По репетиционной комнате ходит человек в огромных галошах. За режиссерским столом сидит Юрий Петрович Любимов, веселый, со знаменитым фонариком, безмятежно опровергая драматическое известие, что глава Таганки подал в отставку.

Артисты хором допевают фразу; мизансцена распадается. Включаю диктофон. Юрий Рост достает объектив. Молодцы с канала «Звезда», как-то прорвавшиеся сквозь вихри скандала, ставят камеру и задают первый вопрос: «Мы что — присутствуем на последней репетиции Юрия Любимова?»

Юрий Петрович в жизни слыхал много глупостей. И реагирует азартно:

— Общее есть дело для матушки России! Я занимаюсь этим делом, служу тут 47 лет. Понятно? Мы-то вкалываем, а чурки-табуретки, я имею в виду московское управление культуры, не реагируют! Финансы отбирают, ничего не соображают! Я могу в рифму говорить! Могу пройтись строем, если хотите. Канал-то у вас военный? У меня строй внутри души, понимаете? И в голове строй.

Вам нужно 5 минут, а вам я дал уже 15 — обогащайтесь, черт с вами! Братцы, ну что вы хотите от меня? Шутки я вам казарменные рассказывать не буду… Всё! У меня дел много!

Распустив артистов, сложив листы пьесы, Любимов светит фонариком в объектив Росту и отмахивается от моего вопроса: «В какой вы стадии репетиций?»

— В черновой! Сейчас получил замечательную музыку от Мартынова. Юр (Росту), а ты не принес флягу с самогоном, помнишь, как ты мне подарил, большую?

— Так надо выпивать тогда!

— А ты не выпиваешь?!

— С вами выпью.

— Так ты зайди культурно! А вот ты (к звукорежиссеру) мне музыку-то сделай и спрячь диск, а то кто-нибудь ночью придет, похитит…

Следующая реплика: «Тут у нас разбойников много!» — звучит так же, как признание Ивана Васильевича из «Театрального романа»: «Нас вообще бандиты одолели!» Замечаю: еще одна камера нас снимает «для архива». Наконец остаемся вдвоем.

— Юрий Петрович, так что за пьеса разыгрывается у вас в кулисах — неужели «Король Лир»?

— Да, мне намекали шарлатаны, что пора бы раздать всё!.. Я дал Швецовой и Худякову бумагу — прошу отпустить меня в отставку. Нормальные люди работать в репертуарном театре не должны. Развели столько репертуарных театров, сколько нет нигде в мире, а теперь хотят, чтобы некоторые стали банкротами. На старости лет я решил, что безобразий в мой адрес хватит.

— Вы что — на самом деле хотите освободиться от дела своей жизни?

— Надо вспоминать Немировича и Константина Сергеевича. Станиславский сказал Мейерхольду: «Я вас в Московский Художественный театр не могу принять, я там чужой».

— Таганка вам стала чужой?

— Да, стала! Вследствие безобразий, которые творят артисты! Когда скончался СССР, они, крепостные, решили, что вот теперь они наконец свободны. Тут без конца все бросают заявления! Потом забирают. Сейчас они, грубо скажу, распоясались, суды их оправдывают. Это парадокс, что я с чужими артистами, даже оперными, работаю легче, чем со своими. Парадокс! Ничего не умеют, а завпосты вообще вымерли.

Михоэлс говорил: «Надо бы какой-нибудь скандальчик перед премьерой». Вот и вышло. Но меня обещали принять самые высшие чины.

— Первые лица?

— Да чего ж скрывать, Владимир Владимирович обещал. Он сюда приходил.

— Давно ли?

— Давно. И при всех СМИ сказал, что Высоцкий замечательный русский поэт.

— Без него мы б и не догадались.

— Сказал-то он, а это важно!

— Юрий Петрович, но почему для вас-то это важно?

— Да потому что вы это и без меня знаете! У нас все лукавят. Так приучены. У нас боятся говорить прямо. Согласно своим взглядам в данный момент русской истории. Я в таком возрасте, хватит!

Я с ним говорил, даже не один раз. И он понимал, что я говорю серьезно. Я вижу, что он меня понимает. До этого меня ни один министр не понимал. А только карал!

— Но что сегодня Юрий Любимов может решать с премьер-министром? Чего вам не хватает?

— А я скажу точно! Нужен толковый переход в автономию. Для этого хотя бы в порядке исключения нужно, чтобы я мог работать, как работал на Западе много лет, — в контрактной системе. Это поднимет дисциплину автоматически! Они просто должны мое предложение принять или нет. Сделать на один год контрактную систему и дать возможность вычистить балласт.

— Вам нужна санация труппы? — Нет, мне нужна команда. А если у меня нет реальной власти, команду я не могу создать. Раньше меня душили, а команда всё равно хотела работать! А теперь вот — чурки-табуретки.

— Глава столичного управления культуры Худяков вообще не помогает?

— Еще и вредит всеми способами! Он друг соседа (Николая Губенко. — М. Т. ). И как мне можно помочь, если я вынужден подписывать триста бумажек в день?! Тонны бумажек! Только я имею право. Я же не бумажный человек. Он хочет избавиться от меня! Чтобы я ушел.

— Бюджет театра скудный?

— Просто никакой. Ни на «Арабески», ни на «Мед» — ни копейки. Это нормальное удушение. Потому что я чужой. Как был у власти чужой человек с самого начала, так и остался чужим.

— Почему?

— А потому, что я самостоятельный. И со мною нужно говорить не вообще, а конкретно. Хотите, чтоб я поработал? Пожалуйста, я поработаю, пока Бог дал мне здоровье. Но работать я могу сейчас везде — и спокойно. И зря они думают, что я нигде не устроюсь.

А на церемонии этой, где я сказал про отставку, уж очень было гадко. Вышла какая-то копия Камбуровой и невыносимо сентиментально ныла стихи Бродского. Я и сказал: вы уж извините, но поэт, а я был с ним знаком, просил его стихи не петь! Наверное, вы этого не знали? Она сказала: знала! Я сказал: тем более!

— Вы всегда существовали в конфликте с властью. Но сейчас как-то изменился уровень конфликта…

— У меня идет огромный репертуар великой классики, и у меня полные залы. Признают это даже мои руководители, дама и мужчина. Но Худяков сказал мне в лицо: все воют, чего он тут? А Швецова сказала: зачем же вы так, Сергей Ильич, на Юрия Петровича есть спрос! А я тогда вежливо сказал: не волк, в вашей компании выть не собираюсь…

— В связи с чем у вас такая надежда на Путина?

— Он власть! Был недавно случай с певцом. Страна вся была на стороне Шевчука, кроме меня. Путина-то пригласили чай пить. Так что можно сказать, что я блюдолиз, что ли? Чего мне бояться в моем возрасте! Я иногда думаю, что я нужен для оптимизма. Старик ходит, работает. Это бодрит.

…Эфрос был умный человек. И понял, что только я смогу сыграть Мольера, другие нет. Он еще круче сказал. Его спросили: «А есть режиссеры в России?» Он долго соображал и потом говорит: «Один». И назвал меня. Чтоб режиссер режиссера назвал?!

— Вопрос, который не задают американцы: сколько платят легенде русского театра?

— Мне? Получаю я неплохо. Два оклада, как директор и как руководитель театра. Жена моя тут работает. Раньше ей полагалась виза на три месяца. Три месяца она со мной, потом должна уезжать. Тогда мне сказал Ресин: мы дадим ей оклад хороший, она же у вас такая деловая! Хорошо, говорю, только главное — дайте ей визу!

…Вот и Катя моя идет на цыпочках (действительно, подходит жена, поправляет седую челку, смахивает с плеча невидимую пушинку)… Кстати, у вас нет хорошего бухгалтера? Будете спасительницей. Катя, сегодня все получили зарплату. Скандалы были?

Каталина: «Я об этом не знаю!»

Юрий Петрович делает быстрый выговор пробегающей актрисе и вновь поворачивается к нам:

—…Может, им не нравится, что я старый житель Израиля. Что у меня несколько паспортов, что я могу уехать в любой момент, если специально меня не задержат.

Мне дали премию Моцарта, ее имеют четыре человека в России, люблю смотреть: во-первых, красиво сделана, и потом — мой любимый композитор. Принес в заднем кармане министр Лавров на мое 90-летие: вам награда! Так что все всё знают! Но сделать ничего не могут. То есть индивидуально — могут. Вот я и иду!

— Каким вы ощущаете нынешнее время?

— Безвременье! Но при всем, что творится, сейчас легче. Во-первых, я могу уехать. Мне даже недавно подарили в Лондон два билета с открытой датой.

— С маниакальной настойчивостью спрошу напоследок: скажите все-таки прямо — неужели вы всерьез собираетесь оставить Таганку?!

Каталина: «Неправильно поставлен вопрос!»

— Давайте поставим правильно.

Каталина: «Чиновники своим безразличием не дают Юрию работать! Худяков никогда не пошел навстречу Любимову ни в чем! Уничтожается напрочь, флегматично, с улыбкой на лице, целая театральная традиция».

…Тут, разряжая обстановку, в зал возвращается Рост. Любимов ему рад.

…По дороге в кабинет он подводит нас к макету в фойе. Новое здание Таганки, международный центр, в котором можно будет играть всюду — от подвала до крыши. Пока — только макет. Вполголоса, в последний раз уточняю у замдиректора:

— Значит, если просьба о контракте не будет удовлетворена, Юрий Петрович уедет?

— Кто-то хочет, чтобы Любимова здесь не было! — отвечает Каталина. — Он так и остался неудобным!

P.S. Тактический расчет или финальный картель знаменитого режиссера, невежество или злонамеренность властей? Какая бы пена ни поднялась со дна ситуации, была ли «бумажка» с заявлением или нет — суть одна.

Любимов всегда был человеком-экспериментом. И продолжает им быть. Ставить спектакли в девяносто три — феномен. Его будущая постановка, авторская композиция по прозе Чехова, называется весьма к случаю — «Маска и душа».

В Театре на Таганке сегодня длинный ряд незаполненных вакансий, список проигранных судов, текучка артистов и персонала. Ахиллесова пята — совмещение в одном лице важнейших ролей художественного руководителя и директора; жена — в качестве первого заместителя. Только счастливые театры не похожи друг на друга, а все несчастные — несчастливы одинаково.

В жизни Любимова было много крутых горок, со всех до поры он спускался победителем, долгие годы оставался всё тем же — режиссером-испытателем, новатором, авангардистом. Сегодня он требует… исключительности. Но она и так уже с ним — он живой миф, часть истории, гражданский институт. Стране, которая ему многим обязана, самое время увидеть в нем национальное достояние.

На наших глазах пресекается одно из ценнейших завоеваний русской культуры — репертуарный театр-дом. И Любимов по-прежнему в авангарде: первым требует для себя новой контрактной системы. Громко, чтобы услышали в Кремле. Цена вопроса — репутация, брошенная власти, как перчатка, персональная легенда, поставленная на кон.

Тем более что нынешние властители еще вполне в теме, и сказание о великой Таганке отзывается в их ушах реальным эхом…

Контрактной системы для театра в законе нет. Да и закона, всерьез учитывающего театр, нет. Беспрецедентный режиссер создает прецедент. Возможно, самого сокрушительного эксперимента в истории Таганки. Но почему бы не дать ему воплотить чаемое? И сделать выводы по итогам? Свободу по контракту сегодня может позволить в отдельно взятом театре отдельный товарищ. Дата встречи с Путиным, говорят, уже назначена.