После недавней победы нашей молодежной сборной над Канадой этот сюжет приобрел особое значение. Поэтому я решусь пересказать историю, в центре которой оказалась в конце 2010 года. Она — о типичной российской семье, которая бьется за канадское будущее своего сына-хоккеиста.
Не будучи ни на секунду болельщиком, я оказалась в центре горячей хоккейной темы в качестве переводчика — позвонивший из Канады приятель просил помочь прибывающему из Торонто журналисту.
Вот Роб уже и появился — длинный усталый человек лет 40, с большим чемоданом на колесиках. Первое, что Роб сказал, сев в такси: «Это невероятно!». Как выяснилось, это он говорил про цены в аэрофлотовской гостинице. И номер-то сам не очень, а берут немерено, но что характерно, в дополнение к номеру берут еще и за все, что этот номер окружает, — за гимнастический зал, за пользование Интернетом, за столовую. Невиданно, неслыханно, невероятно!
Это явно портило ему настроение, тем более что приехал он сюда — помогать.
Дело вот в чем: осенью 2010 года питерский бизнесмен Игорь Васильев начал переправлять молодых русских игроков в Канаду. И в Шелбурне, штат Онтарио, появилась первая русская команда юниоров. У команды есть статус — частная лига (The greater metro junior a hockey league) решила завозить в страну иностранцев. Шведы, финны, южноафриканцы, австралийцы, и вот теперь — русские. Причем если игроки в других командах делятся приблизительно половина на половину, то «Красные крылья» состоят почти исключительно из российских юниоров — канадцев там только трое. Полностью русская команда в Канаде. Уровень соперничества, тренировок в разы превышает те, что ребята могли бы встретить у себя дома. Для маленького канадского городка, где команда базируется, — это тоже шанс. Местная молодежная команда никогда не сравнится с сильным иностранным составом, но туда приняли и троих местных — ребятам из Шелбурна тоже дается шанс на тренировки всерьез, на игру и соперников. На льду, перед матчами «Красных крыльев», звучит гимн России… А в будущем все — и канадцы, и иностранцы — хотят в НХЛ. Наш журналист приехал за столько миль для того, чтобы просто расспросить родителей об их детях, почему они их отправили, не скучают ли. Такая вот сентиментальная предрождественская история.
В машине журналист разговорился. Оказывается, едем мы к самым бедным из родителей, и он хочет помочь их сыну, очень талантливому парню лет 16, собрать оставшуюся часть суммы — ведь надо было платить комиссию бизнесмену-посреднику, страховки, перелеты, а еще — за место в клубе и за постель и еду в местных семьях. Общая сумма 20 тысяч долларов, а у этой семьи таких денег нет… И теперь наше путешествие обретает слегка даже филантропические тона, а в моей голове еще и слегка криминальные: уж не дурят ли нашего брата эти самые посредники. Не окончат ли эти мальчики где-нибудь в стриптиз-клубах или на дорожных работах. Но нет, не дурят, команда играет, журналист вполне настоящий из самой настоящей канадской газеты. Мальчики живут в семьях, платят за постой. Всё, граждане, под присмотром.
Около новенького ледового дворца нас встретил огромного роста тучный человек в кепке с надписью «Россия». Рядом с ним — его невысокая темноволосая жена с какими-то слегка испуганными и очень внимательными глазами. Кажется, она старается прочесть нас с Робом по складам. Они повели нас во дворец к детскому тренеру их сына, и за обсуждением сравнительных достоинств канадского и российского хоккея все собеседники постепенно обрели известную степень доверия друг к другу. Мы, например, как я узнала, все время пасуем, даже когда ворота открыты, а канадцы бьют с любого места. Воспоминания о двух последних победах «взрослой» России над Канадой также делали свое дело — все были особенно добры к проигравшим, то есть к нам с Робом*. Роб с восторгом рассматривал майки с именами игроков (Буре, Ковальчук…), вывешенные в холле как рыцарские флаги. Узнавание было полным.
