Послевоенные сороковые годы — самый сложный, тяжелый в истории России период для homo sapiens как для потребителя информации. Когда-то я наивно полагал, что не найти более информационно безнадежных лет, чем знакомые по юношеским впечатлениям те годы, дальние, глухие (1975—1982), когда в сердцах царили сон и мгла. Так было до практического знакомства с периодикой 1946—1949-го (расширительно до 1953-го). Вот это действительно — испепеляющие годы! Безумья ль в них, надежды ль весть? Во времена застоя были идеологические глушилки, но были и спасительные радиоголоса. В сороковые роковые спасения не было никакого, даже посредством рук самих утопающих. Мощнейший идеологический пресс давил всякое подобие независимой информации… При геронтократии 70-х в стране обреталась очень даже неплохая судебная журналистика, каковой могут позавидовать и репортеры, творящие при клептократии нулевых. В послевоенные сороковые — никакой судебной журналистики и следа не сыскать.
После войны в СССР самый высокий уровень преступности за все время его существования. С переменным успехом, но в целом довольно удачно, с ней борются уполномоченные на то органы. Но общество об этой их борьбе широко не оповещено.
Посему речь пойдет о деле по фактуре рядовом, но благодаря счастливому стечению обстоятельств сумевшем пробить брешь в железобетоне сталинского умолчания.
Некто Андрей ЗВЯГИНЦЕВ занимал неплохую по тем временам должность инспектора общественного питания ОРСа Московско-Курской железной дороги. Термин ОРС (Отдел рабочего снабжения) требует некоторого пояснения для людей, мало посвященных в тонкости былой советской торговли. Это ведомственная структура розничной торговли (сеть магазинов и столовых), осуществлявшая обслуживание работников своей отрасли промышленности, строительства или транспорта. Появились ОРСы в середине 30-х годов с задачей хоть в какой-то мере компенсировать дефицит товаров и услуг в условиях слабой организации государственной торговли. Подотчетны они были в первую очередь руководству своих министерств, в силу возложенных на него функций совершенно далекому от товароведческих тонкостей. Что стимулировало различные злоупотребления, выстраивало систему определенных взаимоотношений, в которых должность инспектора ОРСа представлялась вполне дружественной.
Но товарищ Звягинцев Андрей Петрович, призванный заботиться о снабжении железнодорожников предметами первой необходимости, оказался белой вороной (в стае ворон черных). В среде коллег он слыл человеком кристально честным, даже чудаковатым в этой своей честности.
Член партии по убеждению, активный общественник, Звягинцев повел решительную борьбу с расхитителями социалистической собственности, с жуликами, хапугами, ворами и несунами. Делал он это простыми, доступными месткомовцу способами. Обо всех выявленных им случаях воровства и незаконного перераспределения он не только сообщал по команде в свою торговую инспекцию, но и оповещал широкую общественность в им же создаваемой стенгазете. А также отправлял заметки в ведомственную многотиражку, которая весьма охотно их печатала. Руководству Московско-Курской железной дороги волей-неволей приходилось на эти сигналы реагировать, снимать кого-то с хлебных должностей, переставлять на менее доходные.
Таким образом, Звягинцев бросил вызов сложившейся системе взаимоотношений и вскоре получил адекватный ответ. В середине лета 1947 года он был арестован родной железнодорожной милицией. Почти месяц провел в КПЗ без предъявления каких бы то ни было обвинений. Затем прокуратура Московско-Курской железной дороги возбудила уголовное дело по факту злоупотребления Звягинцевым полномочиями председателя месткома при заготовке прошлой осенью картофеля для коллектива ОРСа. Будучи старшим «на картошке» в Петушинском районе Владимирской области, Звягинцев якобы рассчитался с «неустановленными следствием лицами» несколькими мешками общественного картофеля за погрузку его на железнодорожную платформу и за последующую разгрузку в Москве. Кроме того, при всех этих перемещениях коллективной картошки ухитрился присвоить себе целых шесть ее мешков. Было понятно, что прокурорские стремятся подтянуть Звягинцева под недавно вышедший серьезный указ Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищения государственного и общественного имущества». Который предусматривал минимальный срок лишения свободы за любую кражу, присвоение или растрату госимущества от 7 до 10 лет.
Но хотеть — это не значит мочь. Единственными свидетелями в деле выступали сотрудники железнодорожной милиции, которые явились на квартиру Звягинцева в поисках «шести мешков картошки», но не нашли ничего похожего на «чертовы яблоки» (как называли заморский овощ наши предки).
Дважды прокуратура Московско-Курской железной дороги представляла дело Звягинцева в народный суд Таганского района Москвы, и оба раза оно не продвигалось дальше предварительного слушания. Суд возвращал дело прокуратуре на доследование либо прекращение.
Но и Звягинцев не сидел все это время на Таганке, где ночи полные огня, сложа руки и предавшись велению судьбы. В сентябре 1947 года он из тюрьмы направил в Главную транспортную прокуратуру солидных размеров заявление, в котором, называя имена, факты, место действий, сообщал о многочисленных преступлениях, совершенных рядом милицейских и прокурорских работников Московско-Курской железной дороги. Факты выглядели весьма серьезно: от незаконного получения продуктов и товаров со складов и магазинов ОРСа (в стране до декабря 1947 г. действовала карточная система) до крышевания железнодорожной милицией грабителей, промышлявших в пригородных электричках.
