СюжетыОбщество

«Новое средневековье»: восстанут ли умершие монстры?

Этот материал вышел в номере № 06 от 22 января 2010 г.
Читать
Ad cogitantum et agentum homo natus est.(лат. «Человек рожден для мысли и действия») «19 января – годовщина убийства адвоката Станислава Маркелова и корреспондента «Новой газеты» Анастасии Бабуровой. Мы ещё не осознали значение этой...

Ad cogitantum et agentum homo natus est.(лат. «Человек рожден для мысли и действия»)

«19 января – годовщина убийства адвоката Станислава Маркелова и корреспондента «Новой газеты» Анастасии Бабуровой.

Мы ещё не осознали значение этой потери.

Нам ещё предстоит понять масштаб личности Маркелова, - не только «адвоката», но и общественного деятеля, и публициста.

_Вниманию читателей «Новой газеты» предлагается __выступление Станислава Маркелова _на конференции «Стратегии России: «общество знаний» или «новое Средневековье»?», прошедшей в Москве 3-4 апреля 2008 года. Оно включено в сборник «Никто кроме меня», который в настоящее время готовят к изданию друзья Стаса.

Тема выступления максимально оторвана от «злобы дня» и полемически заострена в самой теме конференции: «Или светлое будущее – или Тёмные века».

Отрицая сегодняшнюю реальность, российскую и мировую, противопоставляя ей грядущее «общество знаний», нет ничего проще, чем сравнить ее с чем-то заведомо несимпатичным. А что может быть хуже «тёмных веков»? Тема «нового средневековья» в ужасном настоящем отнюдь не нова, - равно как и обещание «золотого века». А что, скажите, остаётся? На самом деле, ничего нового мы понять не можем, - можем только уловить сходство с привычным - с тем, что знаем (или думаем, что знаем). Генералы всегда готовятся к прошлой войне. Политики и философы пытаются «услышать будущего зов», вслушиваясь в прошлое.

Стас ставит под сомнение концепцию «нового Средневековья», полемизируя с «тринадцатью тезисами» Александра Владимировича Бузгалина, одного из организаторов конференции и идейных лидеров отечественных «левых» (по словам последнего, «тезисы» были им перечислены в устном выступлении, никогда не публиковавшемся; впрочем, контртезисов у Маркелова вовсе одиннадцать, а не тринадцать).

Аналогия не есть доказательство, а определить внутренние различия тяжелее, чем обозначить обманчивое внешнее сходство. Стас разбирает концепцию «нового средневековья» по пунктам и показывает отличия современной ситуации от «тёмных веков», - не внешние, а глубокие внутренние.

Это выступление было отобрано для публикации в «Новой» как раз потому, что оно не связано с политическим контекстом. Казалось бы - на что сдалось Маркелову средневековье? Ответ Стаса очевиден, - для действия: «определение необходимо для поиска путей сопротивления и ухода от неизбежности подчинения». Выводы - необходимо «максимальное разнообразие сопротивления». «Будущее, рождается в настоящем», и это будущее подчас неопределимо - поскольку для его определения нет слов у тех, кто ищет ответы только в прошлом.

_Замечу, что очевидный адресат и собеседник Стаса - автор эссе _«Средние века уже начались»_ Умберто Эко, который по сути ввел понятие «нового средневековья» в отечественный дискурс._

Александр Черкасов,«Мемориал»

«Новое средневековье»: восстанут ли умершие монстры?

Сравнительный анализ феодализма и «постиндустриального общества»

Маятник качнулся. Закат капитализма не представляется дикой ересью на фоне экономического процветания и зрелища либеральной свободы. Свобода и процветание, правда, хорошо видны только на ширмах капиталистического общества в виде самых развитых стран, а в остальных – нельзя даже говорить о постиндустриальном обществе, т.к. они ещё не успели войти в индустриальное. Зато камеры телевидения снимают именно красивые ширмы и довольствуются потёмкинскими деревнями потребительского рая крупных мегаполисов. Но ширмы стóят меньше домов, и потёмкинскую деревню, как известно, разобрали сразу после проезда Екатерины, а страшный картонный вокзал, который с показушным изуверством сделали фашисты в Треблинке, рухнул от первого намёка на приближение войск-освободителей.

