Молодежный парламент Саратовской области обратился к руководству Первого канала и Министерства связи и массовых коммуникаций РФ с просьбой запретить вечерний показ сериала «Школа». По мнению юных депутатов, героев Гай Германики не бывает. Свежая мысль. Характерно, однако, что молодежные парламентарии так же, как старшие коллеги, направляющие реформу образования, не поинтересовались мнением учителей. С точки зрения государственных мужей, это бессловесные персонажи второго плана. Ответственные лица измеряют достигнутые в образовании успехи рублями и тоннами оборудования. Корреспондент «Новой» расспросила саратовских учителей о том, как реформа отражается на школьной атмосфере и скромной частной жизни бюджетника с указкой.
Борьба в театре абсурда
«Помните школьные драки? Восьмой класс идет «махаться» за гаражи, а кто стоит вокруг? Шкеты класса из третьего. Переживают, советуют: «Ногой его, ногой!» Думаю, то, что они могут увидеть в сериале на Первом канале, — не самое страшное. Понятно, почему возмущаются родители: не хотят верить, что их Мишенька или Машенька могут так себя вести, — говорит молодой учитель истории Виктор. — Фильм натуралистичный, но с действительными проблемами школы связан только функцией: спустить пар в свисток». Уточню: Витя уже бывший учитель.
Как он считает, «в школу сейчас идут либо троечники, либо идеалисты». Себя причисляет ко второй категории. Из 70 выпускников факультета кроме моего собеседника учителем стала только одна девушка.
Узнав о решении Вити, друзья сказали: «Балбес». Подруга улыбнулась: «Посмотрим, на сколько тебя хватит». Мама порадовалась: «Наконец-то нормальная работа» (Витя подрабатывал с восьмого класса кем мог — от строителя до офисного клерка). Выпускник все лето ходил по образовательным инстанциям, выпрашивая направление, «совсем переклинило, готов был даже в село, но мне отвечали: вакансий нет». Найти место помог знакомый учитель, который объяснил, что с улицы в школу не устроишься.
К 2 сентября (1-го серьезные уроки не ставят) Витя готовился вдохновенно. Тема — индустриальное общество, XIX век, значение для мировой истории, вот так сяду за учительский стол, так пройду к доске… Словом, во всех подробностях представлял себя в школе. Там оказались еще и дети.
Утром завуч предупредила: «Если что, зови меня», — и очень бодро похлопала по плечу. Первым был 8 «А», следом 8 «Б» — класс для отстающих, как выражается политкорректный Витя, «с большим количеством представителей нерусскоязычных этносов». «Я прослушал годичный курс педагогики, лекции о личностном подходе. Но оказался совершенно не готов. Ну не было параграфа о том, как заставить заткнуться козла с задней парты, который во время урока слушает музыку на телефоне и грызет семечки!» После уроков подошла завуч, осторожно поинтересовалась впечатлениями. «Хочется выпить», — признался Витя. «Можем выделить 100 рублей аванса», — сказала завуч.
Рассказывая подросткам о «нашей великой истории», Виктор удивился: «Откуда у восьмиклассников такая ненависть к своей стране, точнее, к государству?» Погулял по поселку. Район бедный, неблагополучный, но экологически чистый. Рядом с избушками — коттеджи, блестящие иномарки с госномерами, запах шашлыка из-за заборов. «У половины учеников отцы пьют, у остальных — неполные семьи. Кто виноват? Они считают, что власть». Конкретных требований и предложений к власти подростки не формулируют. По наблюдениям моего собеседника, «левые, правые, любые политические движения в школе сейчас непопулярны, нельзя сказать, что сегодняшние дети безынициативные, но их энергия сливается во «Вконтакте».
Основной неожиданностью в учительской работе оказались объемы показухи. «Главный герой в школе — не ребенок. На первом месте — бумажка. Не так важно, как ты проведешь урок, важнее, как ты за него отчитаешься». Витя проводил пять уроков в день, еще часа два проверял письменные работы, а потом до девяти-десяти часов вечера составлял документы о проделанной и намеченной работе. Школьное начальство требовало выставлять не меньше пяти—семи оценок за урок, чтобы более высокое начальство при проверке журналов было довольно интенсивностью учебного процесса. В коррекционном классе, где часть учеников не вполне свободно владеет русским языком, устно спросить такое количество детей не всегда возможно, «то есть часть оценок приходится рисовать».
