Крестьяне убили «сметанника», захватили склад винтовок, разгромили здания советских учреждений, арестовали не успевших удрать членов местного Совета и… разошлись по домам.

Саввино-Сторожевский монастырь, что в двух километрах западнее города Звенигорода, расположен в довольно живописной местности, с идеальной розой ветров. В риелторских и туристических справочниках эти места именуют не иначе как «подмосковной Швейцарией». Достаточно указать, что еще во времена незапамятные, сюда, из Москвы к монастырю, был проложен приличного вида тракт, ныне именуемый Рублево-Успенским шоссе.

Весной 1918 года в этом благостном месте всполохнули страсти, вполне сопоставимые с кальвинистскими временами.

В марте звенигородским Совдепом на оригинальную должность комиссара Саввино-Сторожевского монастыря был назначен некто Макаров, член Ягунинского волостного совета. Ягунино — близлежащее к монастырю село. Назначение в монастырь комиссара имело единственную, вполне прозаическую цель: конфискация запасов зерна, поставку которого местные власти обязаны были обеспечить под давлением вышестоящих товарищей из Москвы.

Константин Макаров, местный ягунинский мужик, лет сорока, имел у односельчан, судя по их дальнейшим трибунальским показаниям, репутацию вороватого, бесчестного, неискреннего человека. Распространенный тип комбедовца, сельсоветчика, представителя советской власти на деревне, в период ее, этой власти, становления.

Макаров при силовой поддержке местных милиционеров реквизировал у монастыря 800 пудов зерна. Надо сказать, что саввино-сторожевские монахи вели весьма эффективное хозяйство. Помимо посевных площадей монастырь имел большой скотный двор, сочетая агрономию с зоотехникой. Окрестные крестьяне, подверженные всем напастям, кои сулит пахарям зона рискованного земледелия, как раз в самые сложные для русских аграриев времена (апрель-май) привыкли брать взаймы до нового урожая у монастыря зерно под необременительный процент. Так что конфискация монастырских запасов достаточно серьезно ударила по их интересам.

Все бы ничего, но Макаров не удержался в рамках предоставленных ему полномочий и ударился в конфискацию продуктов. Причем уже не в пользу государства, а в свою личную, не забывая при этом многочисленную родню и звенигородское начальство. Находящиеся в его подчинении менты только успевали грузить подводы (бочка соленых рыжиков, бочка аналогичных огурцов, кадушка масла, кадушка меда, фляги молока…). Особенным расположением Макарова пользовался погреб скотного двора. Из показаний свидетелей видно, что в течение двух месяцев своего комиссарства Макаров питался исключительно монастырской сметаной. Жрал, что называется, от пуза. Сметана на завтрак, сметана на обед, сметана на ужин… За что и получил от монахов прозвище — сметанник.

А страсти между тем накалялись. 14 мая по дороге с мельницы крестьяне перехватили Ивана Макарова, отца комиссара-сметанника, который управлял возом муки, смолотой из конфискованного в монастыре зерна. Что легко угадывалось по характерным монастырским кулям. Эта весть мгновенно разнеслась по близлежащим селениям.

Утром 15-го крестьяне села Ягунино, деревни Шихово и Саввинского Посада беспорядочной толпой пришли к монастырю, точнее, к монастырской гостинице, находящейся рядом со стенами монастыря, где располагался комиссариат Макарова. Из показаний милиционера Федора Бабакина следует, что когда комиссар Макаров и сопровождавшие его лица подошли к гостинице, из толпы «слышались возгласы, что мы пришли в монастырь грабить ризницу, вскрыть мощи, а Макаров будто бы все тащит из монастыря. Настроение толпы было повышенное». Далее он показал, что толпа «сразу же обезоружила меня и комиссара, мы без сопротивления сдали оружие».

