Родился Мотя вообще супер: три сто, 52 сантиметра плюс в так называемой рубашке. То есть как бы, что ли, в упаковке. Что в глазах народа — признак особого счастья и успеха.

Никаких крестин. Просто пошли в ЗАГС записать сынка Матвеем в честь любимого артиста Кукушкиных Е. Матвеева.

Но тут, на беду, пришла баба в черной шапке, повязанной сверху, по-боярски, платком. Глянула бешеными глазами и засмеялась.

— Опять, Морозова?! — стукнула кулачком паспортистка. — Сказано ж было, не соваться!

— Ишь ты! — баба поджала тонкие губы. — Что ж мне, дите без документа оставлять?

— Откуда у тебя дите-то, злодейка? Небось, сторговала у бедной какой мамочки! Ежели вовсе не сперла, чертово семя…

Баба оглянулась на Кукушкиных и прошипела:

— Чего несешь, дура! Моя дочечка, кровинка. Вот и люди скажут. — Она вдруг поклонилась Фаине в пояс и пропела: — А вот сделай милость, тетенька, как есть сама мать, глаз верный. Моя ль дочка?

— Гражданка, прекратите психовать, — вступился папаша Дантон.

Девочка на руках чернявой Морозовой сияла белизной, как японская чашечка, и волосики — чисто золотые стружки. Ангел и ангел. Без натяжек.

— А главно дело, — наседала баба с ангелом, — в гости меня позовите. Будете ж гулять крестины-то, по обычаю? Вот и позовите, я подарочек принесу. А не позовете, все одно подарочек будет. Другой, конечно, похуже.

Еле отвязались.

Про чокнутую бабу скоро забыли. На сокровище свое, Матюшу, не могли нарадоваться и налюбоваться. По дворам не ошивался, раскраски раскрашивал, копеечки копил: собирал по дому и улицам мелочишку и — в кошечку. Глиняную эту тварь с прорезью в спине и развратной мордой подарила Матвею на улице прохожая тетка с малышкой. Собственно, малышка и подарила. Несла, прижав к груди, а увидела Мотю, улыбнулась светло и отдала. Только он рот открыл — спасибо, мол — как обе исчезли. Оп, и нет.

Копил, значит, копил денежки, а в возрасте двенадцати лет перестал расти.

Ломанулись по врачам, напичкали таблетками, от которых у парня поперли толстые усищи, — да и плюнули. Папаша Кукушкин сынишке внушал по-суворовски: «Бери, Мотька, не числом, а умением!».

Позже Дантон, козлина старый, влюбился в дуру из салона — маникюршу или что-то в этом роде, и развелся с Фаиной, которая к тому времени представляла собой практически шар. Но суть не в этом.

Площадь. Площадь надо делить, вот холера! Нет у девицы площади, поскольку армянка из Баку, на съемной живет, и хозяева возражают против прироста жильцов за счет мужского поголовья.

И миниатюрный Мотя проделывает серию маневров. В итоге у него с матерью образуется двухкомнатная в центре их индустриального города, а папаша с молодой идиоткой оседают хотя и у черта на рогах, но тоже в «двушке» с удобствами без лифта. Это при исходных округленно тридцати метрах в коммуналке!

И так ловко Матвей Кукушкин приноровился манипулировать пространством, что вскоре у него отбоя не стало от желающих разъехаться или съехаться в связи со смертью какой-нибудь там древней бабушки, или рождением очередного безотцовщины, или, наоборот, вследствие неравного брака с последующим стремительным распадом семьи — да мало ли! Мотя, шустрый, как веник, со временем стал уверенно посредничать при торговле недвижимостью. А в пору расцвета дикого российского капитализма открыл ипотечный банк. Шарообразная Фаина возглавила в нем отдел кредитов, сообразно навыку и профессии бухгалтер.

Все бы хорошо, но Матвея сжигал печально известный «комплекс Наполеона». В частности, приспичило ему в мэры.

