На канале «Культура» закончился показ, может быть, одного из лучших документальных фильмов в истории российско-советского кино. Мне так показалось.

Не хочу больше эпитетов — напишут и без меня.

Я о другом. У меня конкретное предложение. Вечное большинство сочтет его идиотским, остальные — наивным, но я буду мучиться, если его не выскажу… Вдруг кто-то и прислушается. Хотя бы один человек. Конкретнее — один учитель…

Короче: «Подстрочник» нужно показать школьникам. Прямо на уроках. Хватит убиваться, что наша школа — это «Школа» Гай Германики. Кстати, вот уж точно, чего в школе показывать не нужно! (Беды от этой правды (тоже спорной) будет больше, чем без нее.) А вот «Подстрочник», изумительную Лилианну Лунгину, весь этот цикл, наполненный любовью, музыкой, добром, светом… — нужно показать обязательно…

Конечно, с комментариями. Умного, понимающего учителя. Только не надо сразу кричать: где таких взять? Как это надоело — все кричат, что никого хорошего нет. Ни учителей, ни врачей, ни ученых, ни пожарных… И вот именно поэтому надо уже ложиться и умирать. Или терпеть покорно.

В каждой школе есть такие учителя. Один-то уж точно есть. И вот, пожалуйста, пусть он покажет. Хорошо, если бы это был учитель литературы. Проще совместить с программой и оформить все бюрократически нужными словами: типа внеклассная работа, тема нравственного воспитания…

Но если учитель литературы — из тех, кто просто отрабатывает часы, если продолжает разбирать образы в бессмертных романах, не вдумываясь в то, что это все — про нас, пусть этот фильм покажет учитель химии, физики, географии… Тот, кто любит детей. И пафосно говоря, свою Родину.

Ничего не случится, клянусь! Особо нервные могут считать, что наши дети прогуливают по одному уроку в день в течение двух недель. Батюшки! Вот беда! И не по стольку прогуливали.

Зато через две недели мы можем проснуться чуть-чуть в другой стране.

Как постепенно просыпалась послевоенная Германия, например. И как эта страна делает все, чтобы не заснуть опять, не впасть в сон разума, чудовищ рождающий.

У моей дочки в 7-м классе мюнхенской гимназии на уроке этики было такое задание. Они, разбившись по двое, шли в парк. И каждый в такой паре по очереди должен был идти, закрыв глаза. Не видя ничего. Только вложив свою ладошку в надежную руку товарища.

Учились доверять друг другу. И ощущать ответственность за другого, которому сейчас хуже, чем тебе. И понимать, что чувствуют больные люди.

А сейчас моя дочка — уже в девятом классе. А все девятиклассники Мюнхена должны побывать в Дахау. Чтобы увидеть… И не забывать никогда. Наши поедут на днях. Я волнуюсь. Потому что это очень тяжело для детского сознания. Но нужно обязательно.

Как обязательны у них во всех классах книжки про самые печальные и страшные страницы в истории Германии. А еще им часто показывают фильмы. Не по программе. По нравственной необходимости. Только год назад в пасхальные дни немецкое телевидение демонстрировало фильм по книге суперпопулярного литературного критика — по происхождению польского еврея — Марселя Райх-Раницкого «Mein Leben». Моя жизнь.

А сейчас эту ленту активно используют в школе. На разных уроках. Не только на истории. А там и юность Марселя в обожаемой Германии (в которую он потом все равно вернется), и отъезд из страны в связи с приходом к власти нацистов, и Варшавское гетто, и восстание, и спасение вместе с женой Тошей, и польский типографский рабочий, прятавший Марселя и его жену у себя в подвале, и — наконец-то! — освободительное наступление Красной Армии.