Держаться за картинку общества потребления больше невозможно. Картинка не выдерживает навешенной на неё идеологической тяжести и обещаний «конца историй» и потребительского рая. Ни один из глобальных вызовов не разрешается, максимальная степень социального вмешательства правящих олигархий – это затягивание решений проблем и перекладывание болезней на плечи потомков. Радость оттого, что худшие прогнозы «Римского клуба» не оправдались, тут же нивелируется новым букетом тотальных вызовов, о котором мирные участники «Римского клуба» ещё даже не подозревали.

Переход от динамичного капиталистического общества к статичным общественным отношениям настолько очевиден, что уже не отрицается никем, - кроме, может быть, самых неолиберальных ортодоксов. Название для регресса уже придумано – это «постиндустриальное общество». Идиотизм этого клише очевиден даже визуально: не называем же мы феодализм «пострабским обществом», а капитализм – «постфеодальным». Социальной критике правящей леволиберальной идеологии предпочитают более ёмкое и точное определение – «Новое Средневековье» [сноска на статью Умберто Эко и на ее русский перевод]. Критерии, по которым заметно приближение к «тёмным векам», очень ёмко в виде 13 тезисов высказал профессор А.В. Бузгалин.

Однако, всё не так просто. Повкалывав несколько сот лет на заводах и фабриках, нам и нашим семьям вновь придётся уйти в крепостную зависимость к феодалам и баринам. Или, с другой стороны, мы вновь осядем на землю и возродим крестьянскую культуру, полностью отгородившись от ужасов мегаполисов с их тотальным доминированием и безграничной экологической экспансией. Средневековье ли нас ждёт? В конце концов, при возникновении капиталистических отношений все говорило именно о приходе Новой античности. Под знаком Новой античности прошли и Возрождение, и Великая французская революция. Однако можно как угодно оценивать сегодняшнее общество, но никто никогда не думает называть его античным.


«Новое Средневековье» – это было бы слишком просто и ясно. Но, чтобы не быть голословным, представлю свои аргументы, опровергающие 13 тезисов в пользу идеи прихода Нового феодализма.

Итак, первый блок – общественно-политический:

1. Глобализация.

Средневековье принимало глобализацию только в духовной сфере, и то у каждой средневековой цивилизации была своя глобальная духовная идея. В общественном же плане всё Средневековье прошло под строго противоположной тенденцией локализации. Появление абсолютистских режимов означало закат Средневековья, и абсолютные императоры своим земным всевластием ставили крест на средневековых ценностях. Кратковременные империи раннего Средневековья, будь то королевство Франков при Карле Великом или Арабский халифат, эту систему не нарушают, поскольку их роль, в основном, сводилась к прививанию общих культурных и духовных ценностей в пределах большого пространства, а политически они распадались практически сразу после смерти своих создателей-лидеров.

Тенденция нового общества прямо противоположна. Глобализация духовности интересует его в последнюю очередь, просто ввиду вымывания таких ценностей, а политическая глобализация поставлена во главу угла и стремится к всеобщему и всемирному охвату, независимо от государственных границ и культурных особенностей. В Средневековье проникновение общественных институтов и ценностей могло происходить только путём уничтожения последних (зороастрийцы в Иране, иудеи в Испании и т.д.). Это была крайне жестокая практика, однако, она вынужденно консолидировала малые общества, полностью консервируя их. Сейчас подчинение осуществляется, не обращая внимания на ценностные ориентиры, даже с целью ликвидации последних. Культурные различия теряются сами собой и быстрее, чем в Средневековье. Деградация оказывается более действенной, чем уничтожение. Глобализация сильнее локализации, а мягкая власть лучше обеспечивает всемирное единство, чем жёсткий вассалитет с опорой на глобальные духовные ценности.

2. Централизация.

Классическая ситуация Средневековья: житель деревни понимает язык соседней области, но через область уже понимает с трудом, а через две – речь становится абсолютно непонятной. Литературный язык, - латынь в Европе или классический арабский на Ближнем Востоке, - знал только узкий слой элиты. Национальный язык отсутствует как факт, языковая ситуация напоминает сегодняшнее положение в Папуа - Новой Гвинее, где такая же система языковой шахматной доски, когда невозможно выделить основной язык и диалекты. Соответственно, сведения друг о друге распределяются именно по такому же принципу – исключительно горизонтально, на уровне контакта с соседями, без какой-либо централизации. Средневековые центры и города представляют собой закрытые сообщества, сознательно не пускающие в себя никого лишнего. Странники-пилигримы – это носители религиозного сознания, которые скорее способствуют распространению религиозных идей и мифов, а не реальных знаний о других землях. Другая категория странников – торговцы, они не подвержены религиозной экзальтации, но сознательно скрывают сведения о других странах из соображений конкуренции.

В наступающем обществе централизм оказывается общественным стержнем, диктующим жизнь даже в самых отдалённых населённых пунктах. Новости СМИ буквально забиты сообщениями из мегаполисов, включая чисто бытовые и откровенно развлекательные. В результате житель небольшого города лучше знает, что происходит в Москве, Нью-Йорке и т.д., чем в соседней области. Более того, горизонтальные связи специально обрываются ради абсолютной монополии в отношениях мегаполиса с обслуживающей его остальной территорией. Сейчас из Москвы в США звонить дешевле, чем в соседнюю республику СНГ. Билет на самолёт в Европу, оказывается, покупать более выгодно, чем билет в российский Дальний Восток или Сибирь. Количество туристов, отправляющихся в зарубежные туристические центры, несравнимо превышает количество людей, приезжающих в российскую глубинку, и т.д. Причём это не только российская ситуация, - сознательный разрыв горизонтальных связей ради установления монополии отношений «центр-периферия» становится одним их показателей нового общества.

3. Основные материальные ценности.

Экономика средневекового общества исключительно монетарна. Но это не монетаризм торговли, это монетаризм накопления. Повсеместно в Средние века богатство подсчитывается в золоте, серебре, драгоценных камнях, производных от этого ювелирных изделиях и владении участками земли. Все остальные критерии богатства временны и ненадёжны, даже фетиш Средневековья – еда и вино - в случае их переизбытка превращается в бедствие, поскольку нет технологий хранения, а цены на рынках падают до неприемлемых. Средневековое богатство – богатство накопительства, рассматриваемое буквально. Какие-либо виртуальные критерии роскоши не принимаются. Нематериальные ценности в Средние века – это синоним духовных ценностей, что не относимо к экономике.

О таком ортодоксальном монетаризме сейчас только говорят последователи Хайека и Фридмана, и то очень тихо, поскольку их взгляды никак не совпадают с реальностью. Экономическое богатство давно ушло из-под реальных оценок и в большей степени вертится на основе спекулятивных величин. Полубандитская поговорка в России 90-х годов - «Понты – дороже денег» - очень чётко характеризует критерий богатства в возникающих социальных отношениях. Степень влияния более значима, чем обладание конкретными материальными ценностями, в том числе деньгами, причём значимость имеется в виду именно экономическая, являющаяся синонимом богатства. Сейчас богатство – это не эквивалент роскоши, что осталось вторичным признаком, а признак влияния. Соответственно, меры этого богатства становятся виртуальными, спекулятивными величинами.

4. Принадлежность орудий труда.

Феодальная экономика уникальна в своей организации тем, что предоставляла работникам орудия труда в их полную собственность. Она могла отнять предмет труда (землю, зерно), сделать бесправным самого работника, обложить его немыслимыми трудовыми обязанностями, но на соху и плуг никто из феодалов особо не покушался. Более того, во многом основная производственная единица в Средневековье – крестьяне - рассматривались просто как продолжение своего орудия, некий элемент приложения физической силы. Поэтому мужчина ценился несравнимо больше, а женщина не рассматривалась вообще как лицо, обладающее производственным потенциалом.