Промышленный город, где проживал Кукушкин, вырос при царе Горохе вокруг оружейного, впоследствии оборонного, завода. Другими словами, этот завод, производящий продукцию секретного профиля с целью обеспечить населению мирное небо, являлся и по сей день является градообразующим. Ясно как день, что главным соискателем был, конечно, не банкир Мотя, а директор завода Бровкин Авдей Авдеич. При таком конкуренте Моте светило на выборах не больше, чем в баскетболе.

— Что ж делать прикажешь? — раздражался Мотя на своего так называемого политтехнолога, журналиста Фиму Бисовича.

— Жениться надо, Кукуша. У меня, кстати, невеста есть для тебя — пальчики оближешь.

И вот сидят они в отдельном кабинете, и впархивает женщинка. Золотой дымок вокруг фарфорового личика, голубые глазки навыкате, платье парашютом… «Фея! — задохнулся Мотя и непроизвольно щелкнул зубами. — Феечка…» А та раскинула ручонки и прозвенела нежно:

— Какие люди без охраны! Приветики всей честной компании! Ой, шампусик, обожаю! Быстро налили, трубы горят, аж вся вспотела!

Клара Флокс, звезда труппы лилипутов, пила, как лошадь, не пьянея. Звонко хохотала над старыми анекдотами, вообще радовалась всему от души.

Ночь напролет они гонялись друг за другом по кровати, Клара пищала, кусалась и называла кандидата в мэры «мой паучок». О себе врала с охотой.

Родилась в этом городе. Мать сошла с ума, и Клара росла в детдоме. Там ее изнасиловал воспитатель, а потом старшие мальчики. Удочерил (и изнасиловал) Клару директор цирка. В цирке полюбила она лилипута Марика, Марчелло (из итальянцев). Они сбежали и стали выступать вдвоем. К ним примкнули еще несколько «пупсиков» (так она выразилась), образовалась труппа «Марчелло и сыновья». Мы, пупсики, сказала Клара, ребята веселые, добрые, только живем мало, редко кто доживает до пятидесяти. Сам понимаешь, некогда нам заниматься этой вашей херней.

— В смысле, какой херней? — уточнил аккуратный Матвей.

— Да моралью этой вашей.

— А если я на тебе женюсь?

Клара взвизгнула и прыгнула на Мотю, словно мелкая тамбовская рысь.

Под утро любовники заснули, одинаково посвистывая носом и не нарушая иными звуками своего бесчувственного молчания ягнят. Гостиничная койка раскинулась вокруг, как степь, изрытая артналетом.

Наутро Кукушкин явился во вчерашней рубашке в банк, объятый бешеной страстью, дикий и блудливый. В приемной дожидался посетитель ростом с дошкольника, упакованный в потешное своей солидностью драповое пальто и детские ботинки с галошами. Ножки до полу не доставали и болтались под тупым углом. Круглые глаза крошка таращил гневно, по-совиному.

— Вот, — показала на человечка блондинка Снежана. — Говорю, не ждать, а он ждет и ждет. Нет, говорю, приема, а он сидит и сидит. Говорит — по личному, а я говорю, по личному запись, а он! Ну вот что вы паритесь, мужчина? — Снежана протянула к малышу жуткие ногти. — Сил прям нет с этим населением!

Мальчик-с-пальчик соскочил со стула, вцепился банкиру в рукав и громко зашептал: «Важнейший вопрос, ваша честь, исключительно в общих интересах, мамой клянусь!».

— Какой я вам к чертовой матери «честь»! — вспылил Матвей, вырываясь. — Где, б…, охрана?! Вова! Где все?!

— Он, он! — плаксиво сморщилась Снежана. — Он всех выгнал!

— То есть как это — выгнал? — банкир изумленно оглядел человечка. Тот, словно в нежном танце, вел его за талию к дверям кабинета.

— Идите, говорит, на хер, и они пошли, и Вова, и Гена, и все!

