Откровенно говоря, ни до, ни после войны я не был лично знаком с Королем, и потому встречами они могут быть названы лишь условно. Король был постарше меня и, соответственно, имел свою компанию в школе и дома. И я был поэтому для него полный нуль — так, мелюзга. Но я знал, что в переулке за углом от моего дома живет Димка Король, с которым цапаться не стоит и чью курносую физиономию я встречал то и дело. А он меня не встречал: не видел вообще.
Кроме того, мы оба с ним ходили в гимнастическую секцию на стадион «Динамо», невдалеке от нас. Но и там я смотрел на него снизу вверх в прямом и переносном смысле. Он был в старшей группе разрядников, крутил уже «солнце» на турнике, подбирался даже к «кресту» на кольцах, о чем я и мечтать еще не смел, и смотрел на него с завистью и почтением.
А затем Король исчез с моего горизонта неведомо куда. Но, как оказалось, не навсегда.
Хмурой военной осенью сорок второго года маялся я дневальным в казарме 19-го учебного танкового полка в Нижнем Тагиле, где из нас готовили экипажи танков, как вдруг увидел Димку Короля. Нет, не вживую, а на одном из плакатов, прославлявших героев-фронтовиков на стенах нашей казармы. Плакат назывался «Семь против двадцати пяти». На нем описывался победный бой семерки наших истребителей с армадой фашистских асов. Наши сбили нескольких врагов, разогнали остальных и без потерь вернулись на базу. Плакат был заполнен изображением боя. С овальных портретов на нем глядели семеро героев. Под одним из них значилось: «Старший сержант Д. Король». Я вгляделся. Это был он, Димка!
Плакат — и Димка на нем вызвали у меня разноречивые чувства.
«Старший сержант» означало, что он незадолго до боя прибыл на фронт после ускоренного курса в училище военного времени, где успевали научить только взлету и посадке. Короля послали в бой, не обучив бою…
Их было семеро в небе войны. Можно было догадаться, что эскадрилья, в которой полагалось иметь 10—12 самолетов, успела понести тяжелые потери и не могла потому поднять в воздух на бой с противником большее число машин.
Плакат поэтому вызывал не только гордость за отвагу героев, но и щемящую тревогу: надолго ли могло их хватить при таком раскладе?..
Задумчивым отошел я от плаката, мысленно пожелав удачи ангелам-истребителям и Димке в их числе.
А также и себе. Мне было в ту пору лишь девятнадцать.
Прошли годы и десятилетия, должна была с громом и кровью прокатиться война и долгая жизнь после нее, чтобы Король вновь напомнил о себе. Эта третья встреча была скорбной. Она состоялась совсем недавно, когда уже в наши дни мне попала в руки книга «Я дрался на истребителе» — сборник воспоминаний военных летчиков с подзаголовком «Принявшие первый удар». Я читал эти свидетельства редчайших выживших пилотов с интересом и волнением, как и все о войне, оставшейся частью моей жизни. И вдруг на одной из страниц мелькнуло знакомое имя, и я понял, что читаю описание судьбы Короля и его семерки…
Еремин Б.Н., бывший в том прославленном победном бою 9 марта 1942 года ведущим нашей семерки, описав подробно ход сражения, сообщал о судьбе ее участников в последовавшие дни:
«Первым из семерки погиб Король недалеко от Лозовой. Он сел на фюзеляж и, видимо, был очень сильно ранен, потому что когда наши потом добрались до самолета, увидели много крови в кабине, а летчика нет. Оказалось, отступавшие солдаты его вынули и (где-то) похоронили».
Из дальнейшего повествования следовало, что гибель затем настигла почти всех летчиков семерки.
Эти несколько скупых строк в записках Еремина — все, что осталось на свете от прекрасного юноши с гордой фамилией Король, даже имя которого автор не удержал в памяти и не смог назвать. Ни могилы, ни тела, ни очевидцев боя. Лишь обильно залитая его кровью кабина, говорящая сама за себя… Он растаял в прошлом, в далеком туманном воздухе войны, не оставив следов.
«Кому — память, кому — слава,Кому — темная вода,Ни приметы, ни следа…» — как писал поэт.
Не выслужил он себе ни салюта, ни надгробного слова. Пусть хоть мой малый глас послужит памяти воина Дмитрия Короля.
Мир праху твоему! Честь имени твоему!