С его легкой руки появился термин «шестидесятники», обозначивший сначала поколение поэтов, потом шире — писателей, потом еще шире — людей демократических, «последвадцатосъездовских» упований.

Вот уже полвека он не рад своему авторству. И все-таки… Ну, во-первых, человек, придумавший слово (разумеется, всерьез вошедшее в обиход), бессмертен. А во-вторых, он постоянно уточняет этот термин, демонстрирует расширительность понятий «шестидесятники» и даже «шестидесятые» — не просто такие-то годы века, а общественное явление: «…смерть Булата Окуджавы в 1997-м стала завершением шестидесятых годов… Шестидесятые, повторю, завершились в конце девяностых».

Интересно, а сам Станислав Борисович Рассадин — шестидесятник? Безусловно. Но обязательно с учетом того, что он написал в статье о самом шестидесятном из шестидесятников — Евгении Евтушенко: «Наши шестидесятые, ныне издалека, тем паче из насмешливого далека кажущиеся такими сплоченно-дружными в общем братстве и общих иллюзиях, были просто временем осознанного — по крайней мере, осознаваемого — одиночества. Временем, когда оно, одиночество, начало не только страшить личность, ощутившую себя вне стада, но когда эта личность, мучаясь и пугаясь, ощутила и то, как человечески, творчески важно, необходимо — быть вне…»

Вне чего был и есть Рассадин, очевидно: вне ангажированности-прикормленности властью (что советской, что постсоветской — в разных модификациях), вне какой бы то ни было литературной партии или группы, вне уютной (а значит, не имеющей прямого отношения к литературе) ниши нерефлексирующего критика-оценщика (так и хочется добавить, по Шварцу, — в городском ломбарде) и еще много вне. Значит, одинок?

Ну, «друга в поколенье» он нашел — и не одного: это и ушедшие Булат Окуджава, Александр Галич, Натан Эйдельман, Юрий Давыдов, и, слава богу, здравствующие Михаил Козаков, Фазиль Искандер, Наум Коржавин, Владимир Рецептер… И «читателя в потомстве» уже обрел — Станислава Борисовича читают не только те, кто годится ему в сыновья, но и — во внуки (сам знаю таких вундеркиндов, некоторые, кстати, работают в «Новой»). Но творческое одиночество Рассадина несомненно. Никто из его друзей-литераторов, тем более актеров, не занимается ничем жанрово родственным рассадинским текстам. Да и не из друзей сейчас тоже никто ничего подобного не пишет. Раньше писали — например, Иннокентий Анненский (не путать со Львом!) «Книги отражений».

Сам Рассадин сказал, что ушел из критики в историю литературы. Это, мне кажется, не совсем верно. Да, он писал о Пушкине и Крылове, Языкове и Баратынском, Бенедиктове и Вяземском, Дельвиге и Денисе Давыдове, Фонвизине и Сухово-Кобылине, Чуковском и Галиче, Булгакове и Эрдмане… Впрочем, писателей, которых хотя бы условно можно назвать советскими, лучше не перечислять, — это будет оглавление литературной энциклопедии. Недаром жанр одной из своих книг — «Советская литература. Побежденные победители» Рассадин определил так: почти учебник. И все же из критики он ушел не в историю литературы, а собственно в литературу. В прозу. Причем — замечательную. Только проза эта не о вымышленных героях, а о самих писателях. (При этом придуманные ими персонажи у Рассадина порой равноправно сосуществуют со своими создателями.)

Таковы его книги «Русские, или Из дворян в интеллигенты», «Самоубийцы», «Книга прощаний», которые вместе мне представляются цельной трилогией, вместившей три русских века. А к ним еще примыкает книга «Голос из арьергарда», захватывающая (снова «через» литературу) уже и век XXI.

А вообще по всем векам российской истории Рассадин легко путешествует в своих злободневных газетных колонках «Стародум». Парадокс? Но как же от сопоставления времен становится понятнее настоящее!

Что прежде всего отличает рассадинские колонки, с которыми так повезло «Новой газете»? Скажу словами самого Станислава Борисовича, сказанными о статье другого (по-моему, куда менее их заслуживающего) автора: высокий уровень нравственных претензий. Как Мандельштам советовал читать Пастернака тем, кто хочет прочистить горло, можно посоветовать читать Рассадина тем, кто хочет проморгаться, резко улучшить зрение — внутреннее, конечно.

И еще. Своими книгами Рассадин создал трагический образ одной великой героини: Русской Литературы. И теперь они друг без друга непредставимы. Такая вот у них взаимная любовь (причем он-то однолюб). С этим, а не только с юбилеем, и хочется поздравить Станислава Борисовича!

P.S. _ То, что сам Рассадин думает о своем месте в литературном процессе, он написал в предисловии к книге «Голос из арьергарда». Здесь он демонстрирует высокий уровень как нравственных, так и профессиональных претензий, — прежде всего к себе самому. Читайте._