СюжетыПолитика

От Кафки до Горбачева

А не сделал ли нынешний финансовый кризис с либеральным капитализмом то же, что падение Берлинской стены с коммунизмом?

Этот материал вышел в номере № 139 от 14 декабря 2009 г.
Читать
Выдающиеся эксперты и мыслители с мировыми именами теперь постоянно на страницах «Новой газеты». Мы вместе с Project Syndicate (C) будем регулярно предоставлять слово о важнейших событиях и проблемах, волнующих человечество, признанным...

Выдающиеся эксперты и мыслители с мировыми именами теперь постоянно на страницах «Новой газеты». Мы вместе с Project Syndicate (C) будем регулярно предоставлять слово о важнейших событиях и проблемах, волнующих человечество, признанным авторитетам: ученым, лауреатам Нобелевской премии, бывшим и действующим лидерам государств и корпораций.

Норман Маня — румынский романист и эссеист, преподает в Bard College, недавно награжден французским орденом Почетного легиона. Его новый роман Vizuina («Бункер») недавно опубликован в Румынии и скоро появится во Франции, Германии, Италии, Испании.

Франц Кафка 2 августа 1914 года написал в своем дневнике: «Германия объявила войну России. Днем плавал». Кафка, затворник и провидец, дал XX веку свое имя. Должно было пройти 75 лет после того плавания Кафки, прежде чем Центральная и Восточная Европа смогли вернуться в более свободную европейскую цивилизацию. Можно сказать «кафкианская пауза».

Центральная и Восточная Европа никогда не были только местом диктатур, этноцентризма и ксенофобии, бесконечных конфликтов, как некоторые сейчас карикатурно ее изображают. Она была также местом рождения мыслителей и художников, со своим специфическими манерами творчества и поиском смысла.

В 1989 году народы этого региона принесли с собой с «возвратом в Европу» свое разнообразие и богатство; свое жизнелюбие, загадки и память; свои новые и старые устремления. И свой урок, что переход из закрытого общества к открытому возможен и одновременно чрезвычайно труден.

Как писал Томас Манн: «Свобода намного сложнее, чем власть». Свобода меняет рамки и суть выбора, индивидуальной и коллективной ответственности. Она подчеркивает контраст между инициативой и апатией, предприимчивостью и послушанием, состязанием и полной зависимостью от состояния некой фатальной покорности судьбе. Точно так же, как рабству нужно учиться шаг за шагом, чтобы пережить его страх и хитрости, так и свободе нужно учиться, чтобы принять ее риски и воспользоваться ее возможностями.

На этой размытой грани перехода от старого к новому люди жаждали того, чего у них никогда не было: свободы мысли и самовыражения, свободы информации, возможности спорить и определять собственное счастье.

Падение Берлинской стены и воссоединение Германии, с которыми неожиданно согласился Михаил Горбачев, означали непосредственную и прямую поддержку переделки институтов и экономики Восточной Германии. Однако даже в Германии ситуация была далека от идеальной, когда многие «восточники» были разочарованы своим, казалось, второсортным положением, а многие «западники» возмущались финансовым бременем аннексии.

В других местах перемены оказались еще более сложными. Многие из новых посткоммунистических обществ — охваченных местью, возмущением и грубой борьбой за власть и положение — стали плодородной почвой для агрессивного национализма. Этноцентризм, ксенофобия и антисемитизм расцвели вместе с коррупцией, кумовством, лицемерием и приспособленчеством.

Посткоммунистический беспорядок привел к распаду Советского Союза и Чехословакии, подлил масла в огонь войн в Югославии, способствовал авторитарному правлению и имперскому реваншизму в России.

В этой хаотической свободе внезапно открывшиеся тайны разрушили семьи, дружеские узы и привычное ощущение единства; свобода пошатнула социальную стабильность, какой бы зыбкой и фальшивой она ни была. Нередко свобода заменила старые формы лицемерия и приспособленчества новыми.

По ходу общественной дискуссии в Восточной Европе вскоре возникло острое противостояние между двумя разными видами памяти: о Холокосте и о коммунистическом терроре и преступлениях. Началось глупое состязание между двумя кошмарами, Холокостом и ГУЛАГом, нацизмом и коммунизмом.

Неизбежно всплыли старые новые клише. В Румынии некоторые известные интеллектуалы публично осудили «еврейскую монополию на страдания» как часть «международного заговора», который в очередной раз добрался до территории между Дунаем и Карпатами.

В 1998 году в ходе нашумевших дебатов Вальзера говорилось о том, что после Холокоста немцев изображают «невыносимо». Тогда я предложил, чтобы каждая страна дополнила свои памятники героизма памятниками стыда. Они бы напоминали о зле, причиненном другим странам, другим народам, а также своему собственному народу. Десять лет спустя это предложение, я думаю, все еще актуально. Разве памятники стыда не будут столь же поучительны, если не больше, чем памятники героизму?

Если прием в Европейский союз, кажется, подвел черту под посткоммунистическим периодом , то разлом 1989 года не ознаменовал собой начало эры идеального сотрудничества между народами и для народов. Но это не помешало некоторым провозгласить, что триумф либерального капитализма означает конец идеологической борьбы и, соответственно, истории.

Нужен большой запас воображения, оптимизма или просто глупости, чтобы поверить, что человек когда-либо будет жить вне истории и идеологии. Как доказали религиозные террористы 11 сентября 2001 года, история людей и история человечества вершится, как и прежде, через идеи и конфликты, через проекты абсолютного счастья, через жестокости и катастрофы, революции и восстановление.

И либеральный капитализм сам по себе — с заурядными лидерами и карикатурным публичным дискурсом — стал плохой рекламой Абсолютной Идеи. На самом деле, сейчас кое-кто задается вопросом, а не сделал ли нынешний кризис с либеральным капитализмом то же, что падение Берлинской стены с коммунизмом.

Существует пугающее сходство между наивным предположением о совершенно рациональном рынке и «диалектическим материализмом». Вооружившись термином «рациональность» в своей вере в возможность предсказать (и таким образом контролировать) человеческое поведение, сегодняшний самонадеянный Генеральный Штаб экономистов, банкиров и бюрократов компрометирует не только себя, но и базовое понятие свободы.

У нас нет реальной альтернативы рынку, равно как нет и реальной альтернативы свободе. Ни один из недостатков или дефектов рыночной экономики не так плох, как средства его лечения. Но мы должны признать: так же, как любой акт личной и коллективной свободы угрожал «реальному социализму», человеческая свобода — раскрепощение творчества — означает конец определенности.

Эта неопределенность не ослабляет либеральный капитализм. Наоборот, она — глубинный источник силы системы. Она простирается ровно до той черты, за которой начинается знание экономистов о человеческом поведении и рынке. В этом смысле самый важный урок 1989 года и его последствий состоит в том, что общественную эволюцию никогда невозможно предсказать с точностью. Несмотря на огромные трудности и точки напряжения, сегодняшний посткоммунистический капитализм все же лучше, чем вчерашний выродившийся и тиранический «реальный социализм».

«Новая газета» вместе с Project Syndicate (С), 2009

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow