Встреча с Михаилом Шемякином произошла на открытии научно-исследовательской экспозиции «Образ смерти в искусстве» в фонде Михаила Шемякина, в Петербурге. Протиснуться в зал, где художник рассказывал об огромной работе, проделанной им при исследовании этой темы, почти не представлялось возможным…

— Михаил, открытие выставки, на ваш взгляд, прошло успешно?

— Было интересно, но наше помещение не в состоянии вместить всех, желающих попасть на вернисаж, увидеть выставку. Надо, чтобы народ мог заходить с улицы, получать нужную информацию … Особенно это важно сегодня, когда колоссальный бич молодых художников — в отсутствие образования.

— Если вас всерьез беспокоит вопрос образованности молодых, то почему вы не беретесь преподавать, читать лекции в университетах, в академии?

— На существующие сейчас зарплаты преподавателей я не в состоянии вести свое сложнейшее метафизическое, если так можно выразиться, хозяйство. Поэтому пока я ограничиваюсь собственными программами.

— Что вас особенно раздражает в сегодняшнем дне?

— Идет большой балаган. Мы все знаем, что все лгут друг другу, что воруют, где можно и где нельзя. Чем крупнее вор, тем он более значительная фигура в нашем удивительном государстве.

Знаете, я думаю, об этом периоде будут написаны тома. И будет это называться «Эпоха великого воровства».

— С чего, по-вашему, должны начаться перемены?

— Надо прекратить трубить в трубы и звонить в колокола и начать заниматься делом. Медведев — вообще, неглупый мужик. Я его знаю очень много лет, с того времени, когда он еще был в аппарате у Путина. Он подкинул интересную идею — свой мир ученых. Действительно, было бы неплохо создать такую «Силиконовую долину»… Но если Медведев не увидит весь этот дым коромыслом вокруг его идей, не сумеет понять, что люди с удовольствием подхватили их только для того, чтобы наворовать, чтобы пыль в глаза пустить, — это будет печально. Потому что идеи он выдвигает замечательные, но довести их до конца и сделать так, чтобы они не запакостились по дороге к осуществлению, — очень сложно.

— Каким бы вы хотели видеть Петербург? Есть ли необходимость в скульптурах на улицах?

— Петербург — это вообще вопрос очень болезненный. Вы сегодня задаете вопрос: «Какие скульптуры должны быть в городе?» — а у меня прежде всего мысль о том, будет ли этот город вообще существовать.

Он разрушается в таких темпах, что волосы дыбом встают и у петербуржцев, и у тех, кто любит Петербург… Есть две группы людей, которые отстаивают различные идеи, диаметрально противоположные. Я принадлежу к той группе, куда входят Герман, Гранин, Сокуров, еще ряд людей. Мы — защитники старого города. А есть другая группировка, более мощная, обладающая властью и немереными деньгами. Это защитники и строители так называемого живого города, возглавляемые, естественно, Валентиной Матвиенко, у которой проблемы со старым городом и с людьми, которые его любили… Я сейчас вот прочитал статью аж 87-го года, где говорится о том, что знаменитый «Англетер» был взорван не без ее участия. И мне очень понравилась афиша, которая была вывешена перед Казанским собором, громадная: «Сносила, сношу и сносить буду! Валентина Матвиенко». Сегодня говорить о том, каких скульптур не хватает городу, — все равно что рассуждать про примочки покойнику: теплыми они должны быть или холодными…

— Вы среди защитников или противников строительства небоскреба на Охте?

— Это одно из преступлений против города… Страшно то, что разрушаются отдельные дома, разрушаются целые кварталы, разрушается Васильевский остров; Петроградская сторона застраивается жуткими «тортами» из стекла и гранита… Эти сооружения не имеют по большому счету никакого отношения к современной архитектуре.

Таким грязным город я даже в дурном сне не воображал. Вы посмотрите на Фонтанку, посмотрите на Невский проспект. Ну давайте мы поставим сюда несколько скульптур… хоть Донателло, хоть Микеланджело — они будут просто не к месту. Потому что в эту среду нужно ставить скульптуры из асфальта или из мусора… Вот если мусор собрать со всего Петербурга — можно сделать громадную скульптуру а-ля Церетели. Есть очевидная каждому разница между нашим сверхкультурным, сверхснобским Петербургом, извините за выражение, обгаженным с головы до ног, и Москвой… Неуклюжей, купеческой, татарской! А разница есть. Оказывается, татары подмываются…

— Но, например, в Брюсселе тоже много современных зданий из стекла и бетона.