Многие заметят, что сейчас орудия труда в виде компьютеров и предметы труда в виде информации могут также принадлежать работнику, но это относительная принадлежность машины работнику в мануфактуре. Да, работнику может принадлежать компьютер, но без единой сети Интернет его труд не имеет выхода, а единые информационно-технологические сети как раз работникам не принадлежат, и никогда принадлежать не будут. Получается, что без объектов собственности информационных олигархий частный компьютер человека становится не более, чем пишущей машинкой. С другой стороны, рынок информации, степень её востребованности и критерии распространения являются исключительной принадлежностью олигархий. И эта собственность сейчас выглядит абсолютной настолько, что даже слабые попытки её демонополизировать встречают жёсткую и однозначную реакцию. Так называемое альтернативное медиапространство по степени значимости напоминает альтернативные религиозные коммуны в Средние века, и скорее выглядят интересными социальными проектами, не оказывающими серьёзное влияние на господство правящих олигархий.


Следующий блок - культурно-идеологический:

5. Идейные ценности.

В отношении Средневековья обычно говорят не об идейных, а о духовных ценностях, которые лежали в основе всего мировоззрения того времени. Жители Средних веков не разменивались по пустякам, предпочитая крайности. Очевидно, что постоянное маргинальное состояние общества, готового впасть то в голод, то в эпидемию, то в нескончаемые войны, провоцирующие и первое, и второе, подталкивали людей к радикальному поиску удовлетворения в ином мире. Мир средневекового человека настолько часто оказывался на грани уничтожения, что апокалипсис представлялся желанной и близкой целью. Всё мирское априори подлежало уничтожению, как производное дьявола. Причём такой подход был характерен не только для народных низов, но и для самой просвещённой части общества. Великий Боттичелли сжёг свои произведения, наслушавшись проповеди Савонаролы. Под лозунгом «сжигания сует» дамы уничтожали свои украшения, и выкидывали дорогостоящие наряды. Если мирской жизнью правит дьявол, то отдушина в духе, а дух только на небесах. Идейный спор Средневековья: застрял ли дух в храмах, как островах благочестия, или духовность священничества продалась вместе с индульгенцией.

А теперь представьте себе, что какая-нибудь «новая русская» Матрёна сжигает свои украшения!? Да даже в пьяном угаре новоявленный босс не позволит себе купеческой удали сжигать деньги, и придворный художник типа Шилова никогда не наслушается ничьих проповедей, кроме «проповеди» биржевого агента и представителя власти. А Церетели скорее разрушит все чужие скульптуры, чем смахнет пылинку со своих скромных ваяний. Их творения – живые деньги, деньги – мерило удовольствий, удовольствие даёт наслаждение. Именно наслаждение становится главным фетишем современного общества, радикально отличая его от Средневековья. Даже если ты не обладаешь сколько-нибудь значительным богатством, тебе доступны наслаждения от целого, значит, ты причастен к основной ценности имеющейся цивилизации. Всё Средневековье боролось с наслаждением, теперь наслаждение борется с нами.

6. Характер проникновения идей.

Такое ощущение, что в Средние века церковная кафедра выплеснулась на улицу. Проповедь сменяется проповедью, и странствующие адепты создают основное медийное пространство Средневековья. Для предотвращения крупнейшей ереси Катаров Ватикан посылает, помимо войска, своего лучшего проповедника, и значимость его речей была чуть ли не больше, чем военный поход против ереси. В самих знаменитых крестовых походах момент проповеднический абсолютно довлеет над политическим. «Поход детей» - вообще пик средневековой духовности. Как известно, общество бранило тех родителей, которые отказывались отдавать своих чад в поход на верную гибель. Даже неминуемая смерть этих детей приобретает характер проповеди, но уже проповеди народной в виде знаменитой средневековой легенды о крысолове, уводящем детей под воду из-за неуплаченного вознаграждения за работу. Идеи доминируют над военно-политической значимостью. Когда Сарацины предлагают предмет чаяния всех крестоносцев - Иерусалим с гробом Господним, то последние отказываются, потому что их дух не позволяет идти на сделку с Сарацинами.

А теперь попробуйте представить, что американцы в Ирак посылают не столько войска, сколько проповедников и духовных пастырей? Или отказываются от контроля над нефтью из-за того, что нельзя договариваться с покровителями террористов? Само предположение о таком выглядит смешным. Проповеди исчезли даже из церкви, их заменили сектантские растяжки: «Что за Бога мы имеем?» Проводник идей новой цивилизации – это развлечения, а все идущие войны рассматриваются как новомодные милитаристские шоу. Теперь ценности в голову вбиваются не проповедниками, а рекламой, и от людей не требуется экстатического порыва для их принятия, наоборот, полного расслабления для засасывания в болоте развлекательного потребления.

7. Оппозиционные ценности.

В Средневековой морали всегда была очень жёсткая и непримиримая оппозиция инородной культуре. Война между ними велась не на жизнь, а на смерть многие века. Если церкви, власти и господствующим ценностям удалось срубить верхушку язычества, то корни и побеги никуда не девались. Запретное, личностное, телесное, материальное постоянно пробивалось через народные обряды. Слабые уступки в виде «натягивания» религиозных праздников на дни языческих гульбищ выглядело не более, чем приемлемым компромиссом. Стоило отойти на 5 километров от храма, как церковные песнопения становились неслышны, колокола умолкали, и в свои права вступал природно-календарный цикл, требующий соблюдения отнюдь не спекулятивных, а материальных правил. Народная культура начала хиреть, замирать и бальзамироваться с началом умирания высокой рыцарской будуарной культуры. Так тень высыхает вместе со своим престарелым хозяином.

А теперь вспомните, что вы знаете из народной культуры, кроме пары похабных частушек и выступления, так сказать, фольклорного ансамбля, стучащего опереточными каблуками по эстрадным подмосткам? Раньше такого вопроса не возникало, и прелаты веры были вынуждены уходить из мира, чтобы очистить себя от знаний народного фольклора и народных ценностей. Именно последнее и называлось «мирским». Ну неужели новое общество не имеет своей антитезы? Безусловно, имеет, но песочные часы перевернулись, и теперь идейной альтернативой возникающей цивилизации становится фундаментализм. Причём фундаментализм не только религиозный. Он на виду, как самый радикальный и заметный. Фундаментальная наука, фундаментальная классическая культура, фундаментальные ценности – это прямые бастионы противостояния господствующим взглядам. И чем больше будет проявляться новое отношение, тем чётче станут видны бастионы фундаментализма. Также и в Средневековье попытки примирения фундаментальных ценностей и потребительской культуры выглядят надуманными и только на время спасают от прямого конфликта. Эти два полюса будут бороться друг с другом вечно, пока не погибнут вместе с обществом, которое они раздирают на части.


Третий блок: национально-исторический:

8. Экспансия и закрытость.

Общество в Средние века – это общество «одного двора», которое может быть расширено до города или области, но никак не больше. Выход за пределы этого круга не то что порицается, а считается отягчающим преступлением. Это отход от системы традиционных ценностей, отход от того мира, который даёт фундамент бытия и защиту каждому. Такой подход повсеместен, вспомните знаменитый фильм Куросавы - «Тень воина», где красной нитью проходит мысль, что «гора непобедима, пока стоит на месте». Как только правитель выводит войска за пределы своих земель, он терпит сокрушительное поражение. Единственное, что давало силы оторваться от привычного круга бытия, – это религиозный упадок. Этот стимул действовал как на индивидуальном уровне пилигримов, так и для целых общественных движений (основание Халифата, крестоносцы). Соответственно, каждое путешествие превращалось в подвиг и окрашивалось в призме мистического религиозного опыта, пусть даже оно и сопровождалось вполне реальными захватническими порывами. Все остальные, кто связал свою судьбу со значительными перемещениями, рассматривались как маргиналы, - будь то маргиналы социальные (разбойники, странствующие студенты), так и маргиналы национальные (скандинавы, монголы, венгры в раннее Средневековье), пусть последние и покоряли огромные, более цивилизованные территории. Даже странствующие торговцы, к которым испытывали естественную материальную зависть, в социальном статусе были ущемлены и ощущали на себе полупрезрительное отношение общества.