В придачу Звягинцев поведал вышестоящим прокурорским товарищам, как ведший его дело «следователь 2-го отделения Московско-Курской железной дороги Ивашкин в пьяном виде рассказал, что получил от своего начальника Семенова установку «создать дело», заявив при этом, что «был бы живой человек, а дело всегда можно состряпать».
Главная транспортная прокуратура, вполне ожидаемо, направила заявление Звягинцева «для проверки» в прокуратуру Московско-Курской железной дороги. Факты, изложенные в заявлении, естественно, не подтвердились. И обиженные «мелким склочником» «хорошие люди» поклялись подвести дело Звягинцева под указ.
Для чего был избран не московский суд, а периферийный. Дело передали к слушанию в прославленный (позже) российской словесностью поселок городского типа Петушки. В местный народный суд.
Звягинцев в ответ задействовал свой последний резерв — добрые отношения в редакции центральной министерской газеты «Гудок». Ведущие перья «Гудка» Лев Апресян и Юрий Лозовский активно включились в борьбу за спасение человека. По причинам, о которых в принципе можно догадаться, в их родном «Гудке» материал о деле Звягинцева не прошел. Но и чинить им препятствия за стенами редакции никто не стал. Тогда журналисты — надо отдать должное их поступку! — направили свой материал в виде письма в редакцию «Правды», главного СМИ СССР.
И письмо было напечатано, хотя и через полгода после процесса в Петушках, в номере «Правды» от 13 мая 1948 года. Журналисты «Гудка» описывали процесс следующими словами: «Обстановка судебного заседания выглядела необычно. Непонятен был приезд из Москвы участкового прокурора Московско-Курской железной дороги Бобровника — факт беспрецедентный в практике народного суда, где по положению полагается выступать местному районному прокурору. Удивляло присутствие в зале группы работников железнодорожной милиции, специально прибывших из Москвы, и каких-то приезжих в штатском, в равной степени проявлявших нервозную заинтересованность в исходе дела».
Однако ни московский прокурор, ни столичные же менты, ни правоведы в штатском своей цели не добились. Судья (вот провинция!) ни на йоту не отступил от 112-й статьи сталинской Конституции: «Судьи независимы и подчиняются только закону». Звягинцев был вчистую оправдан. Прокуратура Московско-Курской железной дороги обжаловала оправдательный приговор Петушинского суда во Владимирском областном. Но и тот решение первой инстанции оставил в силе. После освобождения Андрей Петрович работал инструктором дорожного комитета профсоюза железнодорожников до выхода на пенсию, однако о дальнейшей его борьбе за справедливость уже ничего не слышно…
«Мы побывали в Петушках и беседовали с народной заседательницей Екатериной Кузьминичной Земсковой. Старейший член партии, жена паровозного машиниста, она уже четверть века выполняет свою почетную общественную обязанность в мировом суде. «Как стали мы рассматривать это дело, так сразу поняли, что хотят утопить честного человека за то, что он сует нос в газеты, за то, что он жуликов разоблачал. Но не вышло это у них. Оправдали мы Звягинцева…»
Народный судья Петушков Дмитрий Степанович Костенко вспоминает: «В своей практике я никогда не сталкивался с подобным беззаконием. По материалам было совершенно ясно видно: человека сначала арестовали, а потом начали подбирать лживые бумажки… Недаром народный суд Таганского района Москвы дважды возвращал это дело прокуратуре дороги. Не вышло в Москве, так они попытались добиться своего в Петушках.
— Кто «они»? — спросили мы.
— Со временем их имена будут установлены, — ответил судья. — Могу сказать одно: до суда ко мне то и дело являлись чьи-то посланцы. Приходил, например, и нередко, начальник здешней железнодорожной милиции Колосов. «Имейте в виду, — говорил он, — дело Звягинцева — большое дело. Мы придаем ему особое значение»».
Впрочем, теперь мы можем назвать фамилии таинственных «их»: это прокурор Московско-Курской железной дороги Кострубало, участковый прокурор Макеев, санкционировавший арест Звягинцева, зам прокурора дороги Баталин и Бобровник, выступавший в суде. Добиться своего им, как мы уже знаем, не удалось, зато… очень скоро все они получили повышение по службе. Это помогает понять хитроумную систему личных связей, благодаря которой нечистоплотные дельцы, убранные после скандала из одного ОРСа, незамедлительно пристраивались на другое «теплое местечко», а их разоблачителей начинали преследовать.
Заговор «оборотней в погонах» против инспектора Звягинцева, провалившийся благодаря «письму счастья» в газету «Правда», лишний раз напоминает нам: криминал проник в органы власти и силовые структуры не в лихие девяностые. Уже в сталинское время, ностальгически кажущееся многим царством порядка и справедливости, на местах пустили корни коррупция и прочие злоупотребления, в пышных всходах которых наше общество блуждает до сих пор.
От редакции. 5 ноября умер Александр Меленберг, историк, писатель, учитель, постоянный автор «Новой газеты». Он был очень светлым и очень талантливым. У него в работе было несколько книг, было много жизненных планов и тем для журналистских расследований. Он хотел закончить эту рубрику и моментально придумал бы следующий проект, всегда неожиданный и подлинно новаторский (основанный на закрытых для большинства людей документах из архивов, а не на рерайте, которым часто теперь заменяют настоящую публицистику). Текст о деле Звягинцева он почти закончил, но не успел отшлифовать (последний абзац и перепроверку некоторых фактов выполнил историк Вадим Эрлихман).
Сегодня, 17 декабря, Александру Меленбергу исполнился бы 51 год.
