Ноам Хомский (р. 1928) — почетный профессор Массачусетского технологического института, американский лингвист, в частности, автор теории генеративной лингвистики, философ и политический активист. Его имя стало известно за пределами научных кругов в 60-е годы, когда он начал систематически выступать против войны во Вьетнаме. Систематическая критика внешней политики США, которой он занимается с тех пор, сделала Хомского одним из самых популярных интеллектуалов-леваков и, возможно, самым цитируемым ученым в мире.

В Стата-центре Массачусетского технологического института, на кафедре лингвистики и философии Ноам Хомский бывает всего пару раз за лето. Он крайне востребованный ученый, активист и оратор. Корреспонденту «Новой», к примеру, своей очереди на встречу с профессором пришлось ждать два месяца — очень плотное расписание.

— В XXI веке интеллектуалы столкнулись с новыми проблемами и вызовами. Сейчас нередко можно услышать, что само значение слова «интеллектуал» изменилось.

— Я не очень люблю использовать этот термин: не вижу в нем особенно глубокого содержания. Интеллектуалы — всего лишь достаточно привилегированные люди (я имею в виду образование и экономический статус). Поэтому то, о чем они думают, становится известно обществу. Однако они нисколько не умнее и не проницательнее других. Поэтому интеллектуал — это скорее почетный титул.

Проблемы, которые сейчас стоят перед интеллектуалами — те же самые, что стоят перед всеми остальными людьми. Есть несколько давних проблем, усугубившихся сейчас. Две связаны просто-напросто с сохранением жизни на Земле: угроза ядерной войны, угроза глобальной природной катастрофы. Если вам довелось быть в наши дни западным интеллектуалом, то для вас главная проблема — внешняя политика. Это иранская угроза, основной предмет раздумий Соединенных Штатов и Западной Европы, которая достаточно послушно следует за Америкой. Среди прочих забот — ресурсные войны и постепенная диверсификация мировой экономики.

— Говорят, что такая важная часть культуры постмодерна, как моральный релятивизм, начала сходить на нет после событий 11 сентября. Так ли это?

— Я никогда не считал, что этот релятивизм вообще был частью культуры, так что, наверное, ему некуда было и деться. Это забава интеллектуалов, на которую мало кто обращал внимание. Ее придумали в кругах парижской элиты, далее она распространилась в литературе Запада и во многом нашла себя в странах третьего мира, но я, честно говоря, не знаю, что это такое. Главные заботы мира остаются прежними, независимо от того, описываете ли вы их в терминах постмодерна или нет.

К тому же я не думаю, что 11 сентября имело такие уж далеко идущие последствия. Конечно, мировая политика изменилась… Любопытно то, что мы начали думать, будто события того дня изменили все и навсегда. В Латинской Америке, например, американское 11 сентября называют «вторым» одиннадцатым сентября. «Первое» — 11 сентября 1973 года, день военного переворота в Чили — было куда серьезнее, но его последствия никак не сказались на западных странах, так что серьезного разговора о нем никогда не было. К тому же мы, США, несем ответственность за него, и поэтому такого разговора и быть не может.

Конечно, 11 сентября 2001 года произошла страшная трагедия, но могло быть и хуже. Представьте, например, что «Аль-Каиде» удалось взорвать Белый дом, убить президента, захватить власть и установить военную диктатуру, жертвами которой пали бы десятки тысяч человек; устроить в Вашингтоне террористический центр, который бы свергал законные правительства по всему миру и приводил к власти диктаторов. Вот это — худший сценарий. И он осуществился в событиях 11 сентября 1973 года. Но для сильных мира сего это не стало частью истории, поскольку мы сделали это с ними. Я говорю сейчас о свержении президента Альенде и установлении режима Пиночета.

— В России часто цитируют писателя Николая Гоголя, который сказал, что в нашей стране две беды: дураки и дороги. А что насчет Америки?