«Работа в школе — как зараза, один раз прочувствуешь, потом не отделаешься. За день выложишься, вызверишься, пока идешь домой, выкуришь полпачки — а я ведь еще в одиннадцатом классе бросил!.. И вдруг назавтра они тебе про Ярослава Мудрого рассказывают, про то, что Россия — это Европа, про то, что государство должно гражданину, а гражданин — государству. Они ду-ма-ют. Это я научил. Ну, так хорошо, чувствуешь, что не зря живешь. — Витя минуту молчит, что-то вспоминая, и продолжает: — Кто-то может жить этой радостью. Но нужно же еще и девушке цветы покупать, а не только делиться восторгами об успехах Петрова—Васечкина».
Зарплата молодого историка в первые полгода работы составляет 3,8 тысячи рублей, «в том числе 173 рубля надбавки за приоритетность предмета, которая греет самолюбие, ведь, например, за физику платят 17». 800 рублей уходило на проезд до работы. Витя прикинул перспективы: «В хорошей центральной школе, набравшись опыта, можно будет получать до 15 тысяч рублей. Менеджер по продаже скрепок получает от 15 тысяч. Прямо сейчас», — и написал заявление об уходе.
Правильная Маша
Маша поступила в педучилище после 9-го класса. Мы удивлялись: в середине 1990-х было очевидно, что надо выбирать профессию бухгалтера или юриста, а Маша «хотела работать с детьми» и считала эту работу подходящей для женщины. Мы называли ее «правильной». До сих пор Маша хмурится, если за чаепитием кто-то хватает сразу две конфеты вместо одной, и отворачивается, когда я достаю сигарету, будто это неприлично.
Она поднималась из самых низов школьной иерархии — была социальным педагогом, воспитателем, вела продленку. Осенью ей наконец дали класс.
1 сентября, конечно, было страшно. Работа с первоклашками — не просто ювелирная, это нанотехнология. «Они приходят ко мне, еще ничего не зная. Мы проходим по одной букве в день. Как отсчитать в тетради клеточки для полей, почему нельзя говорить, прежде чем поднимешь руку, — если я этому не научу, никто за меня этого не сделает».
«На курсах повышения квалификации нам зачехляют: переходите на современные программы, ваши ученики теряют в знаниях! Девчонки отвечают: вы зайдите к нам в школу, понюхайте, как воняет туалетом, вы о чем вообще? Нам жалко родителей, они не могут купить дорогие развивающие учебники».
Теоретически учитель имеет право сам выбирать программу. На деле выбор ограничен содержанием школьной библиотеки. Областные власти еще полтора года назад объявили, что младшая школа обеспечена учебниками за счет бюджета. Действительно, книжки купили, но в основном по программе «Школа России», которая считается устаревшей. Маша работает по программе Виноградовой. Предупредила родителей, что нужно сдать по 2 тысячи рублей для покупки учебников на следующий год. Нужны еще тетради на печатной основе на 900 рублей. Решено покупать одну тетрадку на двоих, дети будут писать по очереди. Маша уже договорилась с книжным магазином: за оптовую покупку дадут скидку, и на разницу она купит комплект для себя (на приобретение литературы педагогам выделяется по 100 рублей в месяц).
«По статистике, 63% учителей не могут обеспечить одного ребенка. Не знаю, откуда такие цифры берутся. По-моему, все 93%». Маша получает 6,8 тысячи рублей. 3 тысячи нужно платить за квартиру, 1 тысячу — на питание ребенка, 250 рублей — за музыкальную школу, 150 рублей — за компьютерный кружок. Около 10 тысяч рублей стоит собрать дочку к 1 сентября. Для себя, любимой, остаются туфли за 300 рублей и отпуск на Черном море, на который нужно копить полтора года.
