В Венеции в рамках основного конкурса состоялась мировая премьера российского фильма «Овсянки». История странной камерной картины Алексея Федорченко напоминает внезапное явление из ниоткуда «Возвращения» Андрея Звягинцева. Впрочем, Федорченко легче. Он уже обласкан на острове Лидо. Его «Первые на Луне» получили главный приз венецианской программы «Горизонты». Тем не менее на «Овсянки» Минкульт денег не дал: экспертам история, рассказанная режиссером и его единомышленником, писателем Денисом Осокиным, показалась порнографической…

Международная пресса после показа стоя аплодировала фильму.

Федорченко снимает кино на меже: «было — не было». Мистификация «Первые на Луне» — о тайном полете первых советских космонавтов на Луну в сталинскую эпоху — восхищала всех попыткой увидеть воочию, как же наши славные предки пламя души своей, знамя страны своей несли через миры и века. И как за подвижничество — отвечали жизнью перед выполняющими свой «план» энкавэдэшниками.

«Овсянки» парят где-то между далеко-далеко — тысячелетия назад — и совсем рядом, за обшарпанным углом. Сегодня-сейчас — и в детстве. На работе — в кабинете директора — в чреве внедорожника — в убогой комнатенке — и в чудном сне.

В «Овсянках», собственно, и сюжета нет. Есть буднично-диковатое путешествие двух мужчин. Мирон Алексеевич, директор бумажно-целлюлозного комбината (монументальность поначалу непроницаемого Юрия Цурилло ближе к финалу рассыпается нежностью), едет хоронить любимую жену Таню в места, где прошел их медовый месяц. С собой берет помощника, фотографа по имени Аист. По дороге они — выходцы из малочисленного северного племени мери, растворенного среди славян, — вспоминают вчерашнее и многовековой давности минувшее, совершают погребальный обряд в мерянских традициях. Овсянок — купленных на рынке неказистых птичек из отряда воробьиных — прихватывают с собой… для радости. Смерть и жизнь составят им компанию. Рядом во внедорожнике: укутанное в плед пышное тело Тани, в девичестве Овсянкиной, — и щебечущие в клетке овсянки. Так и движется по Руси черный внедорожник… пока овсянкам не вздумается поцеловать в глаза своих спутников.

Топонимика этого «последнего пути» столь точно прописана, что сочиненная авторами мифология, сшивая накрепко древность с обыденностью, обретает плоть и кровь. Сначала плохо выкрашенные бараки ласкового одноэтажного городка Неи, потом Горбатов, Кадый, Кинешма, Мещерская поросль… Все места обитания — у рек. Реки уносят горе. Вода и небо в поверьях мери едины, поэтому лучшая смерть — утонуть: достичь бессмертия. Вода сама выберет праведников. Женское тело тоже река. Жаль, утонуть в ней нельзя, печалится Мирон Алексеевич.

«Овсянки» — из фильмов, в которых сама киногения выуживает из слов их потаенные смыслы. Дешифрует буквы в визуализированную поэзию. Потому что в начале этого фильма было слово — повесть Дениса Осокина (казанский писатель, лауреат литературных премий «Дебют» и «Звездный билет»).

Бараки, заводские цеха, выстуженные набережные, ангары супермаркета. Это настоящее, в котором трудно дышать от уныния. Но авторы воссоздают и языческое прошлое, и эта измышленная мифология становится кислородной подушкой для героев. «Забудутся обряды, что останется?» — спрашивает Аист.

Двое мужчин готовят умершую пышнотелую деву к «иной жизни». Расчесывают волосы, обмывают, убирают как мерянскую невесту — на женские волосы привязывают разноцветные ниточки. Теперь она — завтрашняя жена.

Одним из ключей к фильму становится зигзагообразный понтонный мост, который усталым, подвыпившим зигзагом торит переправу на другой берег. А кто сказал, что прямой путь всегда правильный? Сакраментальное «Но кто мы и откуда?» — решается здесь тихо, между собой. В смысле — между самим собой и памятью. «Забудется любовь, а что останется?» — вопрошают герои фильма. И жмут на педаль газа машины, несущейся к истаявшему, нетеперешнему, где жизнь и смерть составляют бесконечное единое целое.

«Овсянок» не было бы без Игоря Мишина. Как в свое время Дмитрий Лесневский, успешный телевизионный продюсер, вздумал поддержать арт-проект Андрея Звягинцева, который цеплял, будоражил. И вышло «Возвращение».

В производство картины, от которой отвернулось государство, Мишин вложил собственные 35 миллионов рублей. Прочитав примерно до половины сценарий «Овсянок», понял, что хочет это снимать. Через три месяца запустились, 33 съемочных дня, четыре экспедиции: Коми, Волга, Ока, Урал. Мишин называет «Овсянки» авторско-коллективной работой. Рядом с режиссером, «увидевшим» пульсирующую болью и нежностью повесть Дениса Осокина, — уникальный оператор Михаил Кричман («Возвращение», «Изгнание»), способный из самой прозаической натуры создавать магический смыслообразующий кадр.

В команду привлекли начинающего композитора Андрея Карасева, музыка которого не педалирует этнографию, погружая в глубокие воды фильма, словно шаман своими звуками «заговаривая» зрителя. Я расспрашивала Андрея про инструменты, использованные в аранжировке. Они довольно редкие: тибетские трубы, перевернутые старинные гармошечки, сделанная по чертежам костяная дудка (в давние времена ее делали из кости женщины). Андрей признается, что сочинял музыку особым способом. Будто бы подбрасывал звуки в воздух, и из этого хаоса собирались рассыпчатые воздушные замки прихотливых мелодий.

Все говорят о том, что наши фильмы не окупаются. Виноваты в этом не только зрители, но и сами фильмы. Продюсерское чутье Мишина сработало. Картину пригласили в Венецию, буквально вырвав из кинотавровского конкурса. Сегодня к продвижению «Овсянок» подключились европейские дистрибьюторы, после Венеции покупателей, а значит, и зрителей у этой «небывальщины» будет много.