В показаниях сразу нескольких крестьян отмечается, что когда толпа обезоружила Макарова, тот «стал возмущаться, кричать, что если ему не доверяют, он оставляет службу и желает должность сдать, для чего предложил выбрать комиссию по приему должности». После чего Макаров с членами комиссии, крестьянами и монахами, прошел внутрь гостиницы.

В этот момент в монастыре ударили в набат. Движения толпы ускорились. Никто уже не отдавал отчета в своих действиях. По показаниям свидетелей, «поднялся шум, кто и что при этом говорил, разобрать было трудно». Несколько молодых парней бросились внутрь гостиницы, вытащили оттуда Макарова и возле крыльца толпа забили его палками до смерти. Убили еще двух его ближайших помощников, секретаря Ягунинского волисполкома Василия Соколова (родственника Макарова) и милиционера Якова Ротнова. Остальных милиционеров сильно избили.

Затем крестьяне двинулась в Звенигород. Местные красноармейцы при виде толпы с кольями, камнями и отобранными у ментов револьверами разбежались. Крестьяне при участии местных жителей захватили склад винтовок, разгромили здания нескольких советских учреждений, арестовали не успевших удрать членов местного Совета и… разошлись по домам.

На следующий день в подмонастырские села нагрянули губчекисты, произвели первые аресты. А 15 августа 1918 г. в Московском губернском ревтрибунале началось слушанием «дела о мятеже в городе Звенигороде». Это был первый такого рода публичный процесс, несмотря на то, что погромов и мятежей за полгода хозяйничанья большевиков случилось предостаточно.

В качестве обвиняемых привлечены: наместник монастыря игумен Макарий, казначей, иеромонах, священник церкви на Посаде, монастырский скотник, 24 крестьянина и 7 горожан. Председательствовал уже известный нам по делу «Русских Ведомостей» (см. «Новую» от 23 июля с.г.) глава Мосгубревтрибунала Яков Берман. Присутствовали два обвинителя и пятеро защитников. Причем трое из них представляли интересы монахов и монастыря.

Кроме обвиняемых предстояло опросить еще 65 свидетелей. В итоге слушание дела растянулось. С 15 августа по 6 сентября Мосгубревтрибунал, забросив все иные мероприятия, усиленно занимался «Звенигородским делом». В начале первого заседания адвокат крестьян Липсон внес ходатайство от лица крестьян-свидетелей об отложении дела «ввиду неудобства давать показания в такое горячее время, когда нужно убирать хлеб». Отклонено. Со второго дня начался допрос свидетелей обвинения. Однако ни милиционеры, ни члены Звенигородского совета ничего толкового для трибунала не сообщили. Тогда обвинение сделало ставку на родственников комиссара-сметанника. Его отец Иван Макаров показал: «Я слышал, что накануне или даже в тот же самый день в Саввино-Сторожевской слободе священник Державин на сходке на коленях и со слезами просил крестьян защитить монастырь и преподобного Савву от большевиков. Я знаю, что в селениях и Посаде агитировали, что по первому набату необходимо собираться в монастырь». А также назвал поименно крестьян, у которых были «нелады и личные трения» с его сыном. У трибунала появились первые данные, легшие затем в основу обвинения.

Жена комиссара Макарова поведала трибуналу, что крестьяне не любили ее покойного мужа — завидовали, стало быть. Потому и подозревали, что он ест продукты с монастырского скотного двора. На самом же деле, уверяла высокое собрание вдовица, покойный, «сделавшись комиссаром, не позволял монахам злоупотреблять молоком и сметаной», а также следил за порядком и дисциплиной в монастыре, «чтоб монахи жили согласно монастырскому уставу, не шлялись где ни попадя после вечерней службы». За это они его и невзлюбили.

