глаза». Там проходил радиоактивный коридор. Не все же равномерно насыщалось радиацией. Были участки почти чистые. Тут солдатики пьяные спали – и ничего. А человек надел на сынишку дембельскую пилотку – и тот полысел. Правда и то, что поезда из Хмельницкого перестали останавливаться. И мародерство чудовищное. В Киеве женщина, эвакуированная, в комиссионке увидела свой ковер. Такая густая жизнь. Когда я в нее окунулся, она перестала быть для меня только работой. Это воронка.
- Чтобы на экране было пропитанное свинцом желто-розовое небо, зараженный воздух вы использовали специальные фильтры, цветокоррекцию?
- Можно не ставить узкоспециальных заданий, иметь сверхзадачу. Монтажом занимались выдающиеся Ваня Лебедев и Даша Данилова. Изображение доводили в компьютере с немцами. Они же стараются - чем сложней, тем лучше, как для традиционного фильма-катастрофы. Я приезжаю снова и снова, говорю: «Не надо пугать!» Ведь это не страшно. Страшно - когда ты не пугаешь.
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите donate@novayagazeta.ru или звоните:
+7 (929) 612-03-68