Плоды Перестройки, или Горбачев как эпиграф

Так уж получилось, что на днях и практически одновременно – во Франкфурте и Стокгольме – состоялись два события, друг о друге не подозревающие, но связанные незримыми нитями.

В Еврейском музее Франкфурта завершилась выставка «Именно Германия!», посвященная 20-летию русско-еврейской иммиграции из СССР. В этой эмиграционной волне, унесшей с постсоветского пространства (но в первую очередь из Украины и России) более 210 тысяч человек, причудливо переплелись традиционные и сверхнепривычные мотивы. С одной стороны – главный выгоняющий фактор - антисемитизм: общество «Память» и предпогромные настроения в крупнейших городах весной 1990 года (а ничто так не способствовало еврейской эмиграции из России как погромы, депортации и черта внутрироссийской оседлости). Более 8 тысяч человек с пятым пунктом в паспортах, оказавшихся тогда в Германии (а точнее, в ГДР) – предпочли не возвращаться домой, и, вот первое чудо, ГДР приняла их, пусть и не называя так, но как угрожаемых на родине политических беженцев. Вскоре Германия объединилась, и, чудо второе, подтвердила их правожительство по всей стране: мощная объединенная Германия – как правопреемница Рейха - и ее крошечная и вымирающая еврейская община вдруг увидели в этой подпитке исторический шанс для демографического обновления дряхлеющего немецкого еврейства. Еще в 1991 году были выработаны регламент легальной еврейской иммиграции из стран СНГ и специальный правовой статус, деликатно названный бундестагом «еврейские контингентные беженцы». Но не только Германия соглашалась принять советских евреев (для них и во время Холодной войны всегда были открыты двери в Израиль и широкая калитка в США), но и СССР-СНГ соглашались их отпускать! – вот что было не только третьим чудом, но и совершенной новацией в истории России, искони кошмарившей своих «предателей»-эмигрантов.

Эта уникальная, потому что цивилизованная, ситуация стала возможной только благодаря реформаторским усилиям Михаила Горбачева, пытавшегося сверху запустить свою «перестройку». Что-то ему не удалось (так, предводимая им партия точно оказалась в принципе не реформируемой, как и управляемое ею хозяйство), что-то удалось (дозируемая гласность, например), но где он точно совершил настоящую революцию – так это в свободе передвижения людей. Советский закон о въезде и выезде 1988 года оказался самым либеральным за всю историю, и именно под его юрисдикцию подпали и немецкие, и еврейские эмигранты. В начале 1990-х годов советские немцы в Германию, как, впрочем, и евреи в Израиль, репатриировалось сотнями тысяч в год, создав в итоге русскоязычные диаспоры более чем в два миллиона человек в Германии и в миллион в Израиле!

Смешанному случаю - 200-тысячному немецкому ручейку еврейской эмиграции - и посвящена выставка во Франкфурте (ее куратор – культуролог Дмитрий Белкин). Авторы выставки долго ломали головы над экспозицией, у них много штучных находок и удач (например, уставленная орднерами комната-амт или огромные бело-голубые клетчатые сумки с их содержимым – привет от славных «челноков» начала 90-х), но выставка в целом, увы, работает на «понижение» темы, сбивается на анекдот, на Каминера и его шутовскую нишу как на высший уровень этой волны и чуть ли не ее соль. За исторический контекст отвечает не слишком удачный парафраз из Владимира Паперного - «Немецкое еврейство-2» (не слишком удачный уже потому, что речь тут может идти только о «Немецком еврействе-3», ибо «Немецкое еврейство-2» - это те румынские и польские ортодоксы из еврейских ДиПи, кто остался в Германии после войны и кто поддерживал огонь в очаге: но от «Немецкого еврейства-1», то есть от предвоенного немецкого еврейства, они отличаются не менее радикально).

Выставка (и, соответственно, каталог) открываются преамбулами Гельмута Коля и Михаила Горбачева – двух архызских патриархов объединенной Германии и, в силу этого, «патронов» и этой эмиграции. Горбачев при этом отмечает, что его вовсе не радует, что столько еврейских голов покинули родину, где они так нужны и так пригодились бы! Но еще дороже ему то, что уехавшие реализовали свое право и свой выбор – уехать или остаться. А уж коли уехали, отрадно хотя бы то, что теперь они уже не «отрезанный ломоть», как их предшественники по другим эмиграционным волнам.

