К 1922 году всем и каждому руководящему товарищу стало понятно, что мировая революция отменяется и уже по факту заменена нэпом. Экономический фактор нэпа потянул за собой реконструкцию всей советской судебной системы. В каждой губернии создавались коллегии профессиональных адвокатов. А прокуратура, не будучи самостоятельным госорганом, вошла в структуру Наркомата юстиции.Центральной частью реформы стало Положение о судоустройстве РСФСР от 31 октября 1922 г. Революционные трибуналы были упразднены, а их функции переданы общим судам. Введена единая трехзвенная судебная система: народный суд, губернский суд, Верховный суд РСФСР. Но уже через год после введения новой системы власть была вынуждена «отмывать» репутацию советского суда…

Традиционно высокий в России уровень взяточничества при соприкосновении частных лиц с государственными структурами уже в первый год советской власти резко скакнул вверх. А после введения нэпа зашкалил за все мыслимые пределы. В новоиспеченных судах взяточничество приобрело такие повальные и всеобъемлющие формы, что власть решилась на экстренные меры — организовать образцово-показательный суд над судьями.

Для этой цели был выбран Петроград (с 26 января 1924 г. Ленинград) — второй по значимости, а следовательно, и по взяткоемкости город в стране. В Питере подозрения судейских в нечестной игре возникли в связи с так называемым «делом лаборантов». С началом нэпа открылось множество частных аптек, и граждане, истосковавшиеся за годы Гражданской войны по лекарствам, сразу же взвинтили на них спрос. А где ж взять столько готовых форм при крайне ограниченной внешней торговле, еще и составляющей полную монополию государства? Предприимчивые люди, нэпманы, организовали свои лаборатории по изготовлению лекарств для дальнейшей их поставки в аптечные сети. Сырье и материалы нелегально приобретались ими на военно-медицинских складах, контрабандным способом переправлялись из соседних Финляндии с Эстонией и т.д. Подобное ведение бизнеса приносило быстрые дивиденды, но и делало самих «лаборантов» крайне уязвимыми перед социалистическим законом. Ибо в УК было введено такое понятие как «экономическая контрреволюция» (ст. 57).

Весной 1923 г. «дело лаборантов» вызвало широкий резонанс. О нем писали не только питерские, но и столичные газеты. И вдруг сенсация — «дело лаборантов» развалилось в суде.

А затем некто Масинзон, член местной коллегии адвокатов, предусмотрительно направил в союзное ГПУ и в республиканскую прокуратуру письмо с информацией о прекращении «дела лаборантов» за крупные взятки. Причем Масинзон сам являлся посредником в денежных переговорах судей и подсудимых, но в какой-то момент понял, что дело зашло слишком далеко и добром для него не кончится.

В Питер была командирована объединенная группа сотрудников центрального аппарата ГПУ и следователей Верховного суда РСФСР, которая и сшила дело судебных работников.

Дело слушалось 12-23 мая 1924 г. в Ленинграде выездной сессией Верховного суда РСФСР. Председательствовал член Верхсуда товарищ Немцов, защитниками были несколько неизвестных местных адвокатов. А вот вокруг кандидатуры обвинителя произошла некая мышиная возня. Хотя, казалось бы, все очень просто — дело слушал Верховный суд РСФСР, а посему обвинять должен был представитель Прокуратуры РСФСР. Данная прокуратура входила в качестве IV отдела в состав Наркомата юстиции РСФСР. Согласно «Положению о прокурорском надзоре», текущей работой прокуратуры руководил заместитель наркома, старший помощник прокурора республики товарищ Крыленко. Казалось бы, вопросов нет — этот прирожденный гособвинитель и должен участвовать в ленинградском процессе. Но тут явились подводные камни. Кандидатуры беспрецедентного для советской власти суда над судьями и следователями обсуждались достаточно тщательно. Обмен мнений происходил между четырьмя руководителями участвовавших в этом деле ведомств: народным комиссаром юстиции РСФСР Курским, председателем Верховного суда РСФСР Стучкой, прокурором недавно созданного Верховного суда СССР Красиковым и председателем ОГПУ Дзержинским. Все эти лица сошлись во мнении, что обвинитель судебных работников должен быть человеком с абсолютно незапятнанной репутацией. А Крыленко таковым не являлся. Например, всем было известно, как, заняв должность председателя Ревтрибунала при ВЦИКе, он в 1920 году добился перевода трибунала в другое здание. А понравившийся ему особняк Ираиды Миндовской («Неизвестная» с картины Крамского), наследницы капиталов ивановских текстильных фабрикантов, занял под собственное жилье (Вспольный переулок, 9, стр. 2, архитектор Шехтель).

В итоге Дзержинский предложил, а все прочие поддержали назначение государственным обвинителем на процесс прокурора уголовно-судебной коллегии Верховного суда СССР Андрея Вышинского. Будущего «сталинского инквизитора». Это был его дебют на таком уровне.