Мы пересели в машину наших хозяев и поехали к ним домой. Поначалу они не очень хотели нас туда везти, но теперь легко согласились. Наперебой рассказывали, как их мальчик захотел играть именно в хоккей, как начал тренироваться с 4 лет, как к 9 годам уже делал 300 отжиманий, бегал по утрам кроссы, как они купили машину в рассрочку, чтобы возить его в спортивную школу в другом городе, пока в Чехове не построили дворец. «Да если бы я видел, что он ленится, в жизни бы не стал так вкладываться», — говорил отец. Мать ушла с работы, чтобы возить его, — «он ни разу не пропустил тренировку»… Мы едем дальше, в дом, который они не хотели нам показывать, — он недостроен, нечто вроде большой трансформаторной будки. Яблоневый сад, две огромные кавказские овчарки, приводящие канадца в восторг! Прежде он таких псов никогда не видел. Мы входим в дом. Темный пол, мешки с яблоками и картошкой, рассада… «Нечего ужасаться, — шепчу я канадцу, — ты смотри на другое». Канадец разувает глаза. У них старая печка, а к ней новый прибор приделан, ванна в коридоре, и возле — высокий цветок, мощный, зеленый, под потолок, вполне можно представить себе, что вот лежишь ты, а ванна — озеро. Маленький столик в кухоньке, чистый, окруженный иконами. В спальне огромная кровать и секретер, на нем компьютер с Интернетом: родители с сыном по скайпу общаются. Если применить воображение, можно представить, как будет выглядеть другой, тот настоящий дом, который они построят, если все получится.
«Я не хотел, чтобы он шел в хоккей», — неожиданно говорит отец. Я настораживаюсь. «Спроси его, почему», — шепчу канадцу. «Командный вид спорта, — отвечает отец, — там ты не от себя зависишь. Ты с другими играешь. А тебя могут во втором запасе играть, ты себя и не покажешь»… Мы проталкиваем вопросы дальше. Роб все хочет, чтобы они произнесли, что 20 тысяч долларов это для них — большая жертва. «Ведь это огромные деньги», — говорит он. Надо же разжалобить аудиторию. Но… родители не понимают этого вопроса. Ну, жертва, дом не можем достроить, у родственников назанимали, еще займем. А потом отца прорывает: «Да вы знаете, сколько стоит получить место, только место в ведущем клубе? — он называет сумму, в разы превышающую ту, что запрашивают канадцы. — И это тебя еще на игру не ставят. За игру на льду — отдельные деньги».
Когда его сына таким образом не ставили на игру, тот ходил и отжимался в зале — вырабатывался. А ставили на игру других, особенно после его удачных матчей, чтобы не очень к нему внимание привлекать. «Как же, там сынки блатные, а наш что, вы все видите». «А вот тот, детский тренер, он тоже только блатных ставит?» — я вспоминаю тренера, которого мы видели сегодня: простой мужичок на коньках, кряжистый, опытный. «Нет, он — нет, он потому и ушел от юниоров. Дети — другое…»
Мать пытается останавливать отца. «Ну ладно, это неофициально, — соглашается он. — Но официально, что с нашей молодежной сборной произошло. Шестое место (на ЧМ-2010. — Прим. ред.), а им-то, — он называет имена спортивных чиновников, — плевать! Отдельные тайные списки составляют, кому играть, кому нет, их хоккей не интересует, их интересуют только деньги. Молодые уходят из спорта. Я ж говорил сыну, бери одиночный… Бокс или теннис. Там-то тебя всегда видно, ты сам… А он — нет. Хочет за команду играть. И еще за команду болеет, чтобы и команда играла… И в Канаде то же самое…»
Мне вспоминается сэр Видиадхар Найпол, писатель, говоривший о том, что в странах слишком низкого уровня развития, как, допустим, Тринидад, яркую судьбу могут иметь лишь одиночные игроки-индивидуалисты, командные виды спорта не работают, люди не умеют мыслить командой. В этой семье явно родился человек более высокого уровня развития.
Я смотрю на журналиста. Что, Роб, 20 тысяч долларов для вас много? А для нас — нет, потому что они — спасение. «Пусть у него нет всего, что нужно, но он покажет, что у него есть», — говорит отец, но там явно горит надежда: есть у его сына все, что надо. И за два года, что он будет там играть в юниорах, он покажет, на что способен. «Господи, — шепчет канадец, глядя на них, — господи, да ведь они действительно дали ему шанс, дали единственный шанс своему сыну…» Я тоже что-то соплю, потому что обычная семейная история начинает приобретать какой-то уже почти религиозный размах. Эта бедность, эта надежда, этот труд… Последнюю каплю в эту чашу добавляет фотография из альбома. Родители в молодости. Тоненькие сияющие ангелы посреди алтайского леса. Они строили БАМ, поженились через неделю после встречи, работали на Севере… и после распада СССР вернулись в центр. Сейчас эти стройные нежные существа исчезли. Телу человека сложно выдержать Север, калорийную пищу, труд, распад страны, переезды, поиски жилья, обустройства и бесконечное вкладывание в детей. Тела расплываются. Ангелы уходят внутрь. «Нас много, таких, как мы, много, — вдруг говорит мать. — Мы просто все очень тяжело живем». Она говорит неожиданно, точно от всей страны, чтобы не думали ни мы сами, ни канадцы, что кругом одна деградация.
