Шум 2009 года вокруг gangsta fiction Натана Дубовицкого (якобы Владислава Суркова) был неприличен. Не столь трэшевый, сколь мусорный, рыхлый, неряшливый роман щеголял Гадамером и матом, тянул что мог из Достоевского, Сорокина и детективов Платовой. И повторял треп любой, малометражной или дизайнерской, московской кухни: кто ж у нас не ругает власть?

Ну-с… зато Н.С. Михалков на чтениях «Русского пионера» сравнил «Околоноля» с «Мастером и Маргаритой».

И весть, что Кирилл Серебренников ставит gangsta fiction (так определил жанр автор романа), а О.П. Табаков — продюсер спектакля, показалась прямым продолжением банкета.

В январе 2011-го истерическая секретность вокруг премьеры, строгий список «допущенных», контрамарки с красной печатью театра (сроду таких не видела!) укрепляли гипотезу лучше любого вражьего голоса. Но — она не подтвердилась.

«Околоноля» Серебренникова — совсем не стыдный и не пустой спектакль.

За основу режиссер мог с тем же успехом взять новостные ленты, желтые журналы, сны населения. А то и застольный треп 1990-х, собранный по России американскими антропологами, — пока свои разбегались и торговали пуховиками.

Спектакль «Табакерки» идет на Малой сцене МХТ и начинается с петлистой кишки. Для входа зрителей в зал Серебренников (впервые еще и художник своего спектакля) выстроил белесый, скользкий, трубчатый коридор со странно шатучим полом.

Этот «наборный паркет» состоит из корешков книг. Из книг замызганных и обмыленных, списанных из закрытых библиотек, в новое время сданных в «буки» на вес. Из старых справочников по сопромату, опупей Павло Загребельного, бестселлеров Пикуля… А также из томов «Истории…» С.М. Соловьева, из сказок Салтыкова-Щедрина и сборничков Тютчева.

И идти по книгам… конечно, не то что идти по трупам… но все ж первый шаг к тому. Начало инициации. По-честному — давно и всенародно пройденной нами.

Черная клоунада о чернокнижнике Егоре идет четыре часа. Главное, что сделал Серебренников для Суркова (или для Дубовицкого), — переписал роман, сильно его сократив, раскопав в богатом мусоре страшилочек лучшее. Вроде фразы «Быть бандитом в России — это и есть конформизм». Или слов седого респектабельного главы издательской мафии (играет его Владимир Качан) о конце советской власти: «Лакеи рады — хозяин сдох. Проблема только в том, что, кроме лакеев, в доме никого нет. Триста миллионов лакеев теперь на свободе… станут делить хозяйскую рухлядь, заделаются кто воинами ислама, кто журналистами, кто финансистами… Будут жить подло, убивать подло и подло умирать, и делить, делить.

Я намерен поучаствовать…»

До оторопи четкая формула. Хотя и сам текст со всеми его пришепетываниями про мафию, коррупцию, покупные спичи депутата Донбассюка, откаты прогрессивных публицистов и «хозяина жизни — румяного, полнотелого, свиноглазого» — лакейская насквозь выдача точно просчитанного эксклюзива дворовым.

Так в Смутное время по Москве гуляло пламенное анонимное письмо с призывами гнать поляков. В конце его автор пояснял: имени не ставит, ибо служит полякам и состоит в немалых чинах, а терять такие бабки, братие, — кому же охота? (Пересказ вольный, но сюжет подлинный.)

…Впрочем — к спектаклю. Его ведут черные клоуны Бим и Бом (Алексей Кравченко и Федор Лавров). Черны скатерти и тарелки, банные шапки и веники, китайские «пехоры», гламурный скафандр шлюхи в чине капитана ГБ, файлы и «стволы».

И черные противосолнечные очки на всех лицах — бандитский шик 1990-х.

В лучших спектаклях Серебренникова (особенно — в «Господах Головлевых» и «Киже») часто кажется: действуют не люди, а призраки, выморочные загробные лицедеи. Но никогда еще это чувство «бобка», сцены, населенной упырями, не было так сильно.

Раскрываются черные створки над сценой, подымаются черные рольставни слева от нее — новые персонажи выкатывают оттуда. Так фактурно, точно это в крематории, процесс пошел вспять. И они временно воскресли из пепла: сытый Депутат-стихотворец с проплаченными рецензентами; спившийся поэт, который рыдает, молитвенно опершись на унитаз: «Егор, раскрути-и меня!»; истинно православный авторитет с экспертом-интеллектуалом; официант, льстиво и надменно осыпающий пустую тарелку клиента искрами фольги из кулинарного шприца; парочка полевых командиров в пятнистом; великий мастер чернокнижников в масонском фартуке; омерзительно толстая девочка Настя с черным бантом на темечке, с детства вкусившая всех свобод — и чизбургера, и сахарной ваты (ее, впрочем, как и авторитета, играет Алексей Кравченко).

Владимир Качан, Александр Воробьев, Игнатий Акрачков в малых ролях московского бестиария работают на совесть (но и пленэра за двадцать лет было немерено!). Хорош и Анатолий Белый в главной роли Егора: скользкий и щеголеватый, на глазах зрителя подседающий, как на наркотик, на силу больших денег и мелкого шантажа, робкий уроженец малометражной хрущобы — и полноправный глашатай новых времен.

…На заднике некрупным неоном горит слово «власть». Силу тока ему передает старый кордовый ящичек, точно одолженный в Политехническом музее, в залах 1930-х. Но дело, видимо, не в 1930-х. И не во власти. А в скользком шатучем пути по корешкам старых книг, по трупам старых ценностей. Этот путь прошли все, кто попал в зал МХТ.

…Впрочем, еще в «Generation P» было справедливо сказано: «Антироссийский заговор, конечно, был. И участвовало в нем все взрослое население России».

И кажется: Серебренников поставил по мотивам gangsta fiction «Околоноля»… м-м-м… как бы это сформулировать? — процесс общего осознания этого. Сбивчивый, полуночный кошмар общей ответственности. В конечном итоге — сны населения.