Дочка рассказывала, как они смотрели этот эпизод: «Наш (в ее устах это, конечно же, русский солдат) входит во двор и спрашивает, мол, прячете кого-то? Поляк кивает. А они — Марсель с Тошей — выходят. Замученные такие, худые… А наш, представляешь, прямо по-русски: «Вы евреи?». И Марсель: «Ja, Juden…». А наш же не понимает и опять спрашивает: «Евреи?». И они тоже по-русски, с акцентом: «Евреи, евреи». И наш их так обнял… «Мы же ваши друзья», — говорит. И они его обняли… И стояли так долго…».

В дочкином классе — 27 человек. Одна турчанка, одна — наполовину бразильянка, еще у одного — папа датчанин, и моя — из России. Остальные немцы. (Правда — вот расстройство для поборников всего чистокровного — почти у всех, пусть и в варианте «прапра», кто-то затесался. То чехи, то французы, то опять же из России.) Ничего: сидели, смотрели, некоторые слезы вытирали.

Они показывают, а мы…

Как недавний учитель смею думать, что фильм Олега Дормана можно показать даже в самых тяжелых классах. Там, где сидят дети из «Школы» Гай Германики… Попробовать поговорить с ними без раздражения и ненависти. Как говорит Лунгина. Про всё! Про страшные годы в нашей стране, про горе, про несправедливости, но главное — про любовь!

Про то, что мы нужны друг другу. Про наших мам и пап, которым мы забываем сказать, как мы их любим. А потом бывает поздно. И больно. Потому что непоправимо.

Про счастье настоящей дружбы.

Про самого любимого человека, ставшего мужем и верным другом. Навсегда. Про радость — доставлять любимому радость.

А еще про то, что никогда не надо отчаиваться. Завтра все может быть по-другому.

Про наполненную жизнь без единого «пустого сантиметра». Потому что вся эта жизнь прошла в любви.

Так, в скобках. Посмотрев «Подстрочник», я взяла в библиотеке книжку мужа Лилианны Лунгиной, сценариста Семена Лунгина. «Виденное наяву» она называется. Знаете, какое там посвящение? «Лиле, как и всё»… Нет слов… Хотя именно про это нужно говорить юным людям. Да и вообще — людям.

Моя российская подружка, преподающая литературу в колонии строгого режима, там, где отбывают срок убийцы и насильники, показывает им тончайший «Монолог» Ильи Авербаха и рассказывает о поезде воспоминаний, который ездит по немецким рельсам. В таких поездах почти 70 лет назад увозили детей в Освенцим…

Знаете, они слушают. И смотрят. И никто не гогочет и не издевается. Потому что рассказывают им, веря в них и не думая — что им все по фигу и лучше они никогда не станут.

А другая подружка, одна из сильнейших математиков в моем родном городе, читает на своих уроках — Бориса Чичибабина, Марину Цветаеву, Сашу Черного. Маленьким — «Приготовишку», и они умирают от смеха, подсчитывая количество мусора в своих карманах, где тоже «целый склад: мох, пирог с грибами, перья, ножик, мармелад, баночка с клопами…», а большим — «Обстановочку», например. И к самым взрослым пристает с Пастернаком. Хочет, чтобы задумались. «О господи, как совершенны дела твои, — думал больной. — Постели и люди, и стены. Ночь смерти и город ночной».

Она все расстраивается, что стихотворения «В больнице» нет в школьной программе. И каждый урок начинает со слов: «Слушайте, я вчера такой фильм посмотрела!» Или: «Я такую книжку прочитала!» И носит ученикам свои любимые книжки и диски, а они ей — свои.

Кстати, она рассказала им про «Подстрочник», и некоторые (не все, правда, не бывает, чтобы все) посмотрели. Уже здорово!

Потому что, конечно же, важнее математики вроде бы ничего на свете нет, а уж важнее выполнения школьной программы — тем боле. Кроме одного — пробуждения хотя бы еще одной души.

Которых — много, много…

Но нужно, чтобы у них за дверью (что делать, иногда жестко и наглухо закрытой) стоял «человек с молоточком» и не давал бы спать, напоминая, что в жизни важнее всего — жалеть других и беречь их…

И любить их…

Уж это-то даже самой плохой учитель знает. Наверняка проходил по школьной программе.