Едем обратно. Роберт молчит. И потом говорит то, что наконец обычно говорят иностранцы после всего, что пусть и в один день им доводится пережить в России. Они хотят спасения всем нам. «Ну, Путин, это понятно. Но Медведев, он же говорит правильные слова…» Я смотрю на него: «Роберт, скажи, если для того, чтобы попасть на место игрока в центральном хоккейном клубе без каких-либо гарантий на игру, нужно выложить порядка 70 тысяч долларов, то что нужно сделать для того, чтобы стать президентом России?».
Роберт снова замолкает, а потом рассказывает и сам все до конца. Он приехал брать эти интервью из-за ситуации в Канаде. Где люди не понимают, почему Россия — хоккейная держава — отправляет своих игроков в Канаду, почему канадская хоккейная лига должна признавать эту команду «гастарбайтеров» на своей территории. В канадском юниорском спорте, как правило, нет привезенных звезд. GMHL, та лига, что решила их привозить, — это «террористы» и «партизаны», отошедшие от национальной хоккейной федерации (Hockey Canada), которая разрешает только жителям Северной Америки играть в молодежной лиге (исключение делается лишь для двух иностранцев на каждую команду). Согласно этим правилам, национальная программа по развитию юниорского спорта запрещает кому бы то ни было профессионально сотрудничать с «партизанами». Тренеров, судей увольняют, если они пытаются совмещать возможность работы в двух лигах. Те семьи, что принимают мальчиков-иностранцев, подвергаются обструкции. Даже мальчику, подававшему спортсменам воду (а есть и такая должность), пригрозили, что он сам не будет играть в местном клубе, если не уйдет.
«Ну и что с того, что трое из наших играют в этой команде, — говорят теперь жители Шелбурна. — Мы должны думать не о них, а о наших детях, они должны играть». Городок Шелбурн расколот, там идет настоящая холодная война. И оттепели не предвидится, как напишет потом Роберт в статье, из которой я и узнаю о жизни тихого городка в Онтарио**.
«И что ты думаешь, Роберт, о чем будешь писать для своей ведущей канадской газеты, ты «за» или «против»?» «У меня нет решения, у меня нет решения», — повторяет он. Теперь уже за окнами густая тьма. Мелькают электрические огни. Дальние силуэты мостов, домов. «Чем отличаются, Роберт, русские мальчики от канадцев?» — вспоминается мне начало нашего разговора сегодня утром. «Они более закрыты. Они не говорят о родителях, детских переживаниях, не обсуждают, сколько в семье денег, стесняются, если мало. Мы легко говорим об этом, мы знаем, что это ничего не определяет ни в человеке, ни в его будущем. Они не очень «личные», они какие-то более коллективные. Он тоже такой. Чудесный парень, но как-то смущается». И тут же рядом фраза матери, сказанная мне шепотом, пока канадец осматривает дом: «Мы вот у сына спрашивали, что можно говорить, что нельзя, чтобы ему не навредить… ему же, может, еще здесь играть придется… Вы же понимаете, вы же здесь живете, — она смотрит на меня умоляюще. — А он нам: мама, говори все как есть. Это он, наверное, от того, что у них там пожил, да?»
За один день я, пожалуй, пережила самый масштабный свой урок по глобализации, а также по истории частных войн современности: например, войны между двумя провинциальными городками Шелбурном и Чеховым — за будущее своих детей. И именно потому недавняя чудесная победа молодежной сборной России в Баффало для меня не более чем одна из выигранных битв за человеческое и спортивное достоинство. Я не знаю, какие «волевые решения» принимались руководством, чтобы собрать сильный состав в обход коррупционных схем, но само поведение мальчиков после победы — поведение тех, кто наконец смог дорваться, кому дали шанс, кто всем показал, — свидетельствует о том, в каком состоянии дела у нас дома.
И в завершение я все-таки расскажу рождественскую историю: прочитав статью Роберта Крибба, пожелавший остаться неизвестным юрист выплатил «Красным крыльям» долг мальчика из города Чехова. Деньги других частных лиц пошли на долги других русских мальчиков-хоккеистов. Начинают собираться официальные слушания по вопросу о лигах-изгоях и о том, имеет ли официальный хоккей право на такое преследование российской команды «Красные крылья» и других ей подобных. И это тоже победа. Хотелось бы сказать — наша общая, да не могу. Эту победу над тем, что бесчеловечно в системе, безусловно, одержала Канада. А мы… нам еще только предстоит.
* Стоит ли вспоминать в такой ситуации разгромное поражение на Олимпиаде в Ванкувере?
_** См.: Robert Cribb. Russians chase hockey dream in small-town Ontario и Star readers save Russian hockey player’s dream. _