— Соединенные Штаты — страна невероятно привилегированная. Отец-основатель Джордж Вашингтон в свое время говорил о ней как о новорожденной империи, которой суждено распространить свое влияние очень широко. Так и случилось. На первых этапах своего развития Штаты взяли под контроль те земли, что мы сейчас называем национальной территорией, скорее уничтожая индейцев, чем просто тесня их, и захватили половину Мексики. После Второй мировой войны США стали самым сильным государством в истории.

У Америки много преимуществ, например ресурсы, климат, постоянный приток капитала из-за границы, но и проблем предостаточно. За последние тридцать лет реальные доходы большинства населения не выросли, а сектор коммунальных услуг, никогда особенно не процветавший, деградировал. Сейчас в стране колоссальное социальное неравенство, экономика все больше и больше финансиализируется. Доля корпоративных доходов, которые получают финансовые учреждения, выросла невероятно, сейчас она составляет примерно 40%, и это говорит об их серьезном политическом влиянии. Производящий сектор экономики в запустении. Он, само собой, еще существует, но активы перемещаются за границу, в Мексику или в Китай. Конечно, это выгодно банкирам, инвесторам и топ-менеджерам, но невыгодно другим. Именно поэтому у нас сейчас такой высокий уровень взаимного недоверия и нетерпимости. Это очень опасно. К тому же наша экономика основана на бездумном использовании ресурсов. Ситуация с углеводородами такова, что долго мириться с ней просто невозможно, но чтобы ее изменить, почти ничего не делается.

Среди других серьезнейших проблем — милитаризм. Соединенные Штаты тратят на свой ВПК почти столько же, сколько все остальные страны мира вместе. Мы имеем сотни военных баз по всему свету, мы располагаем наиболее развитыми и наиболее разрушительными военными технологиями, мы в состоянии вести две войны и угрожать развязыванием третьей. Из экономики это высасывает все соки, а обществу просто вредит, не говоря уже о военных жертвах такой политики. К тому же это опасно для мира на земле. И никто не предпринимает никаких усилий, чтобы изменить хоть что-то.

— Является ли политкорректность необходимым условием демократии?

— Интересное понятие — эта политкорректность. Оно возникло в среде гражданских активистов, и было, по сути, шуткой. Если кто-то слишком далеко заходил в споре и захлебывался собственным красноречием, ему говорили: «Ну что ты, не будь уже таким политкорректным». Позже это слово подхватил мейнстрим. В начале 1990-х печаталось много статей и книг, в которых осуждалась политкорректность; их авторы сетовали на то, что она захватывает культурное пространство. Если вы изучите эту дискуссию, то обнаружите, что политкорректность тогда никто не защищал. Видано ли, чтобы некий «всеохватный» культурный процесс осуждали решительно все? Как тогда это явление может себе отвоевать хоть какое-то культурное пространство? Увы, интеллектуалы — люди без чувства юмора, они смогли разыгрывать этот фарс и дальше, нисколько над собой не смеясь. Отрицание «диктатуры политкорректности» стало прикрытием для проявлений дискриминации, расизма, сексизма. Достаточно в свое оправдание сказать, что вы защищаетесь от навала политкорректности. Однако что это значит — политкорректность? Политкорректно ли, например, критиковать войну в Ираке? Немного похоже на постмодернистское понятие, на игры, в которые любят играть интеллектуалы.

— Способны ли коммунисты и прочие «старые» левые партии представлять интересы «офисного пролетариата»? Считаете ли вы, что сейчас способны появиться «новейшие левые»? Кого вы видите в их роли?

— Под «коммунистами», думаю, вы подразумеваете компартии прежней формации. Там, где они были у власти, они никогда не представляли интересы рабочих, «старого» пролетариата. Новый они и подавно не будут представлять. Их роль была предсказана еще Бакуниным. Он критиковал современные ему партии левого крыла, и в своих работах описывал новый тогда класс интеллектуалов, формировавшийся в конце XIX века. Бакунин предсказывал, что их развитие пойдет двумя путями. Некоторые из них, писал он, воспользуются общественной борьбой и будут ее эксплуатировать, чтобы взять власть. Из них получится то, что он назвал «красной бюрократией», и они создадут худшие диктаторские режимы, когда-либо существовавшие. Другое направление будет состоять из тех, для кого будет очевидной невозможность захватить власть самостоятельно, и они станут служить интересам тех, кто сумел добиться власти в обществах корпоративного капитализма. Бакунин говорил, что и те, и другие станут бить народ его же собственной дубиной, утверждая, что представляют его интересы. Этот прогноз оказался верным. Коммунисты у власти — настоящая красная бюрократия. С чего бы им хоть кого-то представлять, кроме самих себя?

Впрочем, в последние 10—20 лет появилось много интересного — Всемирный социальный форум, например. Он объединяет множество людей со всех концов мира: крестьян, рабочих, людей умственного труда, правозащитников. Обычно форум проходит на юге — в Бразилии, в Индии, там, где зародилось движение. Но оно проникло и сюда. Несколько недель назад в Детройте состоялся североамериканский форум, его посетили примерно десять тысяч человек. Они принадлежат к разрозненным, но значительным активистским движениям со всего мира. На них мало обращают внимание СМИ, потому что невыгодно людям влиятельным и богатым. Это совсем не то, что, по мнению интеллектуалов, должно быть широко известным — ведь в таких движениях элитарным интеллектуалам не отводится никакой роли, да и не должно.

— Можете ли вы назвать примеры демонстрируемой интеллектуалами смелости противостоять политическому мейнстриму?

— Их множество. Турция в этом смысле довольно нетипичная страна, одна из немногих, где интеллектуалы действительно предпринимают что-то и храбро протестуют против преступлений своего государства. О них мы почти ничего не знаем и почти никогда не получаем шанса узнать. Есть периферийное движение — диссиденты, но большинство интеллектуалов почти всегда поддерживает государство. Но в Турции, где на протяжении девяностых и двухтысячных годов продолжали притеснять курдов (при попустительстве Запада), ведущие ученые, журналисты и писатели не только не оказывали поддержку этой политике, не только протестовали, но и участвовали в постоянных акциях гражданского неповиновения, за что их часто жестоко карали. Эти люди на Западе неизвестны, потому что противодействуют преступлениям, которые Запад поддерживает. Но положение в Турции действительно таково, что интеллектуалы играют в обществе значительную роль. Это редкость.

Есть, впрочем, и другие примеры. Недавно я был в Колумбии, где ситуация с правами человека, видимо, самая плохая в регионе, из-за чего эта страна получает больше всего военной помощи от США, и она самое опасное место для правозащитников и активистов рабочих движений, но там много очень, очень храбрых людей. Один из них — отец Хавьер Хиральдо, священник и писатель, я провел с ним много времени. Я встретил его в одной из отдаленных деревень, он там ведет правозащитную работу. Он всегда на переднем крае борьбы с террором, творимым как государством, так и повстанцами, ему постоянно угрожают. В защите ему отказывают. Он написал очень хорошую книгу о Колумбии «Демократия геноцида» (The Genocidal Democracy). Несмотря на то, что он все время в опасности, он продолжает тихо трудиться и нисколько не самонадеян. На Западе о нем никто не знает, кроме участников правозащитного движения, но вот же он — смелый, честный, настоящий интеллектуал.

— Существует ли угроза, что экспансия общества потребления и его ценностей предполагает более широкую базу для массового соглашательства с политикой государств?

— Скажем так: общество потребления не способно распространяться бесконечно. Возьмите Соединенные Штаты, Индию и Китай. В Индии и Китае живут около трех миллиардов людей. По данным Всемирного банка, среднедушевой доход населения Китая составляет 5% среднедушевого дохода населения США, а такой же показатель у Индии равен 2%. Арифметика проста: если консьюмеристская культура Штатов распространится на Индию и Китай, нам останется только покончить жизнь самоубийством. В мире просто не останется ресурсов. Культура потребления должна стать цивилизованной, она должна обратиться к истинным нуждам людей, она не должна выражаться в количестве гаджетов, которые вы можете купить, и не в количестве топлива, которое вы способны сжечь. Если мировому устройству суждено стать хотя бы немного приемлемым, хотя бы немного справедливым, то потребление должно сократиться. Я думаю, это сделало бы жизнь людей достойнее. Но традиционными методами этого не добиться.

— Удалось ли интеллектуалам сделать какой-то вывод из современных военных конфликтов, подобных войне в Персидском заливе? Есть ли у них шанс избежать соглашательства с властью?

— Большинство интеллектуалов всегда поддерживают государственную власть. Как в Советском Союзе, например. Диссиденты были, но всего лишь как прослойка. Большинство советских интеллектуалов были аппаратчиками. Так функционирует общественная система и на Западе. Интеллектуалам война в Ираке преподала очень важный урок, тот самый, из-за которого Обама так знаменит как принципиальный противник войны. Он сказал, что вторжение было «стратегической неудачей». В «Правде» от 1985 года вы наверняка прочитали бы, что война в Афганистане — «стратегическая неудача». Вот это мы теперь считаем принципиальной критикой войны. Может быть, в КПСС тогда и вправду так думали. Но сейчас этим занимаются либералы-интеллектуалы.

Несколько дней назад в одном из ведущих медицинских журналов опубликовали замечательную статью о городе Эль-Фаллуджа, который американские войска штурмовали в ноябре 2004 года. Ужасное, жестокое нападение, во время которого было совершено множество военных преступлений, даже не скрытых потом от общественности. Исследование показывает, что последствия использования радиоактивных боеприпасов и канцерогенных токсинов при атаке Эль-Фаллуджи оказались тяжелее, чем последствия уничтожения Хиросимы и Нагасаки. В Штатах ничего об этом не сообщают. В британской «Индепендент» этой теме была посвящена замечательная колонка Патрика Кокберна, но ее мало кто читал. Это большое открытие, но вывод, который интеллектуалы сделали из итогов войны, таков: не замечать.

Кстати, само по себе такое поведение не новость. Джордж Оруэлл написал по этому поводу эссе, которое, я уверен, вы не читали. В школе, думаю, вы изучали «Скотный двор», но вам в руки никогда не попадало предисловие к этой книге — его не опубликовали. Это эссе нашли в бумагах Оруэлла десятки лет спустя. Он пишет, что, хотя его книга — сатира на тоталитарного врага, британцам не следует быть самоуверенными, потому что в свободной Англии все тоже не так уж хорошо. Невыгодным власти идеям не давали пробиться, и Оруэлл описывает, как это делалось и делается. Он сводит проблему к концентрации капитала и всевластию владельцев СМИ, а также к положению интеллектуалов. Если вы учились в хорошей школе, то знаете, что есть вещи, о которых лучше не говорить, не думать, не видеть их. Я думаю, поэтому его предисловие к повести тогда не напечатали.

— Востребована ли такая правда в современных обществах с управляемым большинством?

— Самая развитая страна Западного полушария в этом смысле — Боливия, одно из самых бедных государств Южной Америки. Индейское большинство, пережившее множество лет притеснений, достигло политической организованности, вышло на политическую арену и выбрало президентом своего представителя. Боливийцы действительно участвуют в решении важнейших вопросов — в контроле над ресурсами страны, в культурной политике в сложно устроенном поликультурном обществе… В местных выборах на самом деле участвует народ, который в политическом смысле, пожалуй, вчера родился. Ну вот, пожалуй, это настоящая, функционирующая демократия.