2

Горбачев невольно стал эпиграфом и ко второму событию – VIII Конгрессу Международного Совета по исследованиям Центральной и Восточной Европы (ICCEES), только что закончившемся в Стокгольме. Его доклад, посвященный 25-летию Перестройки, должен был открыть конгресс, но московская жара спутала все карты, и врачи просто не пустили первого и последнего президента СССР куда бы то ни было. Горбачевское соло устроители заменили пленарным квартетом: на сцене Зала Конгрессов сошлись крупнейший западный теоретик «горбачевоведения» профессор Арчи Браун из Оксфорда, бывший посол США в Москве в конце 1980-х и начале 1990-х и, стало быть, один из крупнейших «практиков» того же самого Джэк Мэрдок, а также Павел Палашенко переводчик Горбачева и Ельцина, сотрудник Горбачев-Фонда. Очень деликатно, но строго дискуссию направляла Элизабет Хедборг, ведущая в Швеции журналистка «российского» профиля. Палашенко зачитал приветствие Горбачева, в котором тот сетовал на незавершенность перестройки как попытки истинно демократической реформы в стране. Воспользовавшись - для эпохи Ельцина - термином «постперестройка», Горбачев противопоставил первую второй: перестройка была за постепенность, а «постперейстройка» – за обламывание об колено, перестройка – за интеграцию, а «постперейстройка» – за дезинтеграцию и т.д.

Остальные участники дискуссии, сидя на фоне экрана с портретом Горбачева, вежливо соревновались в политкорректности в его адрес. Браун, например, еще при живом Черненко уловил у члена Политбюро компартии Горбачева истинно социал-демократические нотки. Мэтлок вспоминал, что даже тогда, когда все поняли то направление, в котором Горбачев ведет страну, никто не осознавал, как далеко он по нему зайдет. Все говорили о человеческом обаянии «Михаил Сергеича», о его умении выстраивать прекрасные личные отношения с западными лидерами. На словосочетание «поражение в холодной войне» было наложено что-то вроде моратория, но оно все равно незримо присутствовало, как и полагается примерному родителю 25-летнего юнца.

Неизбежную при открытии и закрытии конгрессов чопорность с не скрываемым удовольствием и улыбкой нарушало их музыкальное обрамление. «Детский Хор Красной Армии» (Red Army Boys) - студенческий коллектив из городка Линчепинга – дл колик порадовал собравшихся своей карикатурной выправкой, деланной серьезностью, пестротою кителей и гимнастерок и подобающим репертуаром. Слушая в их бравом исполнении «Польюшко-полье», «Коробушка» («Кааак завыышу чорнаокаю…»), «Ис-са осстрофа на стрэшен…», невозможно было не улыбнуться.

Сами по себе исследования Центральной и Восточной Европы – достаточно широкая и комплексная тема, чтобы не удивляться «американским» масштабам конгресса: на нее съехалось более 1000 специалистов со всего мира, из которых, судя по названиям более ста сессий, ощутимое большинство составляли занимающиеся проблематикой России (на предыдущем, берлинском, конгрессе участников было чуть ли не вдвое больше, а Россия была скорее в тени). Берлинский конгресс 2007 года проходил в разгар расширения Европейского Союза, откуда и его эйфорически мажорный лозунг: «Выходя за границы Европы. Европейский Союз и его соседи», конгресс же в Стокгольме имел более скромный и скорее минорный девиз: «Перспективы утраченной кооперации».

Профессионально на конгрессе в Стокгольме доминировали политологи, за которыми, с большим отставанием, шли социологи и историки. Очевидно, что на непредсказуемую будущность региона имеется куда больший спрос, чем на его настоящее и тем более на прошлое. Некоторая предположительность и допустимая спекулятивность того, с чем и как работают политологи, нисколько не помешала именно им заполнять лучшие и наибольшие аудитории. Но не отставали и малые панели. Так, исследователям популярной темы «А кто у нас в московском дуэте главный солист?», соревновавшимся в интеллектуальном изяществе гаданий на кофейной гуще, была бы, возможно, любопытна следующая эмпирика, оглашенная лингвистом А.Смолянским: интегрум-анализ всего российского медиа-поля показал, что, начиная с октября 2008 года, пальма частоты упоминаемости в российских СМИ в целом перешла к Медведеву.

В разрезе стран большинство составили не европейцы, а американцы и японцы (так что выбор Японии как страны проведения следующего конгресса был закономерен). Россиян было немало, но добрая половина заявленных не приехала: экономический кризис разлучил устроителей со многими спонсорами*, вынудил их задрать конгрессный сбор как никогда высоко и не позволил собрать достаточно большой фонд на трэвел-гранты. В итоге из России приехали только те, кого вовремя смогли командировать их организации, - путешествие за свой счет в дорогущую «столицу Скандинавии» (как пошутил у себя в мэрии бургомистр Стокгольма) научному сотруднику академического института было не по карману. Впрочем, среди американцев и европейцев на этот раз было необычайно много лиц с фамилиями типа Rogacheva или Riabchuk.