— Знаете, Брюссель являет собой очень печальное зрелище. Там тоже некогда была борьба, и тоже победили толстосумы. Сегодня старый Брюссель остался только в клочках. Осталась, естественно, главная площадь, как останется, конечно, Красная площадь и как останется, возможно, Дворцовая, если музыкальные концерты децибелами не разрушат Эрмитаж и не рухнет Александрийский столп.

Во Франции, к примеру, вы не имеете права тронуть ни один старинный дом. И никто вам не позволит, как здесь, дать взятку какому-нибудь французскому КУГИ и получить бумажку о том, что с того дня, как мы получили деньги под столом, этот дом уже никакой архитектурной ценности не представляет! Или же что он немедленно подлежит сносу, поскольку находится в аварийном состоянии.

А как изуродовали Сенную площадь… Эти стеклянные монстры, которые стоят позади станции метро. Ведь это квартал Достоевского! Да, этот магазин какой-то криминальной конторе, которая умудрилась насовать взяток направо-налево и изуродовать город, теперь приносит деньги. Но если бы город сохранял места Достоевского, то получал бы денег раз в 50 больше.

— Но ведь обратной дороги нет. Трудно представить, что город снесет эти стеклянные строения и сделает реплику старого здания…

— Задача в том, чтобы хотя бы остановить все это. Потому что в планах губернатора — только снос домов и целых кварталов. Один из талантливых архитекторов сделал как бы проект будущего Петербурга-Ленинграда, если не остановить процесс. Это будет не город, а какой-то монстр, в который никто не поедет.

Я считаю, что мы Петербург разрушаем, как какие-то… я даже и вандалами не назову. Какой-то обезьянник получается. Обезьяны сад фруктовый на много тонн могут объесть, но они надкусили-бросили, надкусили-бросили… Здесь то же самое. Это ведь не те люди, которые думают: «Ну ладно. Мы согрешили, но мы-то знаем, что здесь на века будет фабрика и со временем, как «Кристиан Диор», будет гордо нести свою марку». Те, кто возводит новодел, прекрасно понимают, что через некоторое время этот дом слетит, потому что он строится на соплях, поскольку разворовываются материалы. Это и есть то, что я называю обезьянником…

— Как вам видится положение художника у нас?

— Очень сложно. Художникам с хорошей академической школой, бывшим педагогам или тем, кто сейчас преподает, — очень тяжело. Это несчастная когорта пожилых людей, стареющих и умирающих, абсолютно не нужных государству.

Лев Кербель некогда был ведущим скульптором России. Когда я был у него последний раз, он сказал: «Миш, я каждый день читаю газеты. Если я вижу, что застрелили, к примеру, какого-то пахана… я, как ни странно, радуюсь, потому что я знаю, что братва придет ко мне, я буду делать надгробный памятник и получу хоть какие-то деньги. Чтоб не умереть с голода». Он показал мне свою мастерскую: первая зала — старые работы, которые достойны любого европейского музея… Уровень портретов почти римский. Не важно, что это портреты доярок и прочее. Это гениальный, реалистический портрет. А когда он провел меня в мастерскую, в которой он работает сейчас, у меня было ощущение, что я попал на кладбище. Все заставлено какими-то безвкуснейшими могильными плитами. С надписями: «Ваську от братвы» или «Такому-то от рязанских»… И все это с купидонами, с плачущими женщинами. Он говорит: «Ну что поделать? Братва сама заказывает, сколько слез, где голова ангела должна быть, где руки…»

— Вы сейчас живете во Франции. Вы находите общий язык с французами?

— Когда говорят: «Французы такие…», я говорю: «Получше читайте историю Франции». Мы все должны относиться к французам с большой симпатией, с большой любовью. Хотя бы за то, что они создали. Merci Наполеону — он был гениальный человек… Как-то я натолкнулся на его дневники, где он писал: «То, что я был великим полководцем, ерунда. Одно Ватерлоо перечеркнуло все мои победы. Моя заслуга перед Францией и, наверное, перед миром в том, что я создал Кодекс». Французы живут сегодня по Кодексу Наполеона. Он создал равенство между гражданами Франции.

Кстати, Французская революция существовала короткий период, многие аристократы остались в живых. А в России геноцид против голубой крови, против интеллигенции, против ведущих умов длился свыше 70 лет. Я сейчас изучаю расстрельные книги. У меня несколько томов. Я раскрываю каждую страницу — густо-густо набраны строчки. Всего несколько граф: имя, когда взят, кем работал, расстрелян тогда-то… В трехдневный срок обычно. Были расстреляны бывшие белые — офицеры, моряки, а также — кузнец, механик, старший механик, ткачиха и прочее, прочее. Истреблялись люди, которые были асами в своей профессии. Господствовали зависть и система доносов… Игра на преданности революции на 80—90% уничтожила генофонд нации.