Режиссер Майкл Хоффман снял фильм по роману Джея Парини The Last Station — «Последняя остановка» (прокатчики переименовали фильм в «Последнее воскресение», какое именно «Воскресение» они имеют в виду, не ясно, может, нескончаемость бытия классика?) Жанр повествования о последнем годе жизни великого старца — крупногабаритная голливудская мелодрама. Масштаб придает именитость героев. Впрочем, как справедливо заметил продюсер фильма с российской стороны Андрон Кончаловский, в мире сегодня знают несколько бородачей: Дарвина, Фрейда, Толстого. Добавлю, и путают их.
Хоффман не предполагает погружаться на дно сложной, кровоточащей драмы противоречий, разрывающей в клочки гармонию когда-то благостной жизни (как на старинных фото, запечатлевших самого Л.Н. и его семейство) усадьбы в Ясной Поляне. Режиссер создает для несведущих необременительный дайджест запутанных отношений между Львом Николаевичем и Софьей Андреевной, Софьей Андреевной и Чертковым. Это как Библия для детей в картинках, где каждая главка умещается в абзац и снабжена красивой иллюстрацией.
Правильной голливудской мелодраме нужны звезды, иначе как пробиться к сердцам зрителей, путающихся в великих. Поначалу должны были сниматься Мерил Стрип и Энтони Хопкинс — не думаю, что с ними картина была бы принципиально иной. Хелен Миррен и Кристофер Палмер хоть и не вполне понимают своих героев, преображают профессией и талантом собственную растерянность во внутреннюю неустойчивость, ртутную изменчивость экранных характеров, их отношений, перетекающих из штиля в бурю неуправляемых скандалов.
Итак, треугольник: Софья Андреевна (Хелен Миррен) и Владимир Чертков (Пол Джаматти) бьются за внимание, любовь, а главное — завещание великого старца. Хоффман оттеняет эти страстные борения романом личного секретаря Толстого Валентина Булгакова (Джеймс Мак-Эвой) и толстовки, эмансипе, ратующей за свободу любви, Маши. Да уж, тут поболе чеховских пяти пудов любви. Кстати, сам Хоффман говорит, что чеховская интонация (плюс дневники всех участников действия) стала для него ключом к истории. Прибавим к чеховской иронии шокирующую яростность Олби — в этой амплитуде раскачиваются семейные отношения «несчастливой по-своему» семьи со 48-летним стажем. Нежность сплетается с нетерпимостью, ревность с ненавистью. Раскаляется противостояние телесной энергии и духовной, жертвенности и эгоизма.
Не без язвительности режиссер использует полифоническое зрение: глазами Черткова смотрим на «лицемерку» Софью Андреевну, плетущую сети, накрепко пленяющие гения, отнимающие лучезарного от его навязчивых последователей, прежде всего Черткова. Глазами Софьи Андреевны рассматриваем самовлюбленного «раба идеи», догматика Черткова — «пучеглазую лягушку», разрушителя семейства, приехавшего за новым завещанием, по которому все писания Толстого после его смерти не должны составлять ничьей собственности, издание и редакти¬рование их предоставляется Черткову. Пытаемся вместе с ней понять «старческую привязанность к самодовольному льстецу».
Увядшая усадьба. Увядшая Софья Андреевна. Та, что родила 13 детей, и шестерых похоронила. Шесть раз переписавшая «Войну и мир». Многолетнее «служение» истекло вместе со здоровьем. Теперь припадки сменяются истериками, подозрительность сгущается в паранойю. Хелен Миррен играет не сумасшествие, не сварливость, но отчаяние, из-за которого она подслушивает, подглядывает, грозит самоубийством. Она — центр многоугольника, начерченного Хоффманом. Фильм портретирует Софью Андреевну в интерьере «Толстого и толстовства».
Вот толстовская община на хуторе в Телятинках, иностранцам после просмотра не понять, чего хотят эти культурные косцы в скитах, напоминающие усердием лягушек, сбивающих сметану неведомых смыслов, отчего-то презирающих любовные утехи. Однако именно колонистка Маша лишает невинности личного секретаря Толстого Валентина Булгакова, чистого юношу, верного последователя толстовского учения. Мечущегося отрока меж Сциллой и Харибдой: Чертковым и Софьей Андреевной.