Экспансия – бог нового общества. В отличие от классического капитализма она реже проявляется в прямой форме. Только когда это очень нужно и диктуется необходимостью контролировать ресурсы, в первую очередь нефть (Ирак, Сомали). Прямая экспансия, как и поддержание колониальных режимов, очень затратна, вызывает прямое недовольство местных жителей и опасность своевольничанья местных начальников. Современное общество держится на основе «soft power» («мягкой власти»), правда, держит эта «мягкая власть» намного жёстче любой диктатуры. Мягкой экспансии сложнее сопротивляться, потому что она проводится чужими руками на расстоянии. Удобство отдалённой экспансии выявилось ещё во времена колонизаторов, когда народы-метрополии вообще не страдали от колониальных войн, оставляя минимальный риск своим подготовленным армиям. Теперь не рискует даже армия, потому что экспансия проводится через деньги, массовую информацию, вдалбливание единых ценностей, местную власть и полную экономическую зависимость от остального мира. Экспансия – процесс постоянный, не связанный с каким-либо порывом и тем более религиозным экстазом. В отличие от средневекового общества, современное рушится не от направленности вовне, а, наоборот, от замыкания в самом себе. Чтобы постиндустриальный мир существовал, он должен проводить перманентную экспансию, выкачивая ресурсы у других и реализуя собственные политические и социальные потенции.

9. Критерий идентификации.

Основная ценность феодализма – земля, и люди привязаны к земле не менее, чем деревья. Соответственно, каждый ценен своими корнями, т.е. происхождением, родом в самом тесном кровном понятии. Нации не играют существенной роли, сосед совершенно других кровей оказывается ближе, чем человек одной национальности, проживающий в других землях. Средневековье переполнено примерами межнациональных государств. Крупнейшие державы феодальных времён (Византия, Великое княжество Литовское, Священная Римская Империя, Монгольские Орды) абсолютно не имеют национального стержня. Когда российские учёные устраивают совершенно идиотский спор, каких кровей были приглашённые князья, они не обращают внимания, что звать этих князей приходили представители восточнославянских и финских племён, совершенно различных и по языку, и по происхождению. Средневековая идентификация исходит из земли, а не из нации. «Мы – лотарингцы», «мы – эльзасцы», «мы – провансальцы», а не «мы – французы». «Мы – суздальцы, владимирцы, новгородцы», а не «мы – русские». Самое чёткое определение понятия «средневековый житель» – здешний, понимающий язык, обычай, имеющий здесь родственников и, соответственно, защиту своего рода. Религиозная идентификация существенна, но только в момент острых религиозных конфликтов. Средневековое общество экстатично, но в вопросе веры настолько плотно переплетается с бытовой языческой обрядностью, что официальная религиозность тонет в необходимости соблюдения норм календарно-природного цикла.

В буржуазном обществе всё решала нация. Француз или англичанин, пусть даже родившийся в колонии, оставался представителем колониальной державы, а не туземцем. Буры, потомки голландцев в Южной Африке, считали себя уже коренными жителями страны, но ни при каких обстоятельствах не смешивались с чёрными африканцами. Религия отходила на второй план, религиозные предпочтения могли разделять американцев, немцев, украинцев, корейцев и японцев на сколько угодно частей, что не мешало чувствовать им национального единения. В современном обществе вопрос нации часто является вопросом выбора, но от этого он не перестал быть более жёстким. Причём выбор национальности есть не результат прогресса наиболее развитых стран, а часто – продукт суровой необходимости. Во время грузино-осетинской войны один брат мог идентифицировать себя как осетин, второй как грузин, и фанатично воевать друг с другом. В наиболее острых конфликтах национальность есть момент вызова и выбора противостоящей стороны. Вспомните хотя бы конфликты в Югославии или бесконечную войну в Курдистане. Происхождение уже не важно, религия идёт как дополнение к национальности там, где это играет существенную роль. Постиндустриальное общество разрешило свободу выбора национальности, но эта свобода означает жёсткое самоопределение в конфликте или хотя бы в своём месте под солнцем.

10. Концентрация власти.