Как говорит Маша, самое трудное в школьной работе — отношения внутри коллектива. Модернизация образования начиналась с замечательной идеи: материально стимулировать лучших педагогов. Но авторы высоких идей, как правило, не смотрят под ноги. А там, под ногами, оказались немолодые училки, измотанные десятилетиями нищеты и всеобщего презрения. С введением стимулирующих доплат в коллективе начались конфликты. Чтобы получить надбавку, нужно составить портфолио с перечнем профессиональных достижений. Портфолио сдают школьной администрации. Кто и как его оценивает, училки толком не понимают. Их ставят перед фактом: выдают ведомость с количеством начисленных баллов.
Маша заработала доплату 1260 рублей (второй результат по школе) и прочувствовала, что такое зависть коллег. Если топ-модели сыплют конкуренткам толченое стекло в туфли, то училки используют детей. Высказать в присутствии учеников едкое замечание о коллеге, тихо саботировать организованное «выскочкой» школьное мероприятие, подбить родителей на написание жалобы директору… Школьная атмосфера — тонкая материя, рвется легко в клочья.
Спрашиваю, не думала ли Маша о смене работы. Она испуганно машет рукой и вспоминает о «продавце на базаре» — этот генетический ужас преследует поколения учителей, даже молодых, которые не сталкивались с такой альтернативой в 1990-х. Вот если бы вернуть время назад, соглашается Маша, то не было бы никакого педучилища. Пошла бы, как советовала мама, в железнодорожный.
Галина Ивановна и реформа ксерокса
…Школа в поселке Приволжский. Огромная, 2,5 тысячи человек. В классе — 48. Все трудные, за три года выжили пять класснух. «Знаете, как нас называют? — по-приветствовали новую учительницу с последней парты. — Бешеный интернационал!» «Армяне есть? — спросила в ответ Гарибян. — Нет ни одного? Тогда принимайте».
«Бешеный интернационал» и класснуха дружат 28 лет. С тех пор Галина Ивановна Гарибян всегда вела трудные классы.
«Все у нас в школе благополучно. Получили президентский миллион. Купили оборудование для спортзала, парты, доски. Но того давнего ощущения школы, вокруг которой крутился мир, — его нет. Из школьного тела вынимают душу, и мы становимся общеобразовательным учреждением». Гарибян полагает, что задача школы — «воспитывать, а только потом учить». Государство, ведущее образовательную реформу, декларирует то же самое, на деле бьет по рукам.
Учитель истории пятнадцать лет возит школьников в поисковые экспедиции в Новгородскую область, где со времен войны лежат непохороненные солдаты. Подростки подняли и захоронили останки 6 тысяч человек. Собрали экспонаты для музея: маскировочный щит, за которым укрывались бойцы, так как в болотах невозможно вырыть окопы, стеклянную ампулу с засохшей донорской кровью, огнемет, которым советские солдаты сжигали при отступлении деревни.
«Все это время дети из поискового отряда видели, как я бегаю по городу и попрошайничаю, ищу деньги на экспедиции». Два года назад музей продали. Оказалось, здание принадлежало коммунальному тресту, который лопнул. Районные чиновники заявили, что, если учительница вместе со своим хламом не уберется из помещения, они ее «вынесут».
В терминах образовательной реформы это называется «патриотическим воспитанием», стоит четыре балла, или 248 рублей в месяц.
Прибавка к зарплате (Галина Ивановна получает теперь аж 12 тысяч рублей) обернулась многократным увеличением бумажной работы. На составление портфолио, рабочей программы и прочей макулатуры учитель тратит около месяца. Четыре раза пришлось переделывать портфолио трудновоспитуемых учеников, так как менялся стандарт оформления обложки. Школьные принтер и ксерокс теперь трудятся настолько активно, что педагоги сбросились по 100 рублей на покупку бумаги.
Спрашиваю, каким образом учитель превращается в бюджетника, колеблющегося в такт дыханию многоуровневого начальства. Галина Ивановна считает, что этот страх — «вредная привычка», не имеющая реальных оснований: «Если разобраться, ну что нам могут сделать? Чтобы уволить учителя, нужна такая куча выговоров, какую еще надо умудриться получить». Однако с неугодными могут обойтись и без формальностей. После продажи здания музея ребята из поискового отряда (не школьники, а студенты) направили письмо президенту, который как раз объявил о борьбе с коррупцией. Ответа не получили, зато Галине Ивановне на педсовете наглядно показали, как нехорошо беспокоить гаранта, муниципальные клерки от образования перестали с ней здороваться, а ее дочь, также работавшая в бюджетной сфере, лишилась места.
Как говорит Галина Ивановна, «в старшее поколение учителей вбит принцип: не школа для нас, а мы для школы». Но для самопожертвования требуется как минимум великая цель, а сегодняшнюю школу учителя ощущают средством: «Мы инструмент, повод для показухи. Чиновник смотрит в календарь: что там у нас, Год учителя? Ну, пора произносить речи». Недавно Галину Ивановну как «стотысячницу» (она одной из первых в области получила президентский грант) пригласили на очередное торжественное мероприятие. Не пошла, сказала, что голова болит от вопроса: «Если школа — такой приоритетный проект, то почему на питание ребенка выделяется 3 рубля в день?»
Под текст
«Счастье должно быть одной из главных задач образования»
О том, каково эмоциональное состояние учителей и учеников в современной школе, «Новой газете» рассказала руководитель энгельсского центра психолого-медико-социального сопровождения «Позитив» Людмила Федкулина.
— Школа переживает многолетнюю череду реформ. Как в ней меняются психологический климат, эмоциональная атмосфера?
— В большинстве случаев ситуация благополучная. Однако у некоторых учителей диагностируется «профессиональное выгорание» — когда нет сил и желания развиваться, искать что-то новое. Чтобы заработать, учитель берет не 18 часов ставки, а 32. Проведя шесть уроков в первую смену и четыре во вторую, можно только упасть и уснуть.
Сегодня психологи есть почти во всех городских и только в некоторых сельских школах Энгельсского района. При введении подушевого финансирования мы опасались, что психолог будет вытеснен из школы как «лишний рот». К счастью, этого не произошло, и специалистов даже стало больше. Но и нагрузка сильно возросла: психолог должен проводить много исследований и анализов для сбора портфолио педагогов, и у него остается меньше времени на непосредственную работу с ребенком. Зарплата при этом составляет 7—9 тысяч рублей. Как следствие — текучесть кадров, треть школьных психологов постоянно меняется, они уходят на должность менеджера по персоналу в крупные компании и банки.
— Как психологическое состояние учителя сказывается на учениках?
— Судя по результатам наших исследований, психологическое самочувствие 70 процентов подростков в норме. Десять процентов испытывают стойкое снижение настроения или депрессию. То есть в среднестатистическом классе один-два ученика нуждаются в помощи психолога, а в некоторых случаях — в медикаментозном лечении и консультации психиатра.
Как показало исследование, проведенное в 2007 году среди девятиклассников, 22 процента подростков недовольны своей успешностью, 18 процентов считают себя «никчемными». Причем в условиях феминизации школы наиболее уязвимы мальчики: они отвечали, что не любят и не уважают себя, в два раза чаще, чем девочки. Мальчиков чаще ругают за проявление, по сути, чисто мужских качеств — активности, упорства, настойчивости, склонности к риску. Возможно, стоит подумать о раздельном обучении хотя бы на уровне классов.
Тревожит высокий уровень невротизации современных подростков: 44 процента опрошенных часто нервничают и ощущают напряжение. Повышается уровень агрессивности. Две трети подростков за последние полгода участвовали в словесных конфликтах с родителями, учителями и ровесниками. Каждый пятый постоянно ввязывался в драки. Размываются границы норм. Около 20 процентов ответили, что готовы нарушить закон, «если буду знать, что меня не поймают». 33 процента респондентов согласились с утверждением, что в жизни не существует никаких четких правил поведения.
Непросто складываются взаимоотношения с педагогами. Более половины опрошенных считают, что рядом нет учителя, «которого действительно интересует то, что я чувствую».
В 2003 году 10 процентов девятиклассников отмечали, что «недовольны тем, как в целом складывается жизнь», в 2007-м уже 24 процента подростков не смогли назвать себя счастливыми людьми. И это учитывая юношеский оптимизм как возрастную особенность! На наш взгляд, счастье детей должно быть одной из главных задач образования.