Сам же Толстой остается в тени. Да нет, сам он здесь тень. Уж не художник и не проповедник. Неочевидное отражение былого величия. Между уходом, духовным подвигом и побегом авторы фильма выбирают судорожный побег от истерички жены. Восьмидесятидвухлетний писатель-граф ночью мчится… Куда? Очередной пароксизм правдоискательства, страх провидца перед надвигающейся громадой нового времени? Бег от страстей? Приготовление к смерти: «Я делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста. Уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и в тиши последние дни своей жизни»? Ушел, как уходили на богомолье простые крестьяне. Но чем же вызван один из мучительнейших душевных кризисов проповедника, преданного анафеме. Печальника, народного заступника и инакомыслящего. Философа, поддерживающего душевное равновесие Евангелием и Конфуцием. «Жизнь здесь, в Ясной Поляне, вполне отравлена. Куда ни выйду — стыд и страдание». Мучительные вопросы остаются за полями киноистории.
Об ошибках и неточностях, совершенных авторами, может написать и школьник. На самом деле на «последней станции в Астапове» у смертельного одра классика собрались практически все дети Льва Николаевича, а не одна Александра. И гроб выносили сыновья. И везли тело в товарном вагоне, надписанным: «Багажъ». И Булгаков не примчался в Астапово (авторам нужно было завершить его любовную линию). И графиню не пустили к умирающему мужу: к ней были приставлены фельдшерицы, крепко державшие за руки. И прощальным взглядом (как в кино) эксцентричный гений ее не удостоил. И примирение с дочерью Александрой произошло не в Астапове, а незадолго до кончины Софьи Андреевны: «Мать умерла у меня на руках. Я сказала: «Мама, я знала, ты была больна». И направлялся Толстой сначала к сестре Марии Николаевне, монахине женского монастыря в Шамордине, по пути заехал в Оптину Пустынь, остановился в монастырской гостинице. Там продиктовал последнюю статью о смертной казни «Действительное средство». Затем отправился в Предтеченский скит, где жил старец Иосиф. Подходил к воротам скита, но не решился войти. Финальные титры гласят, что «в 1914 году Правительственный русский сенат признал за Софьей Андреевной права на все сочинения ее супруга». Неправда. Но с точки зрения западного сознания, справедливость и право на частную собственность восторжествовали. Так по-киношному решена судьба завещания, заключавшего дилемму: благо семьи или благо человечества.
Есть в фильме и откровенные ляпы, есть открыточные кадры — вот классик (точно иллюстрация к хармсовскому «Лев Толстой очень любил детей») целует детишек, выстроившихся к нему в очередь, дарящих барину подсолнечники под балалаечный аккомпанемент «Светит месяц, светит ясный». Доктор Маковицкий восторженно прошепчет: «Сколько любви в нем. Точно Христос». Толстой и Булгаков прогуливаются меж по-немецки четко высаженных берез (в России снимать оказалось слишком дорого). Льняные новенькие косоворотки косцов. Церковь плывет в тумане. Ложная вещественность пленяет изображение, не оставляя место для метафизики.
Смерть великого старца объединит расставшихся влюбленных Машу и Булгакова. У поезда мелодрамы свой путь следования. «Все пишут мою биографию», — вздыхал Толстой. До этого Хоффман снимал костюмированные исторические драмы («Королевская милость») и романтические комедии («Один прекрасный день»). Он крепкий профессионал, вопросы к картине будут возникать в основном в России. Хоффман и сам это понимает, видит вынужденные неточности (тому виной правила жанра и отсутствие средств на то, чтобы снимать фильм в Ясной Поляне). Но благодаря фильму, о Толстом вспомнили-узнали миллионы зрителей во всем мире.
Проще простого написать про «Последнее воскресение» фельетон, используя преимущество соотечественников перед иностранцами. Но не хочется. Да, Хоффман снял жанровый ликбез для непосвященных, задрапировав углы трагедии шелком мелодрамы. Но с деликатностью и почтением. «Прошу у русских зрителей понимания», — извиняется режиссер.
А что сделали мы? Не уверена, что из госзаказа «к дате» вышло бы нечто удобоваримое. (Хотя Петренко, озвучившему Толстого, роль была бы по плечу.) У нас выходит документальный фильм «Лев Толстой: живой гений», смонтированный из уникальных архивных видеосъемок начала прошлого века. Есть мученическая «Невечерняя», которую уже много лет снимает Марлен Хуциев о встречах Толстого и Чехова. Но денег на завершение не дают, и в список социально значимых проектов картина не вошла. Так что о Толстом в юбилейном году миру напомнил лишь оскаровский список номинантов, в котором значится фильм Майкла Хоффмана.
