Тихий праздник аскета. То ли сон, то ли явь. «И не чет и не нечет…» Что же тогда? Вычет, отвечает поэт. Это смолоду жизнь сулит прибавление, а кому-то и умножение. С вершины лет зрелых ясно видится, что необманное действие тут одно — вычитание. Как и положено поэту медитативного (читай попросту — умного) склада, Леонид Латынин с годами становится только лучше.

Вот и он достиг тютчевско-пастернаковского возраста. Не так уж многим поэтам это было дано. Из почитаемых не только за возраст — Фет, Пастернак, Ахматова, Тарковский, Чиннов, Самойлов, Чичибабин. Среди ровесников Латынина — Чухонцев, Русаков, Кушнер…

В последних, лучших стихах Латынина то и дело обретаются с этими коллегами переклички. Итоговая — пока — его книга полна прозрачности и прощаний. И — прощений. Упований на прохладу вечности как лекарства от всех обид. Мудрых примирений с неизбежным. Преображений. Преодоленной тоски. «Печаль моя светла».

В сущности, настроение «Вишневого сада». И вообще Серебряного века, которого Латынин сын или внук. Все проходит. Не печаловаться с Экклезиастом нельзя. Но обрести спасение можно. Оно — в смысловом и чувственном исчерпании каждого мига бытия. В том, чтобы увидеть в каждом миге не дробинку времени, а саму вечность. Вечное и временное в поэзии Латынина не просто соприкасаются. Они милуются, как в древних ликах икон, которые поэт так любил собирать еще в студентах. Елеуса — если воспользоваться словом из этого ряда. Вечное милование, милосердие, милость.

Хотя, как многие люди его поколения, Латынин вне конфессиональных обрядовых строгостей и припаданий. Нынешней моды на сусальность в его стихах не найти. Его связь с русской верой, с живой историей отечества — на глубине.

«Непраздный дневник» — праздник для почитателей поэта, истинных любителей «старинного лада» поэзии, коих все еще немало, как бы ни искручивало себя время в пароксизмах прибыточного гона. Потребностей души и духа не затмить, как плоть ни беснуйся. Перелистываешь сборник Латынина и в очередной раз понимаешь: истинному поэту, как посланцу (ключарю!) Демиурга, дано впустить нас, земных и грешных, в запредельность иных миров.

Прямой наследник древних псалмопевцев, поэт утешает, не расслабляя. Напротив — мобилизуя на подвиг, на крестный путь. «Узок наш путь и не терпит измены». Потерь становится больше, чем обретений. «Пустеют постепенно закрома, что наполнял духовный человек». Век-волкодав, ох как он сгустил, изломал краски.

Звезды на небе, под ними —
дорога
Черным подобием вздувшейся
вены.

Поэзии Латынина дано запечатлеть самое, может быть, непостижное — неуловимость, текучесть нашего времени, уплывающего в вечность. Хрупкость и трагику ненадежного времени, уплывающего то ли в рай, то ли в ад.

С виду — вроде бы просто отношения с любимыми и не очень, с близкими и чужими, с самим собой, не более других понятым, понятным. Но это не столько психология (время), сколько метафизика (вечность). Поэзия как обмен радостью от чувства наличия и того и другого.