Очевидно, что эти заметки были тонким инструментом для внутренней работы, без позы, оглядки на авторитеты или расчета на публичность, совершенно не предназначенные для чужих глаз. Сам он называл их «тетрадками для разговоров по душам с самим собой».

Ролан Антонович вел дневники более полувека, с ранней юности и до последних лет — в разнокалиберных тетрадках, блокнотах, на листках, почти все от руки и не слишком заботился об их сохранности. Поэтому записи не удалось выстроить в жесткой хронологии, есть временные лакуны — что-то утрачено безвозвратно, что-то пока не удалось найти, к примеру, почти полностью выпали 60-е годы. А почерк такой, что даже Елена Санаева, знавшая его лучше всех, смогла расшифровать далеко не все. И тем не менее масштабы впечатляют — том получился внушительный. Когда книга была практически готова, неожиданно обнаружились, буквально «всплыли», разрозненные отрывки из юношеских дневников. Чисто технически их можно было поставить в начало, но это нарушило бы сложившуюся логику издания, публикаторы решили сделать совсем еще детские рефлексии сильным финальным аккордом. Уже тут, в подростке, переживающем домашние трудности — болезнь матери, измена отца, школьные, а потом студенческие страсти, первые влюбленности, естественно, не всегда взаимные, — чувствуется яркий темперамент и сложный неординарный характер. Кстати, название позаимствовано именно отсюда, эти слова Бенджамина Франклина стали девизом Быкова на всю жизнь.

Книга открывается «Маленькой коричневой тетрадкой» 1958 года, съемками в «Шинели». Первая большая роль, любимая, желанная, но каких мук мученических она стоила: постоянное недовольства всем и всеми, в первую очередь собой — недопридумал, недотянул, недоиграл, не сумел убедить. При этом, конечно же, понимал, что кино — коллективный труд, не желая, однако, смиряться с тем, что этот процесс состоит из неизбежной суммы компромиссов. Всегда, порой даже вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения, был перфекционистом, определил себе высочайшую планку, и сам себя до нее дотягивал. Все принимал близко к сердцу. Постоянно кому-то помогал, за кого-то просил, устраивал, поддерживал. Съемки в фильме «Письма мертвого человека» завершились инфарктом.

А сколько сил и здоровья стоило «Чучело» — на него ополчилось полстраны. «Прочел идиотскую статью кандидата психологических наук: «Чучело» без «Пацанов». Еще один кретин «с параллелями» без меридианов. Конечно, на всякие глупости не отвечают, но неужели все это может оставаться без ответа — это же процветает. Пусть будет хоть «глас вопиющего в пустыне» — он многим слышен! Надо устанавливать какие-то оборонительные рубежи против неукротимого желания бездарей и дураков сменить талантливых и умных». Его размышления, суждения и оценки неожиданны и точны, некоторые даже сейчас воспринимаются как откровения. «Вот Володю не назовешь инакомыслящим. Он мыслил так, как подобает. Все остальные именно инакомыслят. Его творчество сугубо нравственно, сугубо гуманно, оно сугубо рыцарское. И это — в наш век глобальной безнравственности, антигуманности, антирыцарства — не оторвано от жизни, а наоборот. Ибо в наши дни безнравственный плачет о нравственности, подонок — о рыцарстве, злодей печалится о гуманности. Володя народен, народен, народен! Его стихи не вопили, не истеричничали по поводу прав человеков — они эти права исповедовали».

В его судьбе все шло через преодоление. Говорили, у него сложный тяжелый характер. Тяжелый прежде всего для себя. Некрасивый, маленького роста, он решил стать актером. Провалился на экзаменах в три театральных института — поступил в четвертый. Еще не исполнилось тридцати — стал главным режиссером Театра имени Ленинского комсомола в Ленинграде. Был человеком болезненным, сказались и военное детство, и послевоенная нищета, не говоря уже о постоянных стрессах, вкалывал как двужильный — сыграл сто четыре роли в кино и поставил девять фильмов, не говоря уже о сценариях, сказках, статьях, выступлениях, общественной деятельности. Зарабатывать на искусстве не очень получалось, реально кормили, как многих его коллег, творческие встречи. Много лет не давали снять гоголевский «Нос», несмотря на все препоны — снял. Его нельзя назвать конформистом, на действительность смотрел трезво, но не впадал в искушение диссидентства, не списывал трудности исключительно на систему, потому что понимал главное: в искусстве не может быть комфортного существования, никогда, ни при какой системе, ни в каком государстве… Как и в ролях, Быков умел определить главное, зерно, суть проблемы. «Мы — люди немобилизованные в нравственном смысле, мы остаемся людьми кампании, фальсификации, людьми агрессивного и репрессивного мышления. Мы остаемся сталинистами в борьбе со сталинщиной. Это все тот же шварцевский дракон, победить которого можно, только самому став драконом. Борясь со сталинизмом, мы продолжаем его, нарядившись в гласность, как в демократические одежды, и не замечаем, как гласность на наших глазах превращается в донос, клевету, все в те же наши проявления групповых интересов. Демократия превращается в отвратительную стихию, как игра на новых лозунгах укрепляет еще и еще раз позицию бюрократии». Написано лет 15 назад, про актуальность говорить не приходится.

«Я побит — начну сначала!» — не только умная, мудрая, но и вдохновляющая книга. Сейчас мы, едва разменяв четвертый десяток, говорим себе, что жизнь почти кончилась, перестаем строить глобальные планы. За четыре года до смерти, накануне 65-летия, Ролан Быков сам себе ответил на вопрос: «Так что же я хочу?» В списке с десяток пунктов, в том числе: «создать фонд, написать свои книги, издать стихи, детские книжки, написать-дописать свои сценарии, построить дома, поставить спектакль, заработать деньги». И многое успел.