Знатоки времени знают свое время, и оттого не зависят от времени вообще. А. Пятигорский
Нам надлежало встретиться с философом Александром Пятигорским в Париже (как звучит!) на съемках фильма Отара Иоселиани «Шантрапа». Пятигорский играл небогатого, но безумно благородного старого русского интеллигента из эмигрантов, я — посольского прохиндея (не злого). Но мы не встретились ни в фильме, ни в жизни. Пятигорский умер за день до съемок у себя в Лондоне, где долго жил. Не удалось ни сфотографировать его поразительное, с расходящимся косоглазием лицо, ни поговорить со свободным мыслителем круга Мераба Мамардашвили, Георгия Щедровицкого, Бориса Грушина, Александра Зиновьева, допустим, хоть об идее неприсоединения, упоминание о которой я нашел в его книге «Философия одного переулка».
Эта идея занимает давно, и хотя на бумаге я ее не высказывал, но безответственно говорил редактору «Новой газеты» Дмитрию Муратову: не присоединяйся, но присоединяй.
Пятигорский считал, что людей системы, какой бы она ни была, надо отрывать от нее, чтобы предлагать им или понуждать их мыслить самостоятельно.
И мы об этом.
Если я или кто-то такой же (т.е. не такой) не человек системы политической, религиозной, национальной, идеологической, то присоединение ко мне (условному) и означает неприсоединение, поскольку я не в состоянии и в нежелании объединяться с кем-либо вынужденно…
«Присоединяйтесь» — это и есть отвращение от любой их системы. (Современной российской в особенности.) Обмана нет. Призыва тоже нет. Есть намек: мы можем быть не вместе, но отдельно. Другими словами, вы, я, Муратов, «Новая газета» — мы, объединенные лишь своей отдельностью, никогда не будем их людьми.
Понятие «намек» тоже присутствует у Пятигорского. Восточные религии используют намек. Это предложение к невынужденному действию сознания, которое только тот поймет, кто к нему готов. Но и готовность не означает принятия условий понимания.
Может быть, намек и есть ключ к пониманию того, что чувствовал во время пешего (туда иначе никак) путешествия по крохотному высокогорному гималайскому королевству Мустанг (о котором я расскажу в «Новой»). Там — среди великих, непостижимого в сравнении с человеком масштаба гор и древней, нетронутой современной суетой культурой общения с высшим смыслом — ты не обязан никому, твое сознание не изнасиловано чужой волей и никто не подчиняется твоей. Гималайцы, однако, принимают твои намеки (если они тактичны), уважают их и откликаются на те, в которых чувствуют необходимость присоединения. По зову. И хотя в Мустанге тонко отличают избранного, тем не менее проверяют себя и кандидата, чтобы избежать ошибки, чреватой разрушением многовековой практики.
Полагаю, что и здесь не знают своей правоты наверное, но умеют уловить намек, который указывает им путь.
Интересно, как выглядит знак для меня. Не так ли, как нарисовал наш замечательный художник Петр Саруханов? Одинокий, проржавевший в соленых бурях, но уверенный в самостоятельном и достойном движении пароход, следующий своим курсом. Исключительно своим.