На секции, посвященной истории архивного дела и на презентации росспэновской серии «История сталинизма» много говорилось о рефлекторном нежелании российского государства как управляющей (и историей) кампании «предоставить историю историкам» (выражение Н.Петрова из «Мемориала»), об архивных революции и контрреволюции в России, о пропасти между «теорией» и «практикой» в архивном деле. Казалось бы, при том уровне игнорирования «запретителями» уже имеющейся законодательной базы (например, Законов «О гостайне», 1993, или «Об архивном фонде», 2004 года), исследователям не на что и надеяться: ФСБ теперь вправе начать «предупреждать» их хоть в раздевалке. Тем не менее, именно в совершенствовании законов, а также в серьезной юридической поддержке исследователей, решившихся, как недавно Г.Рамазашвили в случае с Архивом Минобороны, побороться за свои читательские права в суде, видится выход из кризиса отношений между хранителями и изучателями «древностей». Регламентация и запреты – это кормовая база для архивного бюрократа (их любимый «Закон о персональных данных», кстати, к архивным материалам не применим).

Пользуясь самыми доступными и совершенно не засекреченными «персональными данными», можно многое если не понять, то хотя бы изучить. Такую попытку предпринял другой Н.Петров (из Центра Карнеги), пришедший к выводу о сетевом характере российской власти: значение и роль властных институтов все больше и больше переходит к ее суррогатам и «субститутам» (родственники, соседи, земляки и т.п.).
Из филологических запомнилась панель с докладами М.Спивак (об «Алконосте») и М.Одесского (об А.Богданове). Вольно западным славистам дуть в свои постмодернистские узузеллы, но желания послушать о Каминере и Меламеде как примерах, наряду с Набоковым(!), некоей «артистической аккульутрации» не возникло.

Осевым событием конгресса, по-моему, стал инициированный Л.Клебергом и поддержанный Фондом М. Прохорова проект: директор Музея Кино Н.Клейман и Е.Коликова и Т.Алексеева, представители красногорского Архива кино- и фотодокументов, привезли с собой целую ретроспективу советской этнографической кинодокументалистики. Каждый божий конгрессный день самая лучшая аудитория – Aula - отдавалась kino incognito: филологи и географы, историки и социологи сходились в ней для того, чтобы впервые посмотреть по-своему выдающиеся, но совершенно малоизвестные немые ленты, фрагменты или «эскизы». В просмотренном «репертуаре» - так и не состоявшийся эйзенштейновский триптих «Большой Ферганский канал» (1939), «Бухара» Е.Свибловой (1937), «Неведомая земля» (1929) и «День нового мира» (1940) А.Литвинова, «Евреи на земле» А.Ромма (1930), «Крыша мир» В.Ерофеева (1929) и др.

3

В целом Конгресс запомнился прекрасной организацией, компактностью размещения аудиторий (все под одной крышей) и, если угодно, техническим комфортом. На таком большом форуме, естественно, не могли не возникать цивилизационные проблемы. Например, очереди в туалет. Вернее, в туалеты, ибо вместо двух традиционных помещений по банальному гендерному признаку участникам предлагалось занимать общую очередь и рассыпаться по десяткам индивидуальных кабин. Общее время ожидания от этого, правда, возрастало, зато феминизм можно поздравить с очередной семимильным победным шагом.

Запомнился и сам Стокгольм – островок спокойствия и прохлады в раскаленной засухами и пожарами Европе. Город-стык гранитной суши, пресноватого моря и питьевых озер, всеми своими дворцами, каналами, мостами, кораблями, тоннелями, музеями и даже зеленеющими по воле пешехода (!) светофорами он как бы говорил своим гостям: смотрите, чего может добиться для своих жителей страна, если она двести лет не воюет и, дружески перемигиваясь с симпатягой-королем, живет себе «по горизонтали»; если она тратит свои ресурсы на нужды и интересы граждан, а не их, возомнивших себя «королями», слуг.

Павел Полян

*Бюджет подобных мегафорумов превышает 5 млн евро. Даже такие, обычно щедрые, шведские локомотивы экономики как «Эриксон», «Вольво», «СЕБ» на этот раз уклонились от чести поддержать начинание. Зато, как сообщили представители оргкомитета, здорово помогло само шведское правительство, мэрия Стокгольма, а также все государственные университеты.