Вопрос власти в Средние века – каноничен и освящён, аристократия – символ благородства, рыцарство из военных наёмников превращается в синоним слияния лучших человеческих черт. Переход из одного класса в другой невозможен или только по высочайшему повелению правителя, держащему в своих руках высшую обожествленную власть. Она сакрализована, и покушение на неё носит характер святотатства. Сосредоточение власти происходит необязательно в одних руках, но оно монопольно именно в плане принятой концепции правления. Даже если у правителя не осталось никаких полномочий, кроме ритуальных функций, эти ритуальные функции всячески демонстрируются и афишируются. Власть – самый заметный политический институт в Средние века. Сравниться с ней может только Церковь, но Церковь выходит за пределы политики, теряя свои купола в бескрайних границах духовных занебесных полей. Светский правитель не залезает так далеко, чтобы в любой момент своей рукой достать подданных и напомнить о собственном всесилии. Основное идейное стремление Средневековья – соединить духовные и светские купола власти. Создать господствующую аристократию духа. Монашеские ордена и суфийские братства, самурайские кланы и рыцарские знамёна. Каждая из этих привилегированных групп обязательно создаёт свой кодекс чести, действующий сильнее общегосударственных законов. Понятие «честь» наполняется неслыханным содержанием и доминирует над всем образом жизни. То, что все эти благородные классы всегда являются социальными паразитами, в расчёт, естественно, не принимается, так как паразитизм даёт возможность им быть благородными.

Современная аристократия духа в лице интеллектуалов напоминает старых загнанных зубров, выставивших рога, чтобы спасти себя от неминуемого вымирания. Так же как у беловежских зубров, у них возникают проблемы взаимного перекрещивания, только вместо кровосмешения происходит смешение идей, всё более и более удаляющихся от нужд общества и от всяческого понимания. Реальная власть не отягощает себя словами чести, доблести, благородства и прочими радужными клише. Она откровеннее и собственный паразитизм не скрывает от общества, давая последнему возможность даже посмеяться над собой, но власть в постиндустриальной среде не спешит выдавать себя. Если в Средневековье за слабым правителем были видны кукловоды-аристократы, то сейчас кукловоды-олигархи спрятаны в тени настолько, что их случайная демонстрация равносильна проигрышу и потере степени влияния. Источник власти не сакрализуется, но при этом возводятся в абсолют властные рычаги - владение ресурсами, информацией, рынками сбыта. Нынешняя власть не менее оторвана от общества: вместо занебесных тронов она предпочитает отчаливать от нас на роскошных яхтах. Это показательно – мы не видим её каждый день, не находимся в блеске её величия, но при этом всё сильнее зависим от её рычагов.

11. Оправдание власти.

В Средние века идея власти была сильнее самой власти, особенно в раннем Средневековье, постепенно это положение сходило на нет. В самых ранних страницах «тёмных веков» фигура правителя была настолько сакральна, что могла подвергаться ритуальному убийству или ритуальной замене, что для властной идеи одно и то же. Реальными правителями становились полководцы, которые в очень скором времени подпадали под свет лучей божественности. Даже восстания не посягали на сакральную функцию власти. Одно из самых значительных восстаний «Краснобровых» в Китае I в.н.э. закончилось полной победой, и это привело только к появлению новой династии. Идея фикс любого феодального восстания: власть нарушила принцип преемственности, трон захватили самозванцы, и, следовательно, надо восстановить божественный порядок. Необходимость легитимации власти истинных самозванцев приводило к экстраординарным поступкам. В том же Китае крупнейшие морские походы и географические открытия под руководством Женг Хе в XV в. делались ради того, чтобы захватившего трон императора признало как можно больше земель и местных князьков, пусть даже и не имеющих представления, где находится этот Китай. Благодарность подданных властитель завоёвывал тоже своеобразными поступками, свойственными, если уже не богам, то божественным героям. Это могла быть многократно подчёркнутая в дифирамбах храбрость на поле боя, царская милость или, наоборот, беспощадность. Даже когда аристократия реально забирала власть, правитель только по формуле был «первый среди равных», в реальности подразумевалось, что это «первый среди лучших», ибо тогда сакральная власть распределялась среди многих лучших, которые всячески отделяли себя от народа.