Эти показания обвинители не стали популяризировать, поскольку у них к этому времени был припасен джокер. Служащий Комиссариата земледелия в Звенигороде некто Корчажкин. Оказалось, что именно он сразу после указанных событий проводил предварительное следствие. Почему в роли следователя выступал служащий Наркомата земледелия, никем объяснено не было, да и председатель Ревтрибунала также не поинтересовался. Корчажкин пояснил: «События, произошедшие в монастыре, — самосуд над Макаровым, Соколовым и другими, и контрреволюционное выступление в самом городе нужно строго разграничить, как два почти разных дела». События в монастыре, по мнению этого свидетеля, есть тайная работа духовенства. А за беспорядки в городе ответственен некий контрреволюционный штаб. Корчажкин назвал руководителя этого штаба — счетовода Кузмичева, не преминув указать — бывший офицер.

Еще один свидетель, парикмахер Герасимов, утверждал, что видел, как «окончивший учительскую семинарию Дешевый стоял у склада с винтовками и не давал их растаскивать малолеткам». Так у обвинения сформировался круг «руководителей мятежа».

Свидетели из крестьян были не очень-то разговорчивы. Староста деревни Шихово Иван Стариков (62 года) заявил, что уже не помнит, по какому поводу был сход и что на нем говорили. Председатель трибунала Берман призвал Старикова «не запираться, а правдиво давать показания». Но Стариков стоял на своем — теперь уже все забыл. Тогда трибунал удалился на совещание и, появившись через непродолжительное время, постановил: предать Старикова суду «за лжесвидетельствование и отказ давать показания».

Другой свидетель, молодой парень Сергей Кондратьев, наоборот, разоткровенничался и рассказал, как по примеру других взял на складе винтовку и принес ее домой, за что получил нагоняй от старшего брата-сельсоветчика. Берман постановил привлечь Кондратьева к суду Ревтрибунала «за вооружение против советской власти».

Наконец, 5 сентября трибунал перешел к прению сторон. Защита, от ее лица выступал все тот же Липсон, акцентировала свое внимание на том, что все события и в монастыре, и в Звенигороде происходили стихийно, «а потому нельзя требовать, чтобы отдельные лица отвечали за преступления толпы».

Обвинитель Смирнов сотрясал своды бывшего Коммерческого суда на Новой площади, вещая, что «подоплекой этого зверского убийства была определенная антисоветская агитация врагов рабоче-крестьянской власти, главным образом духовенства». А события в Звенигороде «являются примером белогвардейского выступления из цикла тех, которые в последнее время инспирируются на всем пространстве Советской России смертельным врагом революции — буржуазией». И настаивал на суровом приговоре.

Надо сказать, что единственным из участников этого процесса оставившим впечатление сильного юриста, был как раз Иван Смирнов. Смышленый деревенский паренек из-под Серпухова, он до революции был принят в гимназию на казенный кошт. Затем окончил юрфак Московского университета. А тут — революция, в которой Иван Смирнов мгновенно сориентировался. «Звенигородское дело» давало основания полагать, что он далеко пойдет по советским юридическим ступеням. Он и пошел, пока его не остановили в 38-м.

В приговоре от 6 сентября 1918 г. Московский губернский ревтрибунал признал доказанным, «что контрреволюционный мятеж не был случайным бунтом на почве голода, а хорошо организованным выступлением с целью низвержения существующей советской власти в Звенигороде». Трибунал приговорил «как главных виновников контрреволюционного мятежа подвергнуть бессрочному тюремному заключению с тягчайшими принудительными работами и лишением права на свидания с родными граждан: В.П. Дешевого, В.Г. Кузмичева, игумена Макария и священника В.С. Державина».

Восемь крестьян как «участники избиения и контрреволюционной агитации» получили 10 лет «тюремного заключения с тягчайшими принудительными работами». Еще пятеро плюс казначей монастыря Феофан по 3 года «с тягчайшими». Остальные (в том числе похититель винтовки Сергей Кондратьев) — к 6 месяцам, как «принимавшие слабое участие в восстании». Вегетарианские, по меркам советской власти, приговоры.

P.S. _ Именем Макарова названы: улица в Звенигороде, один из самых мощных колхозов в Одинцовском районе и возникший позднее близ монастыря поселок._