Столь эффективно уславший охрану малютка протолкнул Матвея Дантоновича в щель между тяжелыми дверями, деликатно ножкой их захлопнул и уселся на диван. Мотю пристроил рядышком. Несколько откинувшись, полюбовался уже вконец расхристанным банкиром и, лучась румяным личиком, воскликнул:

— Вот кто рожден для успеха!

И, притянув за лацкан, прошептал Матвею в самое ухо:

— Я — Марчелло.

Матвей Дантонович зарделся и сделал попытку отстраниться. Но коротышка держал крепко, ухватив уже оба лацкана и дыша в лицо, не сказать чтоб духами и туманами.

— Слушай внимательно, Матвей. Большие и вульгарные люди недооценивают лилипутов. Мы годимся, по их идиотскому мнению, только для цирка. Ты ближе к нам и должен кое-что знать. Короче, — Марчелло понизил голос, — мы — семья.

— Родственники? — Матвей Дантонович не понял, зачем такую невинную информацию надо сообщать столь зловеще.

— Ай-яй-яй, совсем не догоняешь… «Крестный отец», фильм смотрел? Ты что ж, дурашка, живешь как в лесу… В цирке я работаю фокусы, иллюзию, манипуляцию. Клара — каучук. (Матвей представил фарфоровое личико своей куколки, с улыбкой глядящее из-под ее же лобка, и сердце провалилось куда-то в пах.) Но это прикрытие. На самом деле мы с Клариком руководим гигантской сетью лилипутских кланов…

— А от меня-то вы чего хотите?

— Да пустяки! — фокусник хихикнул, но тут же устроил бровки домиком, чем придал своей мерзкой печеной мордашке выражение крайнего драматизма. — Скажи, ты ведь любишь мою Клару? Жениться хочешь?

— Послушайте! Какого черта! Ну! Ну… Собственно, какое… Впрочем, понять… И при чем тут!..

Негодяй ладошкой смахнул слезу:

— Я готов… Короче. Я отдаю Клару. Обеспечиваю тебе выборы. А ты… всего-то поможешь нам занять пару-тройку постов. Силовые структуры, церковь, то-се…

С возгласом «Алле!» гость вдруг перелетел с дивана на середину кабинета, потеряв одну галошу, другую впечатал в ковер, занялся холодным огнем и моментально сгорел дотла.

До выборов оставалось всего ничего.

Благотворительный фонд Клары Кукушкиной обеспечил лечение в Москве штамповщику, которому размозжило кисть. Авдей Бровкин ответил ремонтом бассейна. Клара посетила детдом и взяла на майские дауна. Евдокия Бровкина выступила с обедами для пенсионеров. Кукушкины венчались. Бровкины предприняли паломничество к мощам Серафима Саровского. Клара дала концерт в воинской части. И тут дочка Бровкина сбила на своем (известном всему городу) джипе старушку и скрылась с места ДТП!

Перед мэрией клубилась толпа с транспарантами: «Очистим город от коррупции!». И: «Банду Бровкина — к ответу!». И: «Ветераны не простят». И: «Даешь конверсию!». И: «Дуся у Клары украла коралы».

Несмотря на малограмотность студентов стройтехникума, исход выборов был предрешен.

Лилипуты заняли в городе ряд интересных позиций. Глава епархии отец Януарий по просьбе мэра (в бане) назначил настоятелем храма Св. Варвары — покровительницы ракетных войск батюшку из далекой таежной деревни, отца Охломона, лилипута. Лилипут генерал Калашников принял командование собственно окружным ракетным корпусом. Лилипутка Шевелкина Руфина возглавила жилищную комиссию. И по мелочи: худрук филармонии, редактор новостного канала, один директор школы и два токаря-оружейника — седьмого и девятого разрядов.

К лилипутам привыкали. На месте снесенного «шанхая» — рассадника криминала — мэр поставил на скорую руку несколько пятиэтажек и торговый центр «Гулливер» с одноименным памятником.

А под самым цоколем легендарного судового врача окопалась последняя бабка в развалюхе без света и воды.