Идеологи буржуазии открыли идею, перевернувшую концепцию власти. Божественность потеряла всякий смысл. Дух ушёл в сферу морали, а власть возникла благодаря естественному порядку. Игры с естественностью и приближение к природе постепенно из прогрессивной борьбы с прошлым перешли к крайности и превратились в социал-дарвинизм, когда власть перестала скрывать звериную сущность. Потребовалась реализация естественности власти и насилия в фашистской практике, чтобы современное общество отказалось от схемы опускания человеческих отношений до уровня природы. Но поворота обратно, к сакральному, как не было, так и нет. Теперь власть – это, действительно, первый среди равных, при этом первый – не обязательно лучший, он может быть и худшим. Роль правителя определяется не божественностью наследства или его личными качествами, а умением подстраиваться под интересы общества здесь и сейчас и отвечать требованиям тех, кому реально интересна власть. Естественный порядок заменён естественной борьбой монополий и олигархов. Современная концепция власти – это вершина айсберга этой борьбы. Как всякая вершина, она красива и величественна, но сама по себе никуда не плывёт, действительно же бóльшая часть айсберга управляет всеми властными пиками.


Теперь различия определены, и возникает вопрос: «Зачем нам всё это?» С такой же лёгкостью мы могли найти отличия современного общества от древнего или даже первобытного уклада. Но определение необходимо, хотя бы для поиска путей сопротивления и ухода от неизбежности подчинения. И это диктует необходимость обозначения различий. При феодализме трудами многих в разные времена и в разных странах были найдены пути поиска свободы. Феодальное общество было жесткое, очень часто ставило людей на грань жизни и смерти, но оно не было всеконтролирующим. Уход из него лишал стабильности, но давал свободу. Уходить сейчас особо некуда, это могут быть индивидуальные порывы, но никаких коллективных, автономно существующих общин. Само их наличие подрывает основы монополии системы, даже если они никого не трогают, как, например, община духоборов в Канаде.

Феодализм давал возможность для локализации, достаточно было закрыться в городе-коммуне, чтобы получить свободу для его граждан, а то и замахнутся на соблюдение принципов справедливости и равенства (как, например, в Мюнстерской коммуне 1553-1555 гг.). Локализация сейчас невозможна. В современном обществе все те, кто не в мейнстриме, смываются волной. В отличие от феодализма оно не застойно и, следовательно, не даёт возможность для существования отдельных островков справедливости.

В Средние века был шанс добиться равноправия благодаря автономным проектам. И автономные ремесленные образования жили самостоятельной жизнью, защищая всех своих членов по правилам, принятым только ими. Во внутреннюю жизнь крестьянских общин особо никто не вмешивался, главное, чтобы те выполняли наложенные обязательства да платили подати. Сегодняшний так называемый «третий сектор», мир некоммерческих организаций, отнюдь не автономен. Он жёстко вписан в систему как инструмент влияния и используется теми же властными кругами для контроля над обществом и смягчения противостояния в нём.

Особенность сложившейся ситуации в том, что заведомая обреченность локальных очагов сопротивления вынуждает к расширению как его тематики, так и географии. При этом позитивные проекты, т.е. направленные на появление действительных отношений, не совпадающих с ценностями сегодняшнего мира, происходят как можно более незаметно, сознательно не афишируя себя. Получается уникальная ситуация, когда максимально громкое, разрекламированное сопротивление сочетается со столь же максимально закрытыми, нигде не высветляемыми позитивными действиями. Эта ситуация вынужденная, диктуемая именно новым обществом, столь неудачно названным «постиндустриальным».

Локальные протестные настроения никому не интересны и подавляются на корню, если они не имеют глобальной поддержки. С другой стороны, всяческие попытки создания автономных структур бывают сразу жёстко подавлены, как только они заявляют о своей серьёзности, альтернативности, организованности. Постиндустриальное общество рождает внутри себя сеть автономных ячеек, не спешащих заявлять о себе, для которых любые столкновения с системой – это только внешний видимый край их деятельности. И новые ценности рождаются именно внутри таких сетей, а отнюдь не в культурных протестах против монстра «Нового Средневековья».

3.04.2008Станислав Маркелов

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow