Никаких, подчеркну, асоциальных замашек за Еленой Сергеевной Орловой, 1969 года рождения, непьющей и некурящей, не замечено. Говорит правильным литературным языком, пишет красивым почерком и без ошибок. Неглупая, строгая. Наконец, любит своих детей. Единственная ее проблема — бедность. Из-за нее и осталась одна, дочерей забрали.

Загублены три судьбы. Женская и две девичьи. Беда старшей дочери Ольги, 1994 года рождения, требует отдельного и обстоятельного разговора, сейчас — о младшей, Анне*. Она родилась в 2005-м. И для нее еще что-то можно сделать, хотя происшедшее не выправить, и ее будущее почти определено.

«Я идеальная мать, если б не моя бедность. Как я за ней следила, как воспитывала… Знаете, не могу понять, зачем нужен уполномоченный по правам ребенка, все эти органы опеки. Вот теперь ребенок остался социальным сиротой, и только сейчас он вправе рассчитывать на их защиту. А я просила столько раз, когда мы еще были вместе, когда всё еще можно было остановить. Ведь есть гостиница для нуждающихся — погорельцев, людей, попавших в критические ситуации, куда селят по направлению городского УСЗН (Управления социальной защиты населения. — А. Т.), где дают прописку. Почему район не написал ходатайство? Прокуратура обязана была не допустить всей этой череды неправедных решений. Начиная с того, чтобы не отнимать у ребенка жилье. Опека должна была вмешаться. Теперь Ани у меня нет, я — бомж, я не могу встать на биржу труда, у нас ведь социальные гарантии — от прописки. Нет ее, и помощи ждать неоткуда».

Маленькая женщина в больших очках будто звенит от напряжения. В ее комнате стерильная чистота. Диван, кресло, полка с детскими книгами, куклы, игрушки, телевизор и пустота. Да еще две коробки бумаг. Она проводила собственное расследование: «Меня б давно за решетку спрятали, если б эти документы не хранила».

Зачин трагедии — в пошлости быта: квартирном вопросе и ненависти между родственниками. Как водится, преисподняя настигает уже на этом свете.

Вот картина одного частного ада. Орлова: «Моя мать в 90-е залезла в финансовую пирамиду, потеряла всё, осталась без жилья. Я и мои дети мешали ей хоть как-то устроиться — она претендовала на квартиру моего отца, хотя к тому времени, как он стал ее собственником, они были уже разведены, и никакого отношения она к этой жилплощади не имела. Но платить за аренду ей было нечем, и отец перевез ее к себе. У него квартира однокомнатная, на первом этаже, без балкона, 34 квадрата.

Я переехала из Омской области. Через три месяца после рождения Ани ее отец выставил нас с ней за дверь — по его разумению, мы тратили слишком много денег. Денег, вырученных за продажу двухкомнатной квартиры в Омской области, здесь не хватало даже на самое скромное жилье. Деваться некуда, пришли к родителям. Отец прописал меня со старшей дочерью в своей квартире в 2002 году. Но нам устроили конкретную войну. Отец душил меня, бросался с ножом, много чего страшного было. Мать провоцировала Олю на скандалы. В мае 2006 года моя мать избила Олю ремнем. Я вызвала милицию. Вместо того чтобы привлечь к ответственности мать, посмотрев на красные полосы на теле 12-летней девочки, милиция поставила на учет ее саму. Ну и в отместку мне мать тоже обращалась в милицию, требовала привлечь меня за плохое воспитание детей.

Вопрос был один: «Как сохранить себя, детей?» Искала заброшенное жилье в деревнях вокруг Красноярска, лишь бы там была школа и хоть какое-то медобслуживание. На год уехали в Никольское. Пыталась работать: ездила за 30 км на птицефабрику. Оля сидела с Аней — ей только год исполнился. Конечно, долго так продолжаться не могло — Оля не выдержала. Искала работу в самой деревне, чтобы детей надолго не оставлять. Фасовала хлеб, потом пекарем. Но это очень тяжело, ночные смены, продержалась лишь три недели. В августе 2007-го, к школьному году, вернулись в Красноярск. Поскольку у меня был ребенок до трех лет, на бирже труда меня отправили восвояси. Все же через частное агентство нашла работу. Однако Аня заболела, и опять все разладилось».

Прерву Елену. Бедность — как СПИД. На что-то надеешься, но любой поворот, нюанс, сквознячок может оказаться трагическим, несовместимым с жизнью, болячки берутся невесть откуда. И ни-че-го не помогает. Если Елена попадает в ДТП, то тяжелое, после которого физическая работа на кондитерской фабрике оказывается противопоказанной. Если эпопея с устройством Ани в детсад, то многостраничная, с разрушительными конфликтами. Если трудный возраст — Оле к тому времени исполнилось 14, — то даже не подростковый бунт, а беспощадная война с нищей матерью, с самой собой. Если это конфликты с родителями, то бескомпромиссные, без шанса на примирение и прощение. Если болезни дочерей, то бесконечные, изматывающие.

«Моя мать, бабушка Оли, баловала ее — работала она тогда на игровых автоматах и по сравнению с моими заработками была в шоколаде. Я считала, моих объяснений Ольге, что деньги — не главное, совместных посещений церкви достаточно. Но нет, мою точку зрения Оля не слышала. Ходила с ней по врачам (у нее блуждающие боли). В том числе к психиатру. Что сказать… Таких деток надо оберегать от конфликтов, а она жила в них постоянно. Кончилось тем, что в октябре 2008 года Олю незаконно увезли в соцприют. Хотя она просила, чтобы ее отвезли к бабушке. Зиму провела в приюте. У нас начали вроде налаживаться отношения, взяла ее домой. Спокойно отдали. Вот так: и забрали, и отдали незаконно. Забрала ее больную, выхаживала. Как поправилась, упорхнула к бабушке. А меня моя мать потребовала лишить родительских прав. Формального повода для того не было: я не асоциальная личность, судьба ребенка меня беспокоит, пытаюсь воспитывать. Тем не менее прокуратура подала иск, и тут же мой отец подал иск о выселении меня и Ани. Олю отец не указал. Моя мать хотела, чтобы я отказалась от Оли. Чтобы мать получила опеку над ней, соответственно пособие. Но даже не это, думаю, главное. Там многоходовая операция с отцовской квартирой».

В семейных конфликтах нет правых-виноватых. Да их и незачем искать. Мимолетный, в глазок, взгляд на частные чужие страдания извиняет то, что без этого не понять развитие событий, когда вмешалась чиновничья машина.

Дальше восстановлю хронику свершившегося преступления, опираясь не на слова Елены Сергеевны, а на документы и показания очевидцев.

36 дней до похищения Ани, 9.04.2009. Отец Е. Орловой подает иск о выселении дочери и внучки из своей квартиры. В никуда — денег на аренду нет. И суд выносит заочное решение: выселить Орлову с трехлетней на тот момент Аней без предоставления другого жилья.

Героев надо назвать. Это Железнодорожный райсуд, судья — Е.Ю. Ашихмина. Иск деда поддерживает прокурор И.В. Яценко. Повестку Орловой не вручают, а решение отправляют почтой.

Орлова начинает бомбардировать милицию требованиями привлечь к решению квартирного вопроса отца Ани и заставить его платить алименты. Даты ее заявлений: 23 марта, 12 и 25 апреля, 1 мая. Ответа так и не получает, ее не информируют о том, идет ли какая-то работа, интересна ли еще кому-то их семейная драма.

18 дней до похищения, 27.04.2009. Начальник ОДН УВД Железнодорожного района капитан милиции Лилия Яцик докладывает начальству о неблагополучии в семье Е. Орловой. А также о том, что та неоднократно обращалась в РУВД. Только за последние 16 месяцев зарегистрированных заявлений от нее — 14. На отца Ани, на старшую дочь, на своего отца. В возбуждении уголовных дел отказано, лишь однажды на отца Ани составлен административный протокол. Зафиксировано и заявление отца самой Елены. И ему дан ход — материал на лишение родительских прав Орловой направлен в прокуратуру. Судя по другому милицейскому рапорту, с 16.03.2005 по 3.05.2006 в РУВД поступило 26 вызовов по адресу, где жила Орлова с дочерьми. Летом 2006-го они уехали в деревню, через год вернулись, скандалы возобновились.

Три дня до похищения, 12 мая. К обвинениям, что Орлову не интересовало здоровье ребенка: в конце апреля — начале мая Аня сдает анализы, посещает гастроэнтеролога, аллерголога, выписано направление на УЗИ. 4 мая Орлова приводит Аню с жалобами на чиханье и насморк к участковому педиатру Татьяне Акентьевой. Назначено лечение, рекомендовано продолжать обследование. 8 мая Аня снова у нее на приеме. Акентьева дает справку в детсад. 12 мая: Аня снова у врачей. Диагноз: ОРВИ, рецидив. Получено еще одно направление на обследование в медцентр. Назначено лечение. Орлова приезжает в благотворительную организацию, ее руководитель сама идет в аптеку и покупает препараты, прописанные педиатром. Копия чека — в редакции. На 283 рубля — эреспал, мукалтин, таблетки от кашля. Что-то в аптечке Орловой уже было, она покупала лекарства 6 марта (копия чека есть). На 819 рублей — 7 препаратов, из них 6 детские.

12-го же, рассмотрев исполнительный лист о выселении Орловой, выданный райсудом, пристав Светлана Гайдук вынесла постановление: возбудить исполнительное производство, установить Орловой пятидневный срок для добровольного выселения, потом — принудительно. За пять дней до этого Орлова написала очередные жалобы-заявления на Гайдук в связи с тем, что та не может взыскать алименты с отца Ани.

Два дня до похищения, 13 мая. Ночью у Ани жесткий кашель, Елена вызывает неотложку. Диагноз: ОРВИ, острый бронхит. Ночью ехать в стационар смысла нет: кто будет ими заниматься? Дожидаются утра. Их привозят в горбольницу № 20. Однако там они проводят всего один час и едут домой. Достоверно известно, что Аню осмотрели, она прошла рентген, диагноз подтвержден. А потом Елена пишет расписку (в двух экземплярах, один оставляет себе): «…Отказываюсь находиться с ребенком в стационаре, так как считаю назначенное лечение не соответствующим диагнозу, а именно диагноз: «острый бронхит», а лечение назначено без включения противовирусных, противовоспалительных средств, а также средств, улучшающих отхождение и разжижение мокроты, в связи с чем считаю, что назначенное лечение не способствует своевременному выздоровлению». Завотделением пишет: «Ознакомлен», расписывается. Вернувшись домой, Орлова звонит главному педиатру города: «Мы вынуждены уйти — в стационаре нет лекарств». Орлова всегда так поступает — из той породы, что не может смолчать, когда сталкивается даже с обыденными отечественными мерзостями.

Капитан Яцик тем временем пишет начальнику районо: «Орлова и ее дочь должны быть принудительно выселены… От помещения дочери в спецучреждение Орлова отказывается. Семья находится в социально опасном положении <…>. Гр. Орлова неоднократно обращалась в ДЧ УВД района с просьбой о помощи. Прошу <…> оказать помощь».

Остается один день, 14 мая. УСЗН готовит ходатайство в КГУ СО «Комплексный центр соцобслуживания населения» об оказании помощи семье Орловых, а также о содействии в оформлении паспорта Оле, достигшей 14 лет, поскольку у семьи нет денег на оплату госпошлины.

Врач Акентьева посещает Аню на дому, рекомендованные ею эреспал, аскорил Еленой уже куплены. Позже Татьяна Даниловна расскажет: «Я не рекомендовала стационарного лечения… Орлова занимается лечением ребенка, но не кормит его должным образом» (из протокола судебного заседания).

15 мая. Чиновничья машина в тот день работает отлаженно, стремительно, смело, должностные лица не боятся брать ответственность даже за то, что не в их компетенции. Могут. Удивляют не столоначальники — врачи: как они-то умудряются вписаться в эту историю?

Судя по всему корпусу документов, датированных этим днем, бумаги составляются моментально и буквально порхают из инстанции в инстанцию (врачи — районо — милиция — администрация). При этом краски сгущаются, из острого бронхит превращается в обструктивный (ребенка перед тем, как поменять диагноз, не осматривали, он рождается заочно), и теперь уже Аня нуждается в экстренном стационарном лечении. Выясняется, что Орлова забрала Аню из больницы самовольно, расписку не оставила (судя по милицейским документам, именно такие пояснения дала врач Акентьева инспектору ОДН РУВД лейтенанту А. Кондаковой). Копия той самой расписки, которой не было, — в редакции.

Как Акентьева утверждает, 15 мая Елену с Аней пригласили на комиссионный осмотр, но те в поликлинику не явились. «Во время работы комиссии я позвонила Орловой и спросила, почему она не подошла, на что Орлова пояснила, что она вместе с дочерью объявляет голодовку и что дверь никому не откроет, пока они не умрут».

Отзеркалила. Ей: «Когда зарежут — обращайтесь». Она: «Когда умрем — откроем». Так? Почему Орлова не пришла с Аней в поликлинику? Говорит, был приступ, всю скрутило. Что у нее был стресс, это наверняка: ей ведь в самом ближайшем будущем предстояло оказаться на улице.

15 мая Елену и Аню из квартиры выписывают.

Врачебная комиссия собралась в 10 часов, «рассмотрела обращение Орловой в главное управление здравоохранения г. Красноярска о несогласии с назначенным лечением специалистами ГБ № 20». Учитывая, что «мама девочки не выполняет рекомендации участкового педиатра», решено обратиться в милицию. От главврача городской детской клинической больницы (ГДКБ) №1 А. Колодиной к начальнику ОДН РУВД Яцик поступает аналогичная просьба — принять меры к Орловой. Колодина пишет, что диагноз у Ани — обструктивный бронхит, и при неадекватном лечении возможно развитие дыхательной недостаточности и летальный исход. Колодина: «Попытки врачей и администрации ГДКБ № 1 убедить мать, Орлову Е.С., в необходимости лечения ребенка, успехом не увенчались».

Капитан Яцик (исп. Кондакова) снова пишет в администрацию района о том, что «ребенок экстренно нуждается в лечении», о голодовке, просит «оказать помощь в пределах своей компетенции для изъятия ребенка и помещения его в спецучреждение».

Глава администрации района Леонид Беглюк подписывает распоряжение «Об отобрании несовершеннолетней». Откуда у него на то полномочия, решительно непонятно. Да, при непосредственной угрозе жизни ребенка или его здоровью, Семейный кодекс предусматривает его «отобрание» без судебного решения. Однако это действо органы опеки вправе осуществлять лишь на основании акта органа исполнительной власти субъекта РФ. Беглюк не имеет отношения к региональной власти, да и вообще к госвласти.

Позже на суде Татьяна Панова, работник УСЗН, подчиняющегося Беглюку, расскажет: «Орлова позвонила мне и объявила, что начинает голодовку вместе с детьми и что при вскрытии двери мы обнаружим их, и похоронят их как собак». Тем не менее 15 мая Панова посещает Орловых: «Говорила, что забрала ребенка из больницы, т.к. там ничем не лечат… Орлова все-таки съездила и получила набор питания. 15.05.2009 г. Аня была дома». Вменяют, что объявила голодовку и тут же свидетельствуют, что поехала за гуманитаркой?

Лейтенант Кондакова зафиксировала объяснения главного специалиста УСЗН Марии Морозовой: «15 мая около 12 часов Панова совместно с Яцик выезжали к Орловой для выдачи ходатайства на гуманитарную помощь. Его Орлова взяла. От помещения в приют дочери отказалась. Ей были оставлены 22 рубля на проезд в общественном транспорте за гуманитарной помощью». В ведомости от 15 мая на выдачу соцпомощи Орловой: 3 буханки хлеба, 2 банки тушенки, 2 — сайры, 2 — сгущенки, 6 пачек крупы, 2 литра подсолнечного масла, 2 пачки чая, 2 кг сахара, 2 кг муки.

Полседьмого вечера. Из рассказа Орловой: «Подходим к подъезду с Аней, в руках у меня пакет молока. Стоят Акентьева и Яцик. Поднимаюсь на крыльцо, и дверь распахивается, вываливает толпа — инспекторы детской комнаты милиции, представители опеки. Понимаю: происходит что-то ненормальное. И погнали, извините за сленг, пургу: «Зачем забрали Аню из больницы? Вы понимаете, что составляете угрозу ее жизни?» Через несколько мгновений я выпала из реальности, и уже позже, постепенно вспоминалось зрительными образами, как было — окружили меня, перекрыли путь. Пока говорили, оглянулась — Ани нет. Мне и в голову не могло прийти, что кто-то из них мог спуститься и забрать ее, пока они внимание мое отвлекали — один говорил, следом другой. Полагаю, рот ей закрыли и под мышкой унесли — в ней килограммов 12. Я бросилась искать — ребенок никогда от меня не отходил. Уже потом один из опеки, Рожков, говорит: «Никого искать не надо. Мы забрали вашего ребенка». Голосила на весь двор. А люди смотрят, как на представление. Вдоль машин бегаю, пытаюсь понять, где Аня. Нет. Побежала в прокуратуру — я ведь в шоке была. С размаху пакет молока швырнула в трансформаторную будку — это помню. И понимаю: судя по их интонациям, ребенка мне уже не вернут…»

В протоколе об административном правонарушении, составленном Кондаковой, Орловой вменено неисполнение ею родительских обязанностей (не занимается лечением дочери, содержанием и воспитанием). Подписи двух свидетелей. Очень похоже на то, что подписи этих же людей в качестве понятых неумело подделаны в составленном тем же лейтенантом милиции Кондаковой Акте о доставлении подкинутого или заблудившегося ребенка. Здесь же искажена фамилия Акентьевой, якобы «обнаружившей ребенка». И ее подпись под этим актом сомнительна.

В 21.17. Кондакова сдала «подкинутую или заблудившуюся» Аню докторам. На акте ниже дописаны результаты осмотра ребенка Акентьевой и еще одним врачом. Диагноз снова меняется: «ангина». (Тем не менее позже на запросы Орловой Яцик присылает бумагу: «По распоряжению главы администрации Л. Беглюка Орлова была помещена в ГДКБ №1, отделение инфекционного стационара с диагнозом: «ОРВИ, острый бронхит»).

Аню никуда никому не подкидывали. И она не заблудилась. Ее похитили. И чтобы скрыть это, понадобился спектакль с кучей насквозь лживых документов. (Возможно, это как-то было связано с предстоящим выселением: Орлова, когда пришли бы ее выселять, наверняка созвала бы все местные телеканалы, а к чему это чиновникам?) Аня — гражданка РФ. Традиционно российское государство полагает, что оно имеет все права распоряжаться жизнями своих граждан. Но здесь даже не государство распорядилось, лейтенантки какие-то, мелкие клерки, районный столоначальник.

Дальше были поиски Ани. В инфекционке: «А кто спрашивает?» — «Мама». — «А нам сказали вам ничего не говорить». В списках, кто в какой палате лежит, Аню замазали «корректором». Пытки Родины. Елена перечисляет, куда бегала за помощью: партии, депутаты, уполномоченный по правам ребенка, администрации, следственный комитет, прокуратура, гражданская ассамблея. Ноль в результате. Только Оля на время вернулась к матери и помогала ей. Но через 4 дня после изъятия Ани суд лишил Елену Орлову родительских прав в отношении Оли, и ее снова забрали в приют.

А 17.07.2009 Железнодорожный райсуд в составе судьи М.В.Ждановой с участием помощника райпрокурора Д.В.Андреева лишил Орлову родительских прав и в отношении Ани. На суде мать хотела доказать, что не препятствовала ее лечению, что ее за эти три дня осмотрели несколько врачей, вызывала «скорую», купила все лекарства, жаловалась на их отсутствие в больнице. Да, суд затребовал в ГБ № 20 расписку Орловой об отказе в госпитализации. Оказалось, расписка уже выдана инспектору ОДН Железнодорожного УВД. Где она теперь, не ясно. Впрочем, найдись она, ничего бы не поменяла — был же и второй экземпляр. Все эти аргументы суд не впечатлили. Суд, в частности, установил, что ответчик «лишает ребенка квалифицированной медпомощи, не оказывает ребенку соответствующего материального обеспечения».

Следом возбудили уголовное дело по ч.1 ст.156 УК РФ за неисполнение обязанностей по воспитанию. «Добить решили, — говорит Орлова. — Все перевернули: это же они создали угрозу, допустив, что девочка без жилья, что таблеток нет в больницах… Я пишу жалобы, а они ко мне принимают меры. Мать, защищая права ребенка, обращается за помощью к органам, обязанным стоять на нашей стороне — добиться выплаты алиментов, не оставить ребенка без жилья. Но эти органы прямо препятствуют защите прав ребенка. Или в лучшем случае игнорируют все обращения. В соцорганах мне сказали: «Вы уж больше не рожайте».

В прокуренном-обшкуренном индустриальными дымами и кислотами Красноярске бронхо-легочные заболевания — это норма. Не отклонение. А государство борется не с бизнесом Дерипаски, чей гигантский алюминиевый завод чадит, находясь в черте города, а с матерями, растящими почему-то болезненных детей. Мир вверх тормашками.

Она, разумеется, не ангел. Так мы и не в раю, не обязана. Да и разговор не о ней. А о сонме клерков, милиционеров, прокуроров. Не сказать, что они не занимались этой семьей — напротив, очень пристально занимались. Что в итоге? По антиутопии Замятина «Мы»: с пережитками покончено, дети перестали быть «частной собственностью». Фото Ани и анкетные данные теперь на сайте федерального банка данных о детях-сиротах и детях, оставшихся без попечения. Фото Оли было на сайте регионального минобра «Усыновление в Красноярском крае», теперь исчезло — ее из приюта забрала бабушка. Она оформила опеку над Олей и поселилась в квартире своего бывшего мужа.

Бедность — это нормально для России. Российское государство — богатое, российский народ — бедный. И это богатое недолюбливает этих бедных. Недостаточно благополучной можно признать любую семью. Тем более ту, где больше одного ребенка. Тем более бедность в нынешнем обществе потребления воспринимается как абсолютное зло. Тем более люди судят по себе, чиновники — не исключение, тем более нет четких определений, какой уровень достатка позволяет иметь ребенка. Поэтому его могут изъять из семьи «на глазок», по чиновничьей прихоти, независимо от вины родителей.

Почти все многодетные семьи — за чертой бедности, говорят эксперты. И уже госТВ рассказывает, что вот, во Владимире у семьи Галактионовых отобрали детей из-за того, что у них одна комната на пятерых («Вести», 27 октября). А питерский «100 ТВ» сообщает: возможно, Вера Камкина, у которой в мае детей забрали из-за долгов по квартплате, получит их обратно — она устроилась дворником… Подобные драмы происходят повсюду: Нижний, Димитровград, Тольятти, Москва… Блогеры обнародовали (доказательно, выложив документы) пермский опыт — там выявление детей, находящихся в «социально-опасном положении», стало одновременно госуслугой и бизнесом. Есть план, и за каждого выявленного исполнителям платили деньги. Нет выявленных и «спасенных» — нет денег.

Такие фундаментальные для этой планеты вещи, как материнские инстинкты, биологическое родство, кровные связи и права, из единокровия вытекающие, значат все меньше по сравнению с беспощадными деньгами, тельцом. Общество потребления логично и последовательно возвращается к репрессиям против бедноты. Дети — тоже актив, значит, допустим их рейдерский захват.

Очевидно, если бы демографическая политика, заявленная Кремлем, не была фуфлом, Орловой дали бы соцжилье (общежитие), помогли с работой. В конце концов ограничили бы ее родительские права лишь на время — месяц-два, пока бы она ни нашла где и на что жить. Но чиновники получают жалованье не за чужое счастье, а за выявление «неблагополучных». А значит, никто не застрахован.

И это касается каждого.

* Имена сестер изменены.

P.S. _ Наверное, единственный чиновник, чьи пороги Орлова еще не обивала и кто в состоянии разобраться в этой драме — председатель межведомственной комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав при совете администрации Красноярского края, вице-губернатор Ольга Карлова. Ольга Анатольевна, считайте эту заметку обращением за помощью лично к Вам._