Бульдозерист Ерохин вылез из кабины, стукнул в окно:

— Слышь, Морозова, сдаваться пора, снесем ща тя на хер.

Согнутая в три погибели старуха, обмотанная поверх облезлой шапки черным платком, выползла на крыльцо, показала Ерохину согнутую в локте руку и закричала неожиданно визгливо:

— Давай, сукин кот, сноси! Только ты допрежь сдохнешь, чем я отседа выметусь!

Ерохин Леха с фасада, с тыла же участковый Милипискин двинулись на старуху. Та повернулась к избушке передом, к технике задом, воздела грабли, словно желая обнять и защитить собственность древним скукоженным телом…

— Доченька! Козочка моя белая! Слышь, как над ветеранами изгаляются! — голос бабки скрежетал над стройкой, подобно листам жести под ветром. — Заступись за мамку-грешницу!

И тут, рассказывают очевидцы, то ли с крыши, то ли просто с неба с криком «Ки-йя!» слетела в лопухи у крыльца первая леди Клара Кукушкина-Флокс в тренировочном кимоно. Правой ногой вырубила старшину Милипискина. А бульдозер Ерохина сам собой вдруг развернулся и двинул к реке. Куда и обрушился с высокого, все еще живописного, хотя и засранного населением берега. И в тот же час дрогнула земля под пятиэтажками и центром «Гулливер». И едва успели жильцы и посетители с детьми и кошками в обнимку выскочить наружу — как осели дома в пыль и канули в открывшийся взглядам котлован.

Из котлована, бают старожилы, хлынули несметные полчища лилипутов. Оттуда же перли танки, БТРы и взлетали эскадрильи истребителей. Якобы именно после этого десанта страну охватил бардак, какого старожилы не припомнят с 1917 года. Ракетные установки Приуралья, Заполярья, Нечерноземья, Приморья и, вообразите, гарнизонов Московской области развернулись носом к Кремлю. Хлеба не стало, а школьники повсеместно одичали и стали нападать на взрослых среди бела дня. Наркотики валом катились через лилипутские таможни. Клара Кукушкина по Первому государственному каналу поздравила россиян с Новым годом, после чего заиграл гимн, и все испуганно запели: «Союз нерушим лилипутов могучих! Вперед, лилипуты, к токарным станкам, к штурвалам, к реакторам, нету нас круче, подвластны Земля и Вселенная нам!».

Чего только не плели старожилы, и в их числе чертова перхоть Морозова со своим дружком дедушкой Альцгеймером. Сказывали нам, маленьким ребяткам, чьи хвостики еще не обросли шерсткой и волочились за нами навроде червяков, — что в тот год великая королева Клара забеременела, чего с лилипутами тогда не случалось. И тем же временем исчез канцлер Марчелло.

А по смерти последнего Папы главой лилипутского государства Ватикан был избран сицилиец, принявший имя Марка Первого, и миллионы католиков, а также паства других христианских конфессий на коленях приветствовали нового понтифика.

Пожилой король Кукуш обнял любимую жену, которая не только не умерла к пятидесяти годам, но и не состарилась ни на морщинку, ни на единый жемчужный зубик:

— Скажи, пупсик, ты знала? Знала, куда он метит?

Клара показала телевизору кошачий язык.

— Сволочь такой! Макаронник, грязное жулье! Лыбишься, папуля свинячий? — она обращалась прямо к экрану. — Всех кинул? Ишь, как выскочил из дела! Весь, значит, в белом, а мы, значит… Говно ты!

Тут камера взяла Папу крупно-крупно, и он с тихой, безмятежной лаской взглянул прямо Кларику в глаза, и слезы всеблагой любви сверкнули и капнули с толстого носа. И сказал святой отец отчетливо и нежно, да так, что дрогнули народы: «Сама говно».

На этих сокрушительных словах королева Клара часто задышала, крякнула — и родила. Всем хорошего чистого пупсика с маленьким розовым хвостиком.