Суть дела ленинградских судебных работников сводилась к следующему. Некто Семен Сенин-Менакер, следователь трибунала Ленинградского военного округа, одновременно занял должность заместителя председателя кооператива Ленинградского совета народных судей. С введением нэпа, когда все занялись коммерцией, ленинградские судьи справедливо рассудили, что нигде не написано, что судьям возбраняется заниматься чем-то подобным. Вложились и создали торговый кооператив, состоявший из различных лотков, лавочек и магазинчиков. Этим хозяйством без отрыва от производства и управлял следователь Сенин.

Вскоре он обзавелся связями в кругах себе подобных нэпманов. А поскольку профессия эта была рисковой, нэпманы часто и небескорыстно обращались к нему за содействием. Видя перспективу, Сенин тут же нарисовал ее своему знакомому Кузьмину, занимавшему должность начальника следственного отдела Ленинградского губернского суда. Кузьмин, как сказано в обвинительном заключении, «вошел в преступную связь с Сениным-Менакером и использовал свое право распределения дел между следователями губернского суда в корыстных целях, часть этих дел направлял к тем следователям, с которыми заранее входил в соглашение о прекращении этих дел за взятки».

В «преступное соглашение» с вышеуказанными вошли старшие следователи Ленгубсуда Шаховнин и Михайлов. Затем в круге действующих лиц оказались сотрудник прокуратуры Цибульский, осуществлявший надзор за следствием, народные судьи Пахомов и Тевелев, народные следователи Васильев и Флоринский, адвокат Бродянский и др.

Всего на скамье подсудимых сидели 42 человека.

Выездной процесс Верховного суда РСФСР начался несколько неожиданно для судей и обвинения. В начале заседания Сенин-Менакер отказался от показаний, данных на предварительном следствии. Вслед за ним то же самое сделали и остальные обвиняемые. Правда, уже через десять минут, один из них — Шаховнин — сыграл назад и начал признаваться во всех предъявленных ему обвинениях. Таким образом, Вышинскому не составило труда установить все факты дачи и получения взяток, прописанные в обвинительном заключении. «Признание — царица доказательств» — возможно, в этот момент в голове Вышинского родилось это выражение, ставшее в 37-м крылатым.

Но судя по протоколу заседания суда, Вышинский особо-то и не нуждался в подобной услуге со стороны обвиняемого. Он творил процесс в свойственном ему стиле. Так, все свидетели обвинения по профессиональной принадлежности делились им на две группы: ленинградские проститутки и судьи ленин¬градского губернского суда.

Вперемешку допрашивая первых и вторых, Вышинский не только подчеркивал их равнозначность в данное время и в данном месте, он выдавал весьма эффективную психологическую режиссуру, долженствующую показать всю неприглядность обвиняемых судебных работников. Ибо первые его свидетели знали обвиняемых по нумерам и отдельным кабинетам ресторанов, а вторые непроизвольно выискивали отрицательные черты, проявленные обвиняемыми в залах и кабинетах ленинградских судов.

Двухчасовую обвинительную речь Вышинский открыл следующими словами: «Товарищи судьи, члены Верховного суда!.. Едва ли я ошибусь, сказав, что дела такого исключительного значения, как это, наша республика еще в своих летописях не записывала… Сорок два человека сидят здесь перед нами. Здесь три группы людей: получатели взяток, взяткодатели и посредники. О каждой из этих групп придется говорить в отдельности <…> но все они, в сущности говоря <…> с точки зрения опасности для государства одинаковы, и мы вправе были бы потребовать для них и одинакового наказания». К одинаковому наказанию Вышинский вернулся в конце своей речи, потребовав от «товарищей судей» высшей меры социальной защиты (расстрела) для всех 42 обвиняемых:

«…Пусть этот приговор очистительной грозой пронесется над головами преступников… Я требую расстрела всех главных виновников… всех этих людей, посмевших опозорить звание революционного судебного работника. Я требую сурового наказания для посредников, вымогателей, пауков и скорпионов…».

Но товарищи судьи имели свой взгляд, может быть, заранее скорректированный «с Москвой». Из указанных выше лиц к расстрелу были приговорены Бродянский, Васильев, Кузьмин, Сенин-Менакер, Флоринский и Шаховнин. Кроме них еще один народный следователь, четыре посредника и шесть взяткодателей. А указанные Михайлов и Цыбульский в числе другой группы получили десять лет лишения свободы «со строгой изоляцией и поражением прав на пять лет».

Неожиданно милосердными представители Верховного суда РСФСР оказались к коллегам-судьям: «Пахомова и Тевелева лишить свободы на два года каждого без поражения в правах». А «доброжелатель», бывший адвокат Масинзон получил три года высылки в Нарымский край (это север нынешней Томской области) и был признан СОЭ — социально